Раси́зм, идеология, институциональный порядок и общественная практика, основанные либо на представлении об иерархической соподчинённости рас человека и этнических общностей, либо на абсолютизации их политической роли. Влечёт дискриминацию людей на основании цвета кожи, культурных особенностей или этнического происхождения.

Расизм не является постоянным феноменом человечества. Различные элементы того, что ныне называется расизмом, формировались в разные периоды и нередко вне зависимости друг от друга. Создание расовой теории предшествовало превращению расизма в массовую политическую практику, и расистские представления «отцов-основателей» не имели при их жизни массового спроса. Расизм стал важным структурным элементом общественного устройства лишь в эпоху развитого капитализма в 19–20 вв. Расизм является противоречивой идеологией, и в зависимости от конкретной ситуации аргументация его сторонников может выглядеть по-разному. Противоположностью расизма является антирасизм.

Возникновение и распространение расистских идей

Французский социолог П.-А. Тагиефф (Taguieff. 1997) различает два разных источника расистских взглядов. Первый – это расхожие предрассудки и предубеждения, которые складывались у европейцев, впервые встречавшихся с людьми иного физического облика и иных культур в 16–18 вв., т. е. вследствие Великих географических открытий. И второй – формирование научных взглядов, которые нередко «натурализовали» эти предрассудки, объясняя их некими объективными явлениями и закономерностями. Такие взгляды складывались со 2-й половины 18 в. в ходе становления научной парадигмы. На этапе становления наука вначале пыталась обосновать расхожие донаучные и ненаучные представления, т. е. фактически переводила распространённые предрассудки на язык науки.

По Тагиеффу, в представлениях этого периода следует видеть «проторасизм», живший априорными представлениями о «крови» и «расе». При этом «раса» ещё понималась как «потомство», «семья» и связывалась с «происхождением» (lineage) – о «типе» или «подвиде» ещё не говорилось, т. е. почти не было попыток основывать такие взгляды на научных классификациях. Западный проторасизм учёный связывает с тремя контекстами: 1) отношение испанцев эпохи Реконкисты к маранам, что имело прямое отношение к мифу о «чистоте крови» и страху перед «порчей крови» в результате браков между «старыми христианами» и новообращёнными (потомками евреев и мавров); 2) французская доктрина «двух рас» в изложении графа А. де Буленвийе (1727), исходившего из теории завоевания и связывавшего потомственную аристократию с потомками франков, а плебс – с потомками завоёванных галлов (это потом отразилось на понимании Французской революции); 3) рождение концепции «одной капли крови» на Ямайке, где белые опасались смешиваться с чернокожими, веря, что даже капля крови темнокожих рабов может навсегда испортить «расу» белых хозяев. Иными словами, различия в цвете кожи интуитивно воспринимались как внешнее выражение качественно различной крови, что имело отношение не только к её химическому составу, но и к «духовности». До конца 18 в. всё это не выходило за рамки обыденных представлений и не облекалось в научную форму (Taguieff. 1997. P. 19–43).

На заре Нового времени у интеллектуалов ещё не было единства по вопросу о причинах расового неравенства, якобы диктовавшегося некими объективными свойствами людей: некоторые указывали на биологическое наследие, другие – на культурные факторы. В 18 – 1-й половине 19 вв. термины «раса» и «нация» (народ) были синонимами, а критерием оценки «других» служили скорее эстетические представления, чем ссылки на умственные способности. Такое смешение понятий можно обнаружить в книге графа Ж. де Гобино, считающегося отцом европейского расизма. Это не случайно, поскольку сам термин «раса» имел более широкий смысл и не ограничивался физическим обликом, а националистическое мировоззрение предполагало и даже требовало, чтобы специфика каждого народа имела и физическое измерение. Причём Гобино разделял этот подход, не будучи националистом.

Научные основания для расовой доктрины возникли во 2-й половине 19 в. в связи с появлением научного расизма как следствия бурного развития биологии, одно время считавшейся «царицей наук», способной ответить на фундаментальные вопросы человеческого бытия. Тогда же складывалась физическая антропология, быстро развивавшаяся во 2-й половине 19 в. Физические антропологи показывали, что расовые особенности не совпадали с культурными. Некоторые из них даже доказывали, что в отдельно взятом человеке могут сочетаться элементы нескольких базовых «расовых типов». Тем не менее, подобно этнологам, представлявшим народы закрытыми «социальными организмами», физические антропологи верили в «чистые расы» как объективно существующие специфические биологические комплексы со строгими границами. В своём крайнем выражении такой подход приводил к полигенизму, т. е. представлению об отсутствии единства человечества и о том, что разные расы имели своих собственных предков в животном мире. Из такого органицистского подхода вытекало представление о неразрывной связи биологического с духовным. Там, где этнологи говорили о «национальном характере», физические антропологи, вслед за французским автором Г. Лебоном, рассуждали о «расовой душе».

Теория Ч. Дарвина с её акцентом на эволюцию определила новый поворот в представлениях о «расах». Подобно этнографам-эволюционистам, использовавшим этнические культуры для реконструкции общей линии человеческой эволюции, физические антропологи стали придавать выделявшимся им «расовым типам» эволюционный смысл. Это осмысливалось в парадигме однолинейной эволюции, т. е. каждая из известных рас рассматривалась как фиксировавшая определённый этап прогрессивной эволюции. Так сложилось эволюционное представление об иерархии рас, включавшей продвинутые «высшие расы» и задержавшиеся в развитии «низшие расы», которое было переосмыслено в социально-политических терминах: якобы каждой расе доступен только определённый уровень социального и политического развития, а, следовательно, сама биология предопределяет господство одних рас над другими. Кроме того, якобы физическое смешение с «низшими» вело к утрате прогрессивных расовых качеств. Поэтому такой подход не допускал расовых смешений.

Такие идеи были положены в основу антропосоциологии, созданной на рубеже 19–20 вв. социалистом Ж. Ваше де Лапужем во Франции и статистиком О. Аммоном в Германии. В США сходные взгляды разделяли физические антропологи Уильям Рипли и Чарлз Давенпорт, а также зоолог Мэдисон Грант. Немецкий врач Альфред Плец добавил к этому учение о «расовой гигиене», которую, наряду с расовой теорией, популяризировал антропогеограф Ф. Ратцель. В психологию эти идеи ввёл английский психолог У. Макдугалл.

В среде таких учёных были популярны представления о господствующей расе, которую называли «арийской», «тевтонской», «индоевропейской», а затем «нордической». Своей популярностью последняя была обязана немецкому антропологу Г. Гюнтеру. Именно он заложил в 1920-х гг. основы нацистской расовой антропологии, введя в неё идею Ф. Ницше о «сверхчеловеке». Гюнтер делил человечество на несколько рас, отличавшихся друг от друга физическими чертами, духовностью и моральными качествами, что обрекало человечество на расовую борьбу. Нордическая раса виделась ему венцом развития человечества, но её численность падала, и она постепенно теряла свою «чистоту» в силу «расовой дегенерации». Поэтому он ратовал за «расовую гигиену» и поддерживал евгенику, созданную Ф. Гальтоном. Расовая теория имела элитарный характер, и Гюнтер мечтал о возрождении «нордической знати» как «естественной аристократии», причём с конца 19 в. такие взгляды начали апеллировать к возникшей тогда же генетике. Эта теория была многим обязана «арийскому мифу», главными создателями которого были Ж. де Гобино, Р. Вагнер и Х. Чемберлен. Родиной «арийской расы» считалась Северная Германия или Скандинавия, а её ядром – крестьянство. Этот миф включал и веру в арийское происхождение Иисуса Христа (Шнирельман. Т. 1. 2015. С. 18–47).

Сторонники расовой теории называли себя учёными и дистанцировались от национализма. Они выступали за расовое господство, а их взгляды включали немалую толику «народнического» романтизма и мистицизма, хотя на словах они это отрицали. Они были убеждёнными антисемитами и противниками либерализма.

Некоторые призывали к политическому использованию расовой теории, за что в особенности ратовал Л. Вольтман, сделавший её основой своей «политической антропологии». А Фриц Ленц объявил германскую нацию «последним убежищем нордической расы», наделив её мировой миссией (цит. по: Field. 1977. P. 526). В 1931 г. главный немецкий евгенический журнал выступил в поддержку А. Гитлера, рассчитывая на его помощь в демографической политике. Некоторые сторонники евгеники стояли за введение полигамии, а Виллибальд Хеншель предложил основать арийскую колонию по производству нужного потомства.

Далеко не все физические антропологи и генетики заходили так далеко, разделяя ценности буржуазной морали и поддерживая традиционную семью. И не все сторонники расовой теории соглашались с политикой нацизма. Но очень многие верили в связь духовного с физическим и иерархию рас, определявшую неравенство возможностей политического, социального и интеллектуального развития. Такие представления и лежали в основе того, что начиная со 2-й половины 20 в. понимается под научным расизмом, господствовавшим в Западной Европе и США вплоть до середины 20 в. В частности, они заложили основу массовых тестов на коэффициент интеллекта (IQ). Это одна из тех областей, где до сих пор сохраняется «научный расизм».

Превращение расизма в массовую идеологию произошло в последней трети 19 в. под влиянием 5 факторов: 1) роста антилиберальных тенденций в политике, породивших в обществе разочарование и пессимизм; 2) появления воинствующего и ксенофобского национализма; 3) резкого усиления колониальной экспансии, связанной с «новым империализмом»; 4) вовлечения широких масс в политическую жизнь, где одним из важнейших мобилизующих принципов стала «расовая проблема»; 5) возникновения средств массовой информации, позволивших политикам эффективно воздействовать на общественные настроения (MacMaster. 2001. P. 20–27). В Великобритании в последней четверти 19 в. понятие «раса» стало политическим орудием государства, призванным подкреплять политику дискриминации научными аргументами (Lentin. 2004. P. 45–58).

Расизм пережил расцвет в Европе и в США как биологическая доктрина, пытавшаяся опираться на достижения биологической науки 2-й половины 19 – начала 20 вв. В Европе расизм был направлен прежде всего на 2 категории населения: евреев как внутреннего «другого» и колониальные народы (особенно африканцев) – как внешнего (Балибар. 2003. С. 53–54). А в США главную роль сыграл внутренний фактор, связанный с отменой рабства и социальной дифференциацией в 19 в., и расизм там традиционно имел дело с крупными человеческими общностями, выделявшимися по соматическим чертам, т. е. с «расами», как они представлялись физическими антропологами. Но в Европе на протяжении всего 19 в. многие интеллектуалы, подобно Ж. де Гобино, часто не проводили различий между понятиями «раса», «племя» и «нация». Европейская и особенно восточноевропейская модели, в отличие от американской, допускают слияние расы с этничностью или же делают последнюю важнейшей социально-политической категорией. Социальная база расизма в США и Европе различалась. В США её составляли низшие общественные слои, недовольные конкуренцией со стороны афроамериканцев, тогда как в Европе речь шла о среднем классе, с подозрением наблюдавшим за быстрым ростом числа управленческих кадров и профессионалов среди евреев. По замечанию американского историка Дж. Фредриксона, подчеркнувшего эти различия, «если афроамериканцы казались недостаточно современными, то германские евреи были чересчур современны» (Fredrickson. 2002. P. 95).

Для классического расизма расы представлялись биологической реальностью; при этом они не только различались генетически, но выстраивались в иерархическом порядке. Одни расы считались «высшими», другие – «низшими»; одни были способны создавать цивилизации, а другие были обречены на вечную культурную отсталость. При этом уровень интеллекта связывался с генетикой, а культура напрямую выводилась из биологии. Этот вид расизма господствовал в эпоху колониализма.

Расовая теория была использована германскими нацистами, верившими в то, что только гомогенное государство, основанное на чистоте крови, может спасти народ от упадка и деградации. Поэтому, как гласила нацистская партийная программа 1920 г., гражданами могли быть только люди «германской расы». Нацисты взяли на вооружение «арийский миф», представлявший «арийцев» «высшей расой», создававшей великие цивилизации. А евреев изображали «антирасой», способной только к разрушению созданного другими и ведущей паразитический образ жизни. Это и оправдывало геноцид евреев (холокост), а также массовые убийства цыган, славян и других, кого нацисты считали «низшими расами».

Во 2-й половине 20 в. биологический расизм уступил место культурному расизму, положившему в основу представлений о расовых различиях фактор культуры.

В США важные изменения наступили в 1950–1960-х гг., когда вера белых американцев в своё какое-либо расовое превосходство над чернокожими упала и прежний биологический расизм уступил место социологическим объяснениям положения афроамериканцев. Главное внимание стали уделять среде – сегрегации и дискриминации при доминировании белых, а также низкому социально-классовому статусу чернокожих. Всё это и мешало последним успешно конкурировать с белыми.

В тот же период в Западной Европе расизм стал принимать новую форму, связанную с отношением общества к массовой иммиграции. Но если в США различия между «расовой» и этнической (культурной) идентичностью хорошо осознаётся, то в Европе в контексте мультикультуралистского дискурса эти понятия нередко смешиваются, что позволяет некоторым сторонникам мультикультурализма приписывать «расе» некую особую самобытную «культуру». Результатом является эссенциализация и расиализация культуры.

Важными особенностями расизма являются его кумулятивность и экспансионистский характер: предубеждения против какой-либо одной группы переносятся на все другие группы «чужаков», причём это не имеет никакой связи с личным социальным опытом (Van Dijk. 1989. P. 198, 248).

В России этнический фактор, начиная с имперского периода, был сопряжён с той или иной формой дискриминации, сходной с расовой, хотя в основе этого лежала культура (этничность), а не биология (Ideologies of race. 2019). В СССР и в современной России этничность воспринималась и воспринимается как обладающая теми свойствами, которые американские социологи связывают с расой: она нередко навязывалась с помощью созданных чиновниками и учёными классификаций, являлась продуктом современного научного «изобретения», имела прямое отношение к власти и доступу к тем или иным ресурсам, включала понятие об ущербности и прямо или косвенно культивировала представление о своей врождённости, «естественности» (Cornell. 1998. P. 27–29).

Осмысление расизма в историографии

Первым исследователем истории расизма был бельгийский учёный Теофиль Симар, книга которого вышла в Брюсселе в 1922 г. На рубеже 1920–1930-х гг. советские учёные пользовались термином «расовики». Термин «расизм» впервые появился в Оксфордском словаре в 1903 г., но стал использоваться в европейской научной литературе лишь начиная с 1930-х гг., а широкую популярность получил после Второй мировой войны. В США термин «расизм» начал широко использоваться лишь в 1960-х гг. (Fredrickson. 2002. P. 158–159, 167).

Некоторые западные и советские историки (К. Делакампань, Г. И. Петров, М. С. Плисецкий) доказывали, что основы расизма в виде «проторасизма» были заложены ещё в Античности. К таким основам израильский историк Бенджамин Айзек относит географический детерминизм, идею наследования благоприобретённых качеств, концепции автохтонности и «чистоты» происхождения, а также веру в то, что некоторые человеческие группы были обречены на рабство (Isaac. 2004; Delacampagne. 1983).

По словам американского антрополога Р. Бенедикт, расизм вырос, во-первых, из практики рабовладения, поставившей вопрос об отношении к туземцам-рабам, принявшим христианство, во-вторых, из попытки обосновать практику истребления индейцев в Америке, наконец, в-третьих, из стремления осознать классовую борьбу в Европе в расовых терминах (Benedict. 1942. P. 108–127).

Некоторые авторы (М. Лейри, К. Литтл, Ф. Харрисон) считали расизм побочным продуктом европейского колониализма и рабовладения (Harrison. 1995. P. 51; Rattansi. 2007. P. 20–44). Другие (Л. Поляков, О. Смедли, Дж. Фредриксон) искали истоки расизма в Европе, ссылаясь на отношение англичан к ирландцам в 19 в. (Smedley. 1993. P. 60–87) и испанских христиан к маранам в 15–16 вв. (Поляков. 1996. С. 19, 149–150; Fredrickson. 2002. P. 31–34). Американский антрополог Эрик Вулф находил истоки расологии (научного расизма) у европейских мыслителей 2-й половины 18 в. (Wolf. 1994. P. 4). А П. Джилрой замечал, что современная концепция «расы» сложилась вместе с «расологией» только в эпоху модерна (Gilroy. 2004. P. 57–58).

Некоторые специалисты (М. Бэнтон, Н. Макмастер) важнейшей вехой в истории расизма считают последнюю треть 19 и начало 20 вв. Ряд авторов (Г. Росат, Р. Бартра) ищут причину расизма в структуре социальных взаимоотношений в раннем капиталистическом обществе, где «дикари» и низшие классы не считались людьми в полном смысле слова (Rozat. 1980. P. 287–304). З. Бауман связал расизм с самой структурой капиталистических отношений и считал его неотъемлемым свойством эпохи модерна, ибо современный капитализм, с одной стороны, вырос из колониализма и нещадной эксплуатации рабского труда, а с другой – был в своём становлении связан с идеей национального государства и экономического протекционизма, задававших жёсткие рамки для разграничения «своих» и «чужих». Поэтому «модерн сделал расизм возможным. Он же создал и потребность в расизме» (Bauman. 2000. P. 61).

Исследователь расизма М. Бэнтон различал теории расизма в зависимости от трактовки «расы» как: 1) названия выделяемой по разным показателям категории, которую сближали с биологическим видом; 2) линиджа; 3) типа; 4) подвида; 5) статуса; 6) класса; 7) социального конструкта (Banton. 1998).

Философ П. Тейлор выделял три стадии становления современного расизма: натурализацию социальных различий на 1-м этапе, их рационализацию на 2-м и политизацию на 3-м. Первую он связывает с появлением в конце 15 в. представления о человеческой вариативности в пределах всё ещё единой категории, вторую – с представлением о непреодолимых социальных барьерах, якобы задававшихся расой и определявших извечное расовое неравенство, а третью – с осознанием социальных оснований расовой классификации. Переход от первого этапа ко второму знаменует сочинение И. Канта «О различных человеческих расах» (1775) и выступление Т. Джефферсона в 1784 г. о состоянии дел в Вирджинии. Третий этап начался в 1923 г., когда Верховный суд США дистанцировался от научного расизма (Taylor. 2004. P. 43, 69, 73–75).

Некоторые специалисты показывают, что расовый дискурс постепенно вырос на европейской почве из более общего дискурса о «другом». Со временем он принял наукообразную форму, а затем был легитимизирован государственным законодательством, хотя и потерял санкцию науки (Майлз. 2004. С. 29–70). Иными словами, расизм возник задолго до того, как появилось понятие для него. Начиная с эпохи становления национальных государств бюрократия нуждается во всевозможных системах классификаций, призванных внести устойчивый порядок и структурировать сложный современный социально-культурный мир. Многие из таких классификаций представляют расовые, этнические и национальные общности «естественными образованиями» и сводят всё их разнообразие к определённой иерархической схеме. В условиях становления и укрепления национальных государств расизм создавал общественное единство, вводя жёсткие правила причастности к такому единству и исключения из него, а также оправдывая социальное неравенство. Этому и призваны были служить иерархические классификации, которыми успешно пользовалась бюрократия, превращавшая дискриминацию в рутинную процедуру. В таком контексте расизм порой смыкался с национализмом и иногда получал поддержку государства. Например, в 1-й половине 19 в. в США было принято делить население на «белых», «негров» и «индейцев», а во 2-й половине 20 в. появилось 5 категорий, включавших «белых», «чёрных», «азиатов», «латинос/мексиканцев» и «коренных американцев».

Разновидности расизма и его проявлений

Расизм как идеология имеет дело не с реальностью, а с представлением о ней, которое может быть очень разнообразным и не сводится к биологии. Поэтому расизм можно определить как стремление наделить группу такими биологическими или культурными особенностями, которые бы оправдывали её дискриминацию (расиализация).

По мнению ряда французских исследователей (Rudder. 2000. P. 35), в каких бы формах ни выступал расизм, он всегда производит «эссенциализацию» целых групп и превращает их в «природные» единства. Поэтому любые расовые классификации неизбежно становятся расистскими.

В разных странах межрасовые отношения осознаются и развиваются по своей логике, исходящей из местного политического и исторического опыта. В зависимости от исторической традиции и сложившихся социальных взаимоотношений расизм в разных регионах мира проявляется по-разному. Поэтому необходимо различать разные расизмы.

Американская модель наделяет глубоким политическим и социальным смыслом именно расу, а не этничность (Goldberg. 2005). Этим она радикально отличается от европейской и особенно восточноевропейской модели, допускающей наделение этничности биологической сущностью или же делающей именно этничность важнейшей социально-политической категорией. При этом если в Великобритании этничность приветствуется и практикуется мультикультурализм, то во Франции с её идеей универсализма этничность долгое время понималась в расовом смысле, она вызывала подозрения и вытеснялась из социального пространства. Но в 21 в. под влиянием иммигрантского дискурса и англосаксонской модели мультикультурализма этничность во Франции возвращает утраченные позиции. А в Германии начиная с 2000 г., напротив, идёт постепенный переход от этнической нации к гражданской.

Нидерландский социолог Т. ван Дейк расширил концепцию расизма за счёт включения в неё этницизма. В нём он видел «систему этнического доминирования, основанную на культурных критериях категоризации, дифференциации и исключения, таких как язык, религия, обычаи или мировоззрение...» (Van Dijk. 1993. P. 22). Завуалированный расистский дискурс часто представляет собой этноцентризм. Подобно «классическому» расизму, современный не свободен от стремления к иерархизации. Оперируя понятием этничности, он иной раз выстраивает свою иерархию, наделяя разные группы иммигрантов разными статусами.

С точки зрения французского универсализма, коммунитаризм, основанный на культурной идентичности, создаёт благоприятную почву для возникновения расизма, хотя и не предопределяет его автоматически (Wieviorka. 1995. P. 103–116). Примером служит современная Индия, где коммунитаризм обнаруживается во взаимоотношениях между различными религиозными общинами, прежде всего индуистами и мусульманами. При этом приверженцы ислама всячески демонизируются и наделяются всевозможными негативными свойствами, которые им якобы имманентно присущи. Так религиозная общность обретает квазирасовую форму.

Одни формы расизма могут плавно перетекать в другие, в чём, в частности, и проявляется его кумулятивность. Некоторые нидерландские авторы предлагают градацию расизма по нарастающей: мягкий расизм, этноцентризм, символический расизм и биологический расизм. Здесь биологический расизм характеризуется отрицанием за иммигрантами права жить в стране, уроженцами которой они не являются; наделением их более низкими интеллектуальными способностями; верой в то, что этнические различия являются прирождёнными; выступлением против межэтнических браков; стремлением к сегрегации этнических меньшинств. К символическому расизму относятся отрицание за иммигрантами тех же политических и социальных прав, что у местного населения; толерантное отношение к особому образу жизни иммигрантов лишь при условии, если они «не подрывают местные устои»; взгляд на иммигрантские культуры как на угрозу местной культуре; жалобы на то, что иммигранты получают якобы больше прав, чем они того заслуживают. Под этноцентризмом понимается отрицание за иммигрантскими группами права на сохранение своего образа жизни и требование, чтобы они перешли на образ жизни местного населения; убеждение в том, что местные жители ведут себя благопристойнее, чем иммигранты, а также в том, что власти имеют все основания для депортации иммигрантов из своей страны в случае их недостойного поведения. Для «мягкого расизма» характерны сомнения в том, что иммигранты (члены иной этнической общности) могут быть соседями, одноклассниками или супругами местных обитателей. Имеются сущностные связи между всеми этими формами расизма, причём каждая последующая, более жёсткая форма включает все предыдущие. Биологические и символические расисты активнее других склонны поддерживать дискриминацию иммигрантов (Kleinpenning. 1993. P. 26–33).

Т. к. проявления расизма многообразны, понятие «расизм» вызывает расхождения у специалистов. Одни исследователи, например британский неомарксистский социолог Р. Майлз, считают расизм идеологией по преимуществу и связывают её с биологизацией культурных общностей, т. е. расиализацией (Miles. 1989. P. 48–50, 79). Другие считают ошибкой сведение расизма к одной лишь идеологии, личным предубеждениям, бескультурью и невежеству. Они ассоциируют расизм с реальным (в том числе политическим) поведением, основанным на расовой доктрине (Chase. 1980. P. 72; Todorov. 1993. P. 91; Omi. 1994. P. 71). И акцент ставится не просто на спонтанных действиях, а на их неразрывной связи со сложившейся общественной структурой, с социальной практикой «расового государства» (Mills. 1999. P. 25–30; Fredrickson. 2002. P. 6; Murji. 2005. P. 2–7), предполагающей расовую иерархию (Feagin. 2001. P. 2–7). Для авторов, разделяющих такой подход, расизм – это прежде всего практика, как социальная (выражающаяся в поведении по отношению к «другим» со стороны работодателей, журналистов, простых обывателей и др.), так и политическая (законодательство и другие действия со стороны властей) (Vasta. 1993. P. 93). Расистская правовая практика обозначается термином «институциональный расизм».

Расизм может выступать в разных формах: 1) бытовой, выражающейся в поведении простых людей; 2) политической программы; 3) правовой нормы (в частности, определение гражданства по крови); 4) государственной политики (апартеид и прочее) (Wodak. 1999. P. 178–179).

Отличая бытовой массовый расизм (стереотипы, сомнительные шутки, оскорбления и прочее) от элитарного, британский социолог Н. Макмастер считает, что наиболее серьёзные последствия для уязвимых меньшинств имеют массовые настроения, а не кабинетные построения сторонников расовой теории (MacMaster. 2001. P. 200–204). Ведь искусно направляемая политиком-расистом толпа может причинить гораздо больше вреда, чем отвлечённые рассуждения. Поэтому кабинетные теоретические построения следует отличать от реальной расистской практики, которая может проявляться как в поддерживающих расизм институтах, так и в массовых расистских акциях (демонстрациях, бойкотах, погромах).

Французский социолог М. Вьевьорка предлагает своё видение проявлений расизма: 1) «общинный расизм», или «инфрарасизм», связанный с расхожими мнениями и предубеждениями (этот вид расизма может вести к сегрегации и дискриминации, но лишь в виде неустойчивой тенденции); 2) более агрессивный расизм, обладающий сформулированной доктриной, растиражированной СМИ и подхваченной массами («раскалывающий расизм»); 3) расизм может принимать политический характер, если общественные взгляды и предубеждения становятся основой массовых политических движений («политический расизм»); 4) расизм может поощряться самим государством и лежать в основе государственной политики. В таком случае он способен принять тотальный характер («тотальный расизм»). При переходе от одной из названных форм к другой расизм становится всё более опасным, а вызываемое им насилие нарастает (Wieviorka. 1995. P. 38–39).

Современный расизм по большей части принимает скрытые формы и выступает во многих странах Запада в виде «мягкого расизма», присущего доминирующему населению. Из-за изменения общественных норм и принятия в ряде стран антидискриминационных законов стало непринято открыто выражать свои негативные чувства. В ряде стран даже само использование термина «раса» влечёт за собой судебное преследование. Поэтому нередко, рассуждая вслух о своей толерантности, люди в глубине души сохраняют свои предубеждения.

Расизм, от которого страдала группа в прошлом, не создает у неё иммунитета против собственного расизма в отношении «других». По словам французского философа Э. Балибара, в случае победы освободительный национализм нередко превращается в национализм угнетателей (Балибар. 2003. С. 57–58). Британский социолог П. Джилрой отмечает, что ужасы колониального прошлого нисколько не остановили самих африканцев от разрушительных гражданских войн и геноцида. Он также обращает внимание на то, что некоторые радикальные лидеры чёрного движения в США не чурались тесных контактов с Ку-Клукс-Кланом и разделяли многие фашистские представления, включая расовую идеологию (Gilroy. 2004. P. 26, 218–237). Надёжного иммунитета против расизма не найдено, и этноцентризм меньшинства также может иметь разрушительные последствия, в особенности когда бывшее меньшинство становится большинством во вновь образованном государстве.

Говоря о расизме, следует не только проводить различие между теоретической доктриной и реальным поведением, но и избегать представления о чересчур жёсткой связи между ними. Ведь доктрина вовсе не обязательно реализуется на практике, а бытовое поведение не требует опоры на какую-либо сложную теоретическую концепцию. Можно даже говорить о «теории расы» без расизма и, напротив, о расизме без «теории расы».