Культу́рный раси́зм, доминирующая в 21 в. форма расизма, которая, в отличие от «классического» расизма, строит свои представления о человеческом разнообразии, основываясь не на биологии (т. е. представлении о делении человечества на расы), а на культуре, эссенциализирует её и делает основой социальной дискриминации.

После Второй мировой войны, падения колониальной системы и отмены дискриминационного законодательства в США биологический расизм потерял своё оправдание. Его место занял новый, т. н. «культурный расизм», направленный на защиту своих «культурных ценностей» и своего образа жизни от каких-либо иных форм человеческого существования. Понятие «культурный (новый) расизм» было сформулировано в 1950-х гг. психиатром, теоретиком алжирской революции Ф. Фаноном, уроженцем о. Мартиника во Французской Вест-Индии (Fanon. 1967). Иногда культурный расизм называют социологическим, символическим, скрытым, повседневным расизмом или расизмом-антипатией. В том же смысле некоторые авторы говорят о неорасизме и еврорасизме.

Символический расизм ставит своей целью сохранение определённого статус-кво, чтобы уберечь себя от посягательства «чужаков». Такой подход пытается дистанцироваться от биологического детерминизма и первостепенное значение придаёт духовности, определяя её как «ментальность», исполняющую роль прежней «расовой души». В этой парадигме нация или этническая группа снова, как и в 19 в., сближаются с расой. От старого расизма это отличается тем, что сторонники такого подхода принимают доктрину культурного релятивизма. Они отвергают иерархию рас и предлагают видеть достоинства в каждой из них. Однако они стоят за полное сохранение существующих рас, и эта позиция заставляет их отстаивать сегрегацию и выступать против смешанных браков.

Данный вид расизма пользуется языком правозащитников и культурных антропологов. Подобно им, он выступает за сохранение индигенных культур. Но если антропологи и правозащитники защищают культуры меньшинств, говорят о необходимости оградить их от исчезновения, то «культурные» расисты озабочены судьбой культуры доминирующего большинства и охраной её от якобы «разлагающего» влияния «чужаков», «иммигрантов».

Такой подход предполагает «эссенциализацию» этнических групп и придание им образа «природных» единств. В итоге расизм выражается в дискриминации тех, кого наделяют какими-либо необычайно устойчивыми и непреодолимыми культурными различиями. Именно этот расизм более всего характерен для современной эпохи.

Французский учёный П.-А. Тагиефф, оценивая динамику расовых установок в 20 в., различает два типа расизма – традиционный («дискриминационный», или «универсальный») и новый («дифференциальный», или «общинный»). Первый исходит из идеи существования отдельных рас или цивилизаций, расположенных в иерархическом порядке по степени их соответствия некоей универсальной системе ценностей. Второй переносит упор на групповую (этническую) идентичность, придавая ей абсолютное значение (Taguieff. 1990. P. 117–118). В этом случае акцент делается не на неравенстве, а на несовместимости культур («духовности») и их неспособности понять друг друга. Если сторонники расизма первого типа озабочены сохранением доминирующего положения «высшей расы» или цивилизации, то сторонники второго опасаются размывания того, что составляет основы групповой идентичности, и отчаянно борются за сохранение «чистых культур». Они доказывают, что иммигранты неспособны к ассимиляции или интеграции в принимающее общество и поэтому представляют опасность для культурной идентичности местного населения.

В эпоху колониализма (т. е. до середины 20 в.) строгая иерархия этнорасовых статусов отводила каждой группе (например, африканское и индийское население в ЮАР или афроамериканцы в США) своё, причитающееся ей место в системе социальных отношений, и группы были территориально или социально отграничены друг от друга. Массовых миграций из стран третьего мира не наблюдалось, население метрополий чувствовало себя в безопасности, и вероятность этнорасовых конфликтов была низкой. Но во второй половине 20 в., с упразднением былой иерархии и в условиях массовых миграций из бывших колоний в Европу, ситуация резко изменилась. По самым разным причинам (социальным, экономическим, политическим, культурным) многие европейцы начали чувствовать себя неуютно. При этом в общественном мнении господствует представление о том, что причина возникшего дискомфорта лежит в «несовместимости культур». Это мнение не только пропагандируется ультраправыми, но и активно распространяется средствами массовой информации.

Вначале расизм стал принимать новую форму в Великобритании в 1960-х гг., причём это было связано с отношением общества к массовой иммиграции. Эти настроения озвучивались следующим образом: «Для людей естественно стремиться жить среди "себе подобных" и поэтому дискриминировать тех, кого они не считают частью своего сообщества». Такие доводы не включали идею иерархии «рас», а иногда прямо отвергали её (Майлз. 2004. С. 77). Но при этом, если в США различия между «расовой» и этнической (культурной) идентичностью хорошо осознаются, то в Великобритании в контексте мультикультуралистского дискурса эти понятия нередко смешиваются, что позволяет некоторым сторонникам мультикультурализма приписывать расе некую особую самобытную культуру.

Во Франции с её идеей универсализма этничность понимается в расовом смысле и вызывает подозрительность у доминирующего населения. Но там её связывают не столько с соматическими, сколько с культурными особенностями или даже с «духовностью». Некоторые французские учёные, призывая различать социально-экономические (класс, статус), культурные (обычаи, практики) и биологические (природа, наследие, атавизмы) факторы дифференциации, отмечают, что в основе этницизма лежит свойственный современности феномен слияния в человеческом сознании «культурных» и «биологических» параметров. Это происходит в ходе эссенциализации культурных особенностей, которые представляются неотъемлемой «второй натурой» человека.

В Западной Европе такой расизм настаивает на защите своих «культурных ценностей» в условиях наплыва иммигрантов. А в США речь идёт о сохранении сложившегося расового баланса, основанного на вере в то, что афроамериканцы в силу своих «расовых особенностей» нарушают такие священные для «белых» американцев ценности, как индивидуализм, опора на свои собственные силы, трудовая этика, законопослушность. В последние десятилетия, наряду с темнокожими, в этом качестве всё больше выступают и мексиканцы, или «латинос». В этих условиях расистские представления претерпели определённые изменения: место «евреев» в них занял обобщённый образ «чёрных» – если прежде он относился только к выходцам из Африки, то сегодня он наравне с ними включает иммигрантов самого разного происхождения. Все они или какие-либо их особые группы рассматриваются расистами как нежелательные «другие». Начало 21 в. было ознаменовано тем, что культурный расизм стал включать исламофобию.

Подобные взгляды нередко предполагают отождествление государства с доминирующим большинством, которое стремится сохранить сложившийся социальный порядок и опасается потери своей «моральной чистоты» в условиях наплыва новых мигрантов. В этом случае расизм полностью сливается с этнонационализмом и грозит дегуманизацией «других» и этническими чистками. Так и возникли новые представления о «чужаках», связанные уже не с завоеванием и заселением европейцами заморских территорий, а, напротив, с движением населения в обратном направлении, с «колониализмом наоборот». По сути, речь идёт об «эхе колониализма», о постимперских социально-демографических процессах, вызвавших появление необычных общественных конфигураций, что и придало новый облик расистскому дискурсу. Если широкое расселение европейцев по миру в период колониализма рассматривалось как «цивилизационная миссия», то обратное движение иммигрантов из третьего мира рассматривается как «нашествие варваров».

Новый расизм использует целый набор культурных аргументов, таких как «национальный (этнический) характер», «ментальность», «культурная уникальность», «экология культуры», «коренное население», «несовместимость культур», «порог толерантности». Он использует и ставший ныне популярным цивилизационный подход, делящий мир на локальные цивилизации, якобы веками или тысячелетиями развивающиеся своим собственным путём, руководствуясь присущим им «цивилизационным кодом». Особую сложность для исследователей представляет то, что идеологемы культурного расизма используются как расистами, так и их жертвами, хотя и с прямо противоположными целями.

«Других» упрекают в покушении на традиционные ценности, а их социальные и экономические неудачи объясняют не дискриминацией, а изъянами их собственной культуры. Тем самым фактически обвинения адресуются не агентам дискриминации, а их жертвам. Если же пришельцы демонстрируют успешную деловую активность, их обвиняют в незаконных операциях, нарушении местных обычаев и порядков, эксплуатации местного населения и др. Решение проблемы усматривается в территориальном размежевании, т. е. каждой культуре предписывается развиваться в своём отдельном локусе, не выходя за его границы. На этом и строятся антииммигрантские лозунги, требующие репатриации «пришельцев». По сути, это лозунги из репертуара культурного расизма.

Подобно традиционному расизму, современный отличается кумулятивным и экспансионистским характером: предубеждения против какой-либо одной группы распространяются на все другие группы «чужаков», причём это не имеет никакой связи с личным социальным опытом. Так, в США неприязнь к афроамериканцам нередко сочетается с подозрительностью в отношении евреев, пуэрториканцев, азиатов, гомосексуалистов и других вплоть до попыток их дискриминации или нанесения им физического ущерба. Кроме того, расизм отличается и проблемной инклюзивностью: свои личные проблемы (например, неумение устроиться на работу или неудачу в бизнесе) расист склонен приписывать всей своей культурной общности (например, «белым»), классу или всей своей стране, ища причину якобы общего неблагополучия в присутствии «чужаков».

В последней трети 20 в. культурный расизм был взят на вооружение европейскими новыми правыми, унаследовавшими подобные взгляды у итальянских фашистов и сотрудников Ваффен-СС. Они осуждают тенденцию к формированию поликультурного общества и выступают против межэтнических браков, при этом воспевают традиционные индигенные культуры, сохранившие свою самобытность; в частности, иной раз пропагандируют свойственное тем язычество. Поэтому неизменной поддержкой пользуется неоязычество, и его разновидности трактуются как «этнические религии». А мировые религии отвергаются как орудие тоталитаризма. В частности, иудеохристианство обвиняется в стремлении стереть с лица земли всю её неповторимую культурную мозаику. Правда, на Западе многие неоязычники тяготеют к левым взглядам, выступают за гендерное равенство и поддерживают этнические и сексуальные меньшинства. У неоязычников в России наблюдается прямо противоположное: они нередко выступают с праворадикальных позиций, при этом жёстко критикуя православие. В Татарстане тенгрианцы обращают те же аргументы против ислама.

В 21 в. концепция культурного расизма включает в себя также этницизм. Последний понимается как «система доминирования какой-либо этнической группы, основанная на культурных критериях категоризации и дифференциации…». При этом «в таких системах группового доминирования расовые и этнические критерии нередко неразрывно связаны как, например, в случае антисемитизма» (Van Dijk. 1993. P. 5, 22–23). С этой точки зрения этницизм оказывается разновидностью расизма. И одной из его ярких черт является ксенофобия.

Таким образом, расизм можно представлять в узком и в широком смысле. В узком смысле он связан с понятием «больших рас», и такой подход до сих пор господствует в США. В широком смысле под ним понимается биологизация лингвокультурных или религиозных общностей, что свойственно Европе. Именно последнее понимание расизма получает всё большее распространение в современном мире, и именно в таком виде расизм существовал и существует в России.