Отчуждение (в философии)

Отчужде́ние (англ. alienation; нем. Entfremdung) в философии и социологии, превращение продуктов индивидуальной и коллективной деятельности людей в самостоятельную силу, подчиняющую себе человека и переводящую его из положения субъекта в положение объекта общественных отношений, а также психологическое переживание указанного превращения, сопровождающееся чувствами изолированности, обособленности, одиночества, с одной стороны, и/или подавленности, несвободы, скованности, ограниченности возможностей, ощущением враждебности окружающего мира, с другой стороны.

У термина «отчуждение» в социально-философской литературе имеется два различных, хотя и взаимосвязанных, перекликающихся друг с другом, содержательных аспекта. Отчуждением именуют одновременно и отчуждение общества и социальных структур от человека, и отчуждение человека от общества. Смысл и направленность процесса отчуждения в первом значении описывается метафорой творения, оторвавшегося от своего источника и господствующего над собственным создателем. Второе значение, близкое к психологическому пониманию отчуждения, также можно назвать «отчуждённостью».

Тема отчуждения поднималась и анализировалась на протяжении всей истории философской и общественной мысли Нового и Новейшего времени, вплоть до сегодняшнего дня. В теориях общественного договора образование государства и иных социальных институтов рассматривалось как результат отчуждения естественных прав людей («прав всех на всё»), действовавших без ограничения в «естественном состоянии» человеческого рода. Причём сама передача этих прав оценивалась либо в негативно-ностальгическом ключе, как «утрата изначальной свободы» (Ж.-Ж. Руссо), либо в утилитарно-прагматическом – как предпосылка социального порядка и организации (Дж. Локк) или даже как необходимый противовес деструктивным проявлениям природы человека, утверждаемый при переходе от всеобщей войны к гражданскому миру (Т. Гоббс).

Общефилософский контекст понятия отчуждения оформляется в традиции немецкой классической философии. В «наукоучении» И. Г. Фихте в рамках абсолютного субъекта, духовного начала исходного «Я», выделяются «я» эмпирического субъекта, т. е. сознания человека, и противополагаемое ему «не-я» внешнего мира, т. е. природы. Отчуждение, таким образом, предстаёт способом полагания субъектом материальных предметных форм. В идеалистической системе Г. В. Ф. Гегеля отчуждение трактуется как «объективация», «овнешнение» (Entäußerung) мирового духа в природе и истории, как его «опредмечивание» (Vergegenständlichung), самоосуществление в «инобытии». В антропологической философии Л. Фейербаха и у раннего К. Маркса религия выступает продуктом отчуждения родовой сущности человека, её «удвоения» и абсолютизации: люди творят в мышлении бога (или богов) по своему образу и подобию, ставя себя в зависимость от собственного порождения и поклоняясь ему. Качества, приписываемые богам, являются в конечном счёте человеческими, только идеализированными, возведёнными на уровень совершенства.

Маркс сконцентрировал своё внимание на экономических причинах отчуждения, которые коренятся в отношениях производства и частной собственности. По его мнению, базовой формой отчуждения является отчуждение труда. В условиях классовых обществ, основанных на эксплуатации человека человеком, имеет место принуждение к труду; труд воспринимается работником как «тяжкая доля», как труд фактически подневольный, необходимость, диктуемая экономическими и прочими «внешними» обстоятельствами. При капитализме рабочий оказывается отчуждённым от условий, предметов и продуктов своего труда, от собственной «родовой сущности» и «самого себя», от природы, других людей и общества в целом. В ситуации, когда логика производственного процесса, распределение экономических ролей и функций определяются извне, а результаты труда человеку не принадлежат, труд становится для него «бессмысленным», лишенным разумного содержания, физически и эмоционально изнуряющим, не обогащающим, а обедняющим его творческую природу.

Система индустриального капитализма предполагает существование «формально свободной» рабочей силы и рынка наемного труда, где эта рабочая сила продаётся и покупается за деньги, выступая как «товар», уподобляемый материальным предметам, т. е. вещам. Таким образом, отношения между людьми приобретают «псевдовещный» характер, а человеческая деятельность низводится до объекта экономического обмена и простого, заурядного средства производства, наряду с объектами неживой природы, орудиями и т. п. Указанные процессы, описываемые понятием «овеществления» (Verdinglichung), оборачиваются товарным и денежным фетишизмом. Механизмы капиталистической экономики утверждают себя как самоцель, а деньги и «меновые стоимости» – как самодовлеющие сущности, независимые от «действительных» потребностей людей. Возможность преодоления отчуждения Маркс связывал с всемирно-историческим крахом капитализма и переходом к коммунистической общественной формации, где труд должен восстановить свой изначальный статус способа практической самореализации, творческой активности человека, направленной на преобразование окружающего его мира и самого себя. Поставленная Марксом проблема овеществления и «фетишизации» производственных и товарно-денежных отношений становится предметом анализа в трудах обществоведов как марксистской [Д. Лукач («История и классовое сознание», 1923)], так и немарксистской ориентации [Г. Зиммель («Философия денег», 1900)].

В критически ориентированных концепциях модерна и модернизации констатировалось, что индустриальное общество порождает многочисленные разновидности отчуждения, что является закономерным следствием индивидуализма, прогрессирующей, в том числе «патологической», социальной дифференциации и маргинализации, радикального противопоставления субъекта и объекта, человека и мира, утраты «органического единства» с природой и разрыва некогда прочных уз «естественных» социальных общностей, порождавших чувства доверия и солидарности [семьи, общины, т. н. первичных групп (Ч. Х. Кули), Gemeinschaft (Ф. Тённис)].

В ряде теорий, описывающих генезис и историческую динамику хозяйственной системы капитализма (М. Вебер, В. Зомбарт, Й. Шумпетер), высвечиваются тенденции её перехода как продукта инициативы свободно действующих экономических субъектов в состояние подавляющей любую инициативу организационной машины, т. н. железной клетки – воплощённого царства «обесчеловеченной» формальной рациональности. В частности, Вебер отмечает, что институционально закреплённое отделение (и отчуждение) индивидов от средств их профессиональной деятельности является отличительной чертой современной эпохи, типическим феноменом, наблюдаемым не только в промышленности, но и повсеместно – в армии, науке и образовании, в деловом администрировании и т. д. Таким образом, в условиях нарастающей бюрократизации человек фактически оказывается заложником безличных, анонимных социальных структур, регулирующих и регламентирующих его поведение (чиновник и клерк в офисе; учёный и инженер – не в меньшей степени, чем фабричный рабочий, и т. п.).

В сходном ключе анализировалось и политическое отчуждение – оторванность большинства людей от рычагов реальной власти, «бесправие» масс, характерные не только для социальных систем прошлого, но и для массовых обществ 20 в., особенно авторитарных и тоталитарных. В своём исследовании феномена тоталитаризма Х. Арендт показала, что всесилие тоталитарного государства имеет своим источником социальную атомизацию и «деклассирование», разрушение «горизонтальных» связей и локальных идентичностей, утрату частной собственности как экономической опоры общественной автономии индивидов и их семей.

В философии жизни (В. Дильтей, О. Шпенглер, поздний Г. Зиммель) акцентируется проблема трагического противостояния творческой жизненной стихии как «вечного становления» и её исторически преходящих «объективаций». Человеческая деятельность во всех сферах культурного опыта (искусство, религия, экономика и т. д.) облекается в определённые формы, которые, «застывая» и «окостеневая», с течением времени начинают навязывать жизни собственные правила, образцы и модели развития. Мотивы и устремления людей при их практическом воплощении неизбежно видоизменяются и искажаются – так, «объективная» культура отторгается от «субъективной» культуры, теряя с ней первичную связь. Рано или поздно жизнь преодолевает инерцию старых культурных форм, но при этом порождает новые, которые ждёт та же участь, таким образом, отчуждение как принцип самовыражения жизни оказывается универсальным и неустранимым.

В экзистенциализме (Ж.-П. Сартр, А. Камю, Г. Марсель, Н. А. Бердяев и др.) отчуждение соотносится с «неподлинным бытием», жизнью в мире повседневности, проникнутой «обывательским» духом, ориентированной на «приземлённые» интересы (понятие man у М. Хайдеггера). Отчуждённый человек выступает пассивным носителем представлений и стереотипов, принимаемых им под влиянием его социального и культурного окружения, не стремится к критическому осмыслению происходящих вокруг него событий, «плывёт по течению», «бежит от себя», «живёт не своей жизнью», отформатированной по «внешнему шаблону». Путь обретения «подлинного бытия» и свободы предполагает активную деятельность сознания, принятие ответственности за свои поступки и их последствия, готовность нести тяжесть личного выбора – качества, нередко раскрывающиеся в переломные моменты человеческой биографии, перед лицом смерти, серьёзных жизненных испытаний (в т. н. пограничной ситуации).

Представители франкфуртской школы М. Хоркхаймер и Т. Адорно в книге «Диалектика Просвещения» (1947) связывают отчуждение с базовыми культурными установками новоевропейского сознания – «волей к власти» и стремлением к утверждению рационального господства над природой. Однако «взбесившийся» разум «срывается с цепи» и оборачивается против собственного «хозяина». Репрессивный потенциал инструментальной рациональности, «манипулятивного интеллекта», принимая порой откровенно тоталитарные формы, направляется на людей и общество. Логика «диалектики Просвещения», таким образом, заключается в том, что призванный нести освобождение «просвещённый» разум как главный строитель современной технократической цивилизации, впадая в безумие, закабаляет человека.

Критика отчуждения проводилась также при попытке оценить баланс позитивных и негативных последствий научно-технического прогресса. В исследованиях роли техники в жизни современного общества, с одной стороны, указывалось, что техника является по сути своей «чистым средством», и притом потенциально средством «освобождения» и облегчения жизни. Но, с другой стороны, будучи лишь рациональной процедурой достижения целей, она индифферентна по отношению к самим этим целям, которые могут приносить как пользу, так и вред. Кроме того, фетишизация техники, распространение механистического мировоззрения на сферу социальных и человеческих отношений ведёт к ограничению свободы (К. Ясперс, Л. Мамфорд). Техника, призванная служить нуждам людей, обособляется в своём функционировании и развитии, превращая человека в «придаток машины» и объект манипулирования. Индивиду, попадающему в плен технократических структур, подобно «винтику» или «марионетке», остаётся лишь выполнять определённые системными требованиями и предписанные ему императивно функции. Причём указанные принципы действуют не только в сфере производства в узком смысле, но и при управлении людьми, в интеллектуальной деятельности и других областях. Таким образом, человек становится элементом не только материальной, но и социальной инженерии.

В работах по индустриальной социологии 2-й половины 20 в. специальной темой становятся такие факторы отчуждения, как разделение труда и автоматизация производственных процессов (Ф. Поллок, Ж. Фридман). В них отмечается, что многие виды профессиональной деятельности в современных условиях характеризуются 1) предельной фрагментацией и «абстрактностью» трудовых функций, однобокостью, невозможностью охватить процесс в его целостности; 2) жёсткой регламентацией, дисциплиной, координацией и стандартизацией; 3) требованием внимания, концентрации и сосредоточенности; 4) высокой интенсивностью, скоростями, ритмом. Хотя процесс обслуживания сложной аппаратуры требует применения серьёзных знаний и специфических навыков, т. е. делает труд «более интеллектуальным», он в то же время диктует свои правила работнику, привязывая его к себе, ставя в зависимость от себя. Работник при традиционном хозяйственном укладе, например ремесленник, реализовывал себя в труде, был «разносторонним универсалом», «мастером на все руки». В современную эпоху работник, в том числе занимающийся умственным трудом, – это узкий специалист, выполняющий стандартные, пусть даже сложные, операции, отчуждённый, вырванный из естественного течения жизни.

Новые формы феномен отчуждения принимает в развитом индустриальном и постиндустриальном обществе. В социальных системах подобного типа, именуемых также обществом потребления, сумевших обеспечить беспрецедентно высокий уровень материального благосостояния для широких слоёв населения, сам факт отчуждения нередко ускользает из «субъективного» поля зрения самих отчуждённых индивидов – в чём заключается важный источник стабильности и внутренней интеграции данных систем. Прогрессирующее массовое потребление в этих обществах является фактором воспроизводства сложившихся структур социальных отношений, в том числе социального неравенства. Но потребление как стиль и цель жизни в их рамках столь же принудительно, как производительный труд на стадии ранней индустриализации. Общество при помощи средств массовой информации и рекламы формирует у своих членов набор потребностей, которые определяются различными авторами либо как «ложные» или «искусственные», либо как просто произвольные, однако в перспективе их роста и умножения принципиально неограниченные и полностью неудовлетворимые. «Консьюмеристское» отчуждение, таким образом, заключается в том, что общественно обусловленная логика потребления, включая его галопирующий рост, является навязанной людям, а системно сфабрикованные потребности и желания обнаруживают свой репрессивный характер, заставляя людей соответствовать их «требованиям». Причём порой отмечается, что индивиды в обществе потребления оказываются втянутыми во всеобщую конкуренцию не столько за «реальные» блага, сколько за их виртуальные и мифологизированные образы-симуляции, циркулирующие в культурном пространстве и имеющие знаковую природу (Ж. Бодрийяр).

Общество порождает «одномерного человека», не стремящегося к критической рефлексии, автономному мышлению и действию (Г. Маркузе), легко подверженный манипуляции, «извне ориентированный» (Д. Рисмен) или «рыночный» социальный характер, ставящий ценности «обладания» выше ценностей «бытия» (Э. Фромм). Доминирующими персонажами общественной сцены становятся лояльный корпорации служащий – «организационный человек» (У. Уайт); конформист и карьерист, типичный представитель среды офисных сотрудников, т. н. белых воротничков (Ч. Р. Миллс); индивид, стремящийся к максимизации удовольствий, но всё же постоянно неудовлетворённый, участвующий в перманентной погоне за успехом и символами социального статуса, озабоченный собственным имиджем, внимательно следящий за модой и осваивающий новинки, «не отстающий от других», находящийся в «тренде», «мейнстриме» (Ж. Бодрийяр).

В более широком теоретическом смысле понятие отчуждения в социологии может быть соотнесено с понятием экстернализации (или экстериоризации), обозначающим процесс выстраивания структур общества в ходе социального взаимодействия. Логика названного процесса, а также дополняющего его, противоположно направленного процесса интериоризации (или интернализации) наиболее рельефно описывается в классической работе П. Бергера и Т. Лукмана «Социальное конструирование реальности» (1966). Отношения между людьми в группах, разворачивающиеся на уровне их обыденной жизни, приобретают устойчивые, упорядоченные формы, кристаллизуются в определённые конфигурации, характеризующиеся постоянством и склонностью к воспроизводству во времени. Так происходит «опривычивание» (хабитуализация) социальных взаимодействий и их рутинизация. Возникающие образцы и нормы социального поведения закрепляются в социальных институтах, подвергаются институционализации. В результате совокупность фактов коллективной жизни людей принимает облик «объективной реальности», более или менее независимой от отдельных индивидов, навязанной им как своего рода «естественная» данность (это свойство описывается термином реификация). Подобным образом аналитически объясняется перевоплощение общества как продукта человеческой активности в специфическую область действительности, функционирующую в соответствии с особыми, присущими ей как некому целому принципами и закономерностями.