Литерату́ра ру́сского зарубе́жья, произведения русской литературы, созданные и изданные за рубежом в 20 в.

В результате социальных потрясений – Октябрьская революция 1917 г. и Гражданская война 1917–1922 гг. – в эмиграции оказались многие крупнейшие русские писатели: И. А. Бунин, З. Н. Гиппиус, Б. К. Зайцев, Г. В. Иванов, А. И. Куприн, Д. С. Мережковский, А. М. Ремизов, В. Ф. Ходасевич, И. С. Шмелёв, М. И. Цветаева и др. Прожив некоторое время за границей, вернулись в Россию А. Н. Толстой, Андрей Белый и М. Горький. За границей оказались, не будучи формально эмигрантами, Л. Н. Андреев, который провёл свои последние годы в Финляндии, и И. Северянин, живший в Эстонии.

Русская эмиграция распространилась по всем континентам, но её литературная жизнь была в основном сосредоточена в нескольких центрах: в первую очередь в Берлине и Париже, а также в Праге, Белграде, Варшаве, Софии, Константинополе (ставшем для большинства представителей русской культуры лишь временным пристанищем) и «русском Китае» – городах Харбине и Шанхае.

Первая волна эмиграции: 1920-е гг.

В начале 1920-х гг. литературной столицей русской эмиграции стал Берлин. В берлинском Доме искусств, созданном по образцу аналогичного учреждения в Петрограде, выступали А. Белый, С. А. Есенин, М. И. Цветаева, В. Ф. Ходасевич, Г. В. Иванов, В. В. Маяковский, А. Н. Толстой. Укреплению позиций русского Берлина способствовал невиданный издательский бум: здесь печатались произведения русских классиков (от А. С. Пушкина до Л. Н. Толстого), собрания сочинений известных современных русских прозаиков-эмигрантов И. А. Бунина, А. М. Ремизова, Б. К. Зайцева, но также и тех, кто оставался в России (Б. А. Пильняк, В. Б. Шкловский и др.), выходили в свет журналы, альманахи, сборники. Часть изданий готовилась специально для России, часть – также и для эмиграции. Важную роль играли берлинские журналы «Русская книга» (1921), «Новая русская книга» (1922–1923), задача которых состояла в «наведении мостов» между русской литературой за рубежом и в советской России, а также «Эпопея» (1922–1923) и «Беседа». «Эпопея» редактировалась А. Белым, «Беседа» готовилась Горьким при участии Ходасевича и Белого и изначально была рассчитана на читателей советской России, но оказалась для них недоступной.

С середины 1920-х гг. литературной столицей русского зарубежья стал Париж, который играл эту роль до начала Второй мировой войны 1939–1945 гг. Здесь жили Бунин, Куприн, Гиппиус и Мережковский, Ремизов, Зайцев, Ходасевич и другие крупные писатели. Именно в Париже издавались наиболее известные эмигрантские газеты («Последние новости», 1920–1940; «Возрождение», 1925–1940) и журналы («Современные записки», 1920–1940; «Иллюстрированная Россия», 1924–1939; «Числа», 1930–1934). Русской культурной столицей Дальнего Востока был Харбин, который ещё в дореволюционную пору фактически являлся русским городом и в 1920-е гг. многими русскими вообще не воспринимался как зарубежье. Вследствие японской интервенции и оккупации Харбина (1932) ведущая роль в литературной жизни «русского Китая» в 1930-х гг. перешла к Шанхаю, сохранявшему её до начала 1950-х гг. В Китае выходил журнал «Рубеж» (Харбин, 1926–1945), газеты «Заря» (1920–1943) и «Шанхайская заря» (Шанхай, 1925–1940).

В зарубежье существовали и профессиональные литературные организации – союзы русских писателей и журналистов, призванные защищать интересы писателей-эмигрантов: в Германии (1920–1935), Франции (1920–1940), Чехословакии (1922–1941), Югославии (1925–1937), Польше (1930–1939). Эти организации преследовали также просветительные и благотворительные цели (устраивали литературные вечера, вечера воспоминаний, лекции, доклады, концерты). Союзы сыграли важную роль в подготовке 1-го зарубежного съезда русских писателей и журналистов в Белграде (25 сентября –1 октября 1928).

Поэзия

Среди первых поэтических объединений – парижские «Палата поэтов» (1921–1922) и кружок «Гатарапак» (1921–1922). Здесь дебютировали известные в дальнейшем поэты: Б. Б. Божнев, А. С. Гингер, Д. Кнут, Б. Ю. Поплавский. В начале 1923 г. участники этих объединений вошли в группу «Через» (1923–1924), которая стремилась консолидировать силы авангардистов эмиграции, Франции и советской России (группа пыталась установить связи с ЛЕФом). В числе организаторов группы – художник и поэт И. М. Зданевич; на вечерах выступали французские авангардисты (П. Элюар) и русские писатели и критики старшего поколения (в т. ч. А. М. Ремизов).

Параллельно с авангардными объединениями в эмиграции продолжил свою деятельность «Цех поэтов», возрождённый в Берлине в 1922 г. его бывшими петроградскими членами – Г. В. Ивановым, И. В. Одоевцевой и Н. А. Оцупом; в 1923 г. к ним присоединился Г. В. Адамович. К осени 1923 г. «Цех поэтов» переместился в Париж. Исповедуя воззрения, во многом противоположные авангардистским устремлениям, члены «Цеха» оказали заметное влияние на общую литературную ситуацию в русском Париже.

Литературные объединения, возникшие в начале 1920-х гг., исчерпали себя уже к середине десятилетия. К концу 1920-х гг. нарождаются новые объединения и школы, где влиятельные литераторы старшего и среднего поколений часто выступали в роли литературных вождей. Стилистическое течение в поэзии молодых, исповедовавших, вслед за Г. В. Адамовичем, искренность и непосредственность самовыражения и пренебрегавших формальными аспектами стиха, получило название «Парижская нота». Наиболее последовательными приверженцами этих идей стали А. С. Штейгер и Л. Д. Червинская. Поэты «Парижской ноты» чуждались ярких метафор, стремились к приглушённой интонации, доводя её почти до «шёпота»; их произведения часто напоминали интимный дневник. Напротив, подчёркнутое внимание к поэтической традиции объединяло участников группы «Перекрёсток» (1928–1937): В. А. Смоленского, Ю. К. Терапиано, Д. Кнута, Ю. В. Мандельштама, Георгия Раевского, И. Н. Голенищева-Кутузова. Вдохновителем «Перекрёстка» стал Ходасевич, требовавший от молодых поэтов глубокого знания русской классической поэзии. Стих самого Ходасевича классичен и напоминает пушкинский слог. Ориентация на новаторские тенденции поэзии 20 в. (М. И. Цветаева, Б. Л. Пастернак) была присуща пражскому «Скиту поэтов» (1922–1940; с 1928 – «Скит», руководитель А. Л. Бем, среди участников – В. М. Лебедев, А. В. Эйснер, А. С. Головина, живший в Варшаве Л. Н. Гомолицкий), варшавской «Таверне поэтов» (1921–1925, основатель – тот же Бем), а также парижскому «Кочевью» (1928–1939, руководитель М. Л. Слоним), которое стремилось к свободе от идеологических и эстетических пристрастий и потому привлекало самых разных поэтов. В работе «Кочевья» принимали участие и прозаики.

В середине 1930-х гг. действовало малочисленное объединение «формистов», близкое к «Кочевью», но более настойчиво противопоставлявшее себя как «Парижской ноте», так и «Перекрёстку». В него входили А. С. Присманова, А. С. Гингер и В. Л. Корвин-Пиотровский. Харбинская «Чураевка» (до 1932 «Молодая Чураевка», 1926–1935, основатель – Алексей Ачаир) включала почти всех заметных молодых поэтов Харбина, в т. ч. Л. Н. Андерсен и В. Перелешина.

По-настоящему сильное авангардистское направление в среде эмиграции так и не сформировалось. Тем не менее в произведениях многих поэтов отразилось стремление обновить стих. К «затруднённой» поэтической речи тяготели Гингер, Присманова, В. А. Мамченко; в поэзию молодых проникали элементы сюрреалистического письма (Поплавский, Божнев). Из поэтов старшего поколения радикальным стилистическим новаторством выделялась Цветаева: экспрессивная ритмика её стиха в сочетании с элементами державинского слога и фольклорной стилистики высоко ценилась членами пражского «Скита» и стала предметом подражания. Отзвук державинского стиха различим и в поэзии стоявшего несколько особняком А. П. Ладинского. Следуя принципам словесного аскетизма, обогатил интонационные возможности стиха Г. В. Иванов.

Проза

Главная особенность прозы первой волны эмиграции – ярко выраженная связь с литературной традицией Серебряного века, к которому принадлежали старейшие писатели-эмигранты: Бунин, Зайцев, Куприн, Мережковский, Ремизов, Тэффи, И. С. Шмелёв. Лидирующее положение занимал Бунин. Младшие последователи Бунина – Л. Ф. Зуров, Г. Н. Кузнецова, Н. Я. Рощин, также примыкая к повествовательной традиции 19 в., уже не обладали творческой смелостью своего наставника. Воздействие бунинской стилистики, как и русской классики 19 в., особенно Н. В. Гоголя и А. П. Чехова, заметно в наиболее значительных произведениях молодых писателей Г. И. Газданова («Вечер у Клэр», 1930; «Ночные дороги», 1939, отдельное издание 1952), а также В. В. Набокова («Машенька», 1926; «Защита Лужина», 1929–1930; «Камера обскура», 1932–1933; «Дар», 1937) с его особым вниманием к слову, интересом к алогичным и парадоксальным ситуациям. Ещё более давнюю традицию воскрешал Ремизов, обращаясь к сюжетам древнерусских повестей, преданий и легенд, а также пытаясь стилизовать язык Древней Руси.

В тематическом отношении для эмигрантской прозы первой волны характерна приверженность прошлому, выражавшаяся в обилии автобиографических произведений в форме романа, рассказа или мемуаров: «Жизнь Арсеньева» Бунина (1930), «Юнкера» Куприна (1933), «Богомолье» Шмелёва (1935) и др. К этой литературе примыкали и воспоминания о современниках: очерки Цветаевой об А. Белом, М. А. Волошине, В. Я. Брюсове, «Живые лица» Гиппиус (1925), «Некрополь» Ходасевича (1939). Воспоминаниями о времени революции и Гражданской войны наполнены книги Ремизова «Взвихренная Русь» (1927), дневниковая проза Цветаевой и Гиппиус, «Окаянные дни» Бунина (1935). Не меньше внимания уделялось жизнеописаниям русских писателей, деятелей культуры, исторических лиц: «Державин» Ходасевича (1931), «Освобождение Толстого» Бунина (1937), «Мой Пушкин» Цветаевой (1937), биографии П. И. Чайковского (1936) и А. П. Бородина (1938) Н. Н. Берберовой. Писатели обращались и к сюжетам из русской или европейской истории, не теряя при этом из поля зрения современность, которая либо противопоставлялась идеализированному прошлому («Преподобный Сергий Радонежский» Зайцева, 1925), либо понималась как часть общеисторического процесса и его неумолимой логики (романы М. А. Алданова; работы Мережковского о Наполеоне, Данте, Франциске Ассизском, в которых исторический материал служил осмыслению кризиса современной европейской культуры). Появился т. н. беженский роман, описывавший жизнь на чужбине, быт и нравы эмиграции («Мой роман: Записки беженца» Е. Н. Чирикова, 1926; «Среди потухших маяков: Из записок беженца», 1922, «Прорва: Беженский роман», 1928, И. Ф. Наживина; «В рассеянии сущие» Р. Б. Гуля, 1923; «Тундра: Роман из беженской жизни» Е. А. Ляцкого, 1925, и др.).

В эмигрантской среде оживлённо дискутировались проблемы русского языка (процессы «осовечивания», «офранцузивания», «огазечивания»); статус литературной критики (отрицание критики социологической и формалистической, апология философско-публицистической и эссеистической критики); соотношение советской и эмигрантской литературы (здесь спектр мнений простирался от полного отрицания значимости литературного зарубежья до абсолютизации неподцензурной эмигрантской словесности как единственного преемника традиций русской классики).

Вторая волна эмиграции: 1940-е – 1-я половина 1960-х гг.

Во время 2-й мировой войны за границей оказались те, кто был угнан из Советского Союза на принудительную работу в Германию, кто попал в плен, бежал из него, кто уходил вместе с отступавшей немецкой армией. Так сформировалась вторая волна эмиграции.

Центр литературной жизни перемещается из Парижа в Нью-Йорк и чуть позже в Германию. В Нью-Йорке с 1942 г. начинают выходить журналы «Новоселье» и «Новый журнал», ставший преемником «Современных записок», с 1953 г. – «Опыты», с 1960 г. – периодический альманах «Воздушные пути»; усиливает свои позиции старейшая газета «Новое русское слово», издававшаяся в Нью-Йорке с 1910 г. В Германии появляются журналы «Грани» (с 1946) и «Мосты» (с 1958). Постепенно оживает и русский Париж, где с 1947 г. издаётся газета «Русская мысль», а с 1949 г. – журнал «Возрождение» как продолжение одноимённой парижской газеты.

Поэзия

Поэзия этого периода отмечена не только появлением новых тем, но и изменением стилистики, что сказалось и в творчестве поэтов старшего поколения, и у только вступивших в литературу. Упростился язык поэзии Вяч. И. Иванова (написанные в Риме военные стихи); пронзительная точность отличает стихи Г. В. Иванова. Гражданские ноты звучат в тревожном отклике на советско-финляндскую войну 1939–1940 гг. А. С. Штейгера; сходные черты проступают в стихах Л. Д. Червинской. Новые интонации появляются в лирике И. Н. Кнорринг и побывавшего в застенках гестапо В. Л. Корвин-Пиотровского, который прежде писал гладкие стихи пушкинским ямбом, а в послевоенные годы сумел соединить требования Ходасевича и Адамовича. Для молодого поколения показательно творчество И. Елагина, в котором классическая ясность и точность слова, ценимые поэтами первой волны, уступают место энергии и напору, броскому, афористичному стиху, социальной заострённости, а подчас и плакатности. Черты близости к советской поэзии в той или иной мере обнаруживаются у Н. Н. Моршена, О. Н. Анстей, Г. А. Глинки, О. П. Ильинского, В. А. Синкевич. Исключение составляет Д. Кленовский, который в отличие от других поэтов второй волны тяготел к поэтике акмеизма. В это же время новые поэтические имена выдвигает и довоенное русское зарубежье. С. К. Маковский, ранее известный как искусствовед и критик, обратился к поэзии, обнаружив стилистическую близость к акмеистам начала века. Редкой выразительности исполнена аскетичная с точки зрения формальных поисков поэзия И. В. Чиннова. Во 2-й половине 1940-х гг. входит в литературу Ю. П. Одарченко, чьи абсурдистские стихи во многом близки обэриутам. Поэтам, дебютировавшим в послевоенное время, не удалось достигнуть уровня крупнейших поэтов первой волны эмиграции, но они сумели выразить тревожное ощущение неустойчивости мира, характерное для человека 2-й половины 20 в.

Проза

В этот период завершают свой литературный и жизненный путь писатели, творчество которых было непосредственно связано с традициями Серебряного века: Бунин (книга рассказов «Тёмные аллеи», 1943), Шмелёв («Лето Господне», 1927–1948). Новые темы – репрессий, тоталитаризма, лагерной жизни, судеб военнопленных – принесли в литературу русского зарубежья прозаики второй волны – С. С. Максимов, Б. Н. Ширяев, Л. Ржевский, Н. Нароков и др. При всём многообразии интонаций – от эпической («Денис Бушуев» Максимова, 1949) до иронической («Мнимые величины» Нарокова, 1952) и лирической (у Ржевского) – произведения этих авторов обнаруживают генетическую связь с традициями советской литературы.

Третья волна эмиграции: 2-я половина 1960-х – конец 1980-х гг.

Первым эмигрантом третьей волны, выехавшим из СССР в 1966 г., был поэт В. Я. Тарсис. В 1969 г., находясь за рубежом, о своём невозвращении заявил прозаик А. В. Кузнецов. Основная масса писателей-эмигрантов покинула страну или была выслана в 1970-х гг.: Юз Алешковский, А. А. Амальрик, Д. В. Бобышев, И. А. Бродский, А. А. Галич, А. Т. Гладилин, Н. Е. Горбаневская, С. Д. Довлатов, А. А. Зиновьев, Наум Коржавин, В. П. Крейд, Э. В. Лимонов, Л. В. Лосев, В. Е. Максимов, Ю. В. Мамлеев, В. Р. Марамзин, В. П. Некрасов, А. Д. Синявский, Саша Соколов, А. И. Солженицын, А. П. Цветков, С. С. Юрьенен. В 1-й половине 1980-х гг. за ними последовали В. П. Аксёнов, Г. Н. Владимов, В. Н. Войнович, Ю. Н. Вознесенская, Ф. Н. Горенштейн, Б. Ш. Кенжеев, Ю. И. Колкер, Ю. М. Кублановский, И. Б. Ратушинская, Б. Хазанов.

Литература третьей волны эмиграции тесно связана с феноменом диссидентства. Как правило, причиной отъезда становилась невозможность публикации в СССР по причинам как идеологическим, так и эстетическим. Эмигранты третьей волны публиковались и в существовавших ранее и в новых периодических изданиях, среди которых выделяются журналы «Континент» (Берлин, Мюнхен, Париж, с 1974), «Синтаксис» (Париж, с 1978), «Время и мы» (Тель-Авив, 1975–1980; Нью-Йорк, Иерусалим, Париж, 1980–1990; Нью-Йорк, 1992–1994; Москва, Нью-Йорк, 1994–2001), «Третья волна» (Монжерон, Франция, 1976–1979; Монжерон, Джерси-Сити, США, 1980–1981; Париж, 1982–1986), «Эхо» (Париж, 1978–1980).

Поэзия

В стихах поэтов третьей волны заметно воздействие различных поэтических направлений начала 20 в. Из ленинградского круга А. А. Ахматовой вышел известнейший поэт этого поколения – И. А. Бродский с характерными для него интеллектуализмом, широким кругом культурных ассоциаций, сочетанием традиционных приёмов письма и высокой степени поэтической свободы, а также Д. В. Бобышев, философскую поэзию которого отличает усложнённый прихотливыми неологизмами язык. Влиянием поэзии А. А. Блока, В. Ф. Ходасевича, О. Э. Мандельштама отмечено творчество Кенжеева. К философским темам тяготеет избегающий стилистических экспериментов, пользующийся точным и ясным словом Ю. И. Колкер – наследник не только традиций Серебряного века (акмеистов и Ходасевича), но и русской лирики 19 в. (прежде всего Е. А. Боратынского). На акмеистическую традицию и творчество позднего Мандельштама ориентирован Ю. М. Кублановский. Интеллектуальная игра и пародийность присущи ироничной поэзии Л. В. Лосева, пронизанной скрытыми и явными цитатами из русской литературы. Приёмы авангардистского письма характерны для метафорической и абстрактной лирики А. П. Цветкова.

Проза

Преобладающая антитоталитарная направленность сближает прозу третьей волны с литературой послевоенного периода; отличительной же её особенностью становится большее жанровое и стилистическое разнообразие. Наряду с писателями-приверженцами классического письма (Максимов, Владимов) в ней представлены писатели, тяготеющие к фантастике, абсурду, иногда доходящему до фантасмагории (Н. К. Боков, Мамлеев); заметную роль играют сатира и гротеск, нередко воплощаемые в жанре антиутопии («Зияющие высоты» Зиновьева, 1976; «Остров Крым» Аксёнова, 1981; «Москва 2042» Войновича, 1987). Стремление к гротеску и натуралистическому эпатажу отличает прозу Лимонова. В гораздо более мягкой, лиричной форме гротескные элементы присутствуют в прозе Довлатова. Своеобразную разновидность романа-притчи создаёт Горенштейн. Сложное стилистическое единство, основанное на сочетании «потока сознания» с различными типами модернистского письма, отличает романы Саши Соколова. Особняком стоит монументальное сочинение А. И. Солженицына «Красное колесо» (1971–1991) – сплав романа-эпопеи с документально-историческим исследованием, где традиционное повествование усложняется модернистскими приёмами, изобретёнными самим автором или почерпнутыми из опыта мировой литературы (коллажи из газетных цитат, «драматизированные» стенограммы партийных собраний и т. д.).