Схола́стика (лат. scholastica, от греч. σχολαστιϰός – школьный), тип религиозной философии, характеризующийся принципиальным подчинением примату теологического вероучения, соединением догматических предпосылок с рационалистической методикой и особым интересом к логической проблематике; получил наиболее полное развитие в Западной Европе в эпоху зрелого и позднего Средневековья.

Генезис схоластики и периодизация её развития

Истоки схоластики восходят к позднеантичной философии, прежде всего к Проклу (установка на вычитывание ответов на все вопросы из авторитетных текстов, каковыми были для Прокла сочинения Платона, а также сакральные тексты античного язычества, энциклопедическое суммирование самой разнообразной проблематики, соединение мистически истолкованного мифа с его рассудочной разработкой). Отцы Церкви подходят к схоластике по мере завершения работы над догматическими основами церковной доктрины (Леонтий Византийский, Иоанн Дамаскин). Особое значение имела работа Боэция по перенесению греческой культуры логической рефлексии в латиноязычную традицию. Поставленный им вопрос о том, являются ли общие понятия (универсалии) только внутриязыковой реальностью или же они имеют онтологической статус, породил длившуюся веками и конститутивную для схоластики дискуссию между представителями реализма и номинализма.

Ранняя схоластика (9–12 вв.) имеет своей социокультурной основой монастыри и монастырские школы. Она рождается в драматических спорах о месте т. н. диалектики (т. е. методических рассуждений) при поисках духовной истины. Крайние позиции рационализма (Беренгар Турский) и фидеизма (Пётр Дамиани) не могли быть конструктивными для схоластики, средний путь был предложен восходящей к Августину формулой Ансельма Кентерберийского «верую, чтобы понимать» (credo, ut intelligam – имеется в виду, что вера первична как источник отправных пунктов, подлежащих затем умственной разработке). Мыслительные инициативы П. Абеляра и других теологов 12 в. (шартрская школа, сен-викторская школа) способствовали развитию схоластического метода и подготовили переход к следующей эпохе.

Высокая схоластика (13 – начало 14 вв.) развивается в контексте системы основываемых по всей Европе университетов, фоном служит активное участие в умственной жизни т. н. нищенствующих орденов – соперничающих между собой доминиканцев и францисканцев. Важнейшим стимулом оказывается распространяющееся знакомство с текстами Аристотеля, а также его арабских и европейских комментаторов. Однако попытка ввести в оборот школ те аристотелевские и аверроистские тезисы, которые были несовместимы с основами христианской веры, подвергается осуждению (случай Сигера Брабантского). Господствующее направление, выразившееся прежде всего в творчестве Фомы Аквинского, стремится к непротиворечивому синтезу веры и знания, к системе иерархических уровней, в рамках которой вероучительные догматы и религиозно-философские умозрения оказались бы дополнены ориентирующейся на Аристотеля социально-теоретической и естественно-научной рефлексией. Оно находит почву в рамках доминиканского ордена, в первый момент встречает протест со стороны консерваторов (осуждение ряда тезисов епископом Парижским в 1277 г., за которым последовали аналогичные акты в Оксфорде), но затем всё чаще и уже на столетия воспринимается как нормативный вариант схоластики. Однако авторитарный плюрализм, заданный параллельным сосуществованием в католицизме зрелого Средневековья различных орденов, создаёт возможность для разработки, прежде всего внутри францисканского ордена, альтернативного типа схоластики, представленного ориентированной на августиновский платонизм мистической метафизикой Бонавентуры, перенесением акцента с интеллекта на волю и с абстрактного на единичное (haecceitas, «вот-это-вость») у Иоанна Дунса Скота и т. п.

Поздняя схоластика (14–15 вв.) – обильная кризисными явлениями, но отнюдь не бесплодная эпоха. С одной стороны, доминиканцы и францисканцы перерабатывают творческие почины соответственно Фомы Аквинского и Дунса Скота в поддающиеся консервации системы томизма и скотизма, с другой стороны, раздаются голоса, призывающие перейти от метафизического умозрения к эмпирическому изучению природы, а от попыток гармонизации веры и разума – к сознательно резкому разведению задач того и другого. Особую роль играют британские мыслители, оппозиционные к спекулятивному системотворчеству континентальной высокой схоластики. Р. Бэкон призывает к развитию конкретных знаний, У. Оккам предлагает радикальное развитие скотистских тенденций в сторону крайнего номинализма и теоретически обосновывает притязания империи против папства. Определённые аспекты мыслительного наследия этого периода, пересмотра и критики прежних оснований схоластики были впоследствии усвоены Реформацией.

Схоластический метод

Подчинение мысли авторитету догмата – по известной формуле, восходящей к Петру Дамиани, «философия служанка богословия» (philosophia ancilla theologiae) – присуще ортодоксальной схоластике наряду со всеми другими типами правоверно-церковной религиозной мысли, специфично для схоластики то, что сам характер отношения между догматом и рассудком мыслился при несомненной авторитарности необычно рассудочным и ориентированным на императив внутренней и внешней системности. Как Священное Писание и Священное Предание, так и наследие античной философии, активно перерабатывавшееся схоластикой, выступали в ней на правах грандиозного нормативного сверхтекста. Предполагалось, что всякое знание имеет два уровня – сверхъестественное знание, даваемое в Откровении, и естественное знание, отыскиваемое человеческим разумом, норму первого содержат тексты Библии, сопровождаемые авторитетными комментариями Отцов Церкви, норму второго – тексты Платона и особенно Аристотеля, окружённые авторитетными комментариями позднеантичных и арабских философов (характерно распространённое в зрелой схоластике обозначение Аристотеля как praecursor Christi in naturalibus, т. е. «предтечи Христова во всём, что касается вещей естественных»). Потенциально в тех и других текстах уже дана полнота истины, чтобы актуализировать её, надо истолковать самый текст (исходный для схоластического дискурса жанр lectio, буквально «чтение», имеется в виду толкование выбранного места из Библии или, реже, какого-либо авторитета, например, Аристотеля), затем вывести из текстов всю систему их логических следствий при помощи непрерывной цепи правильно построенных умозаключений (ср. характерный для схоластики жанр суммы – итогового энциклопедического сочинения, предпосылку для которого даёт жанр сентенций). Мышление схоластики остаётся верно гносеологии античного идеализма, для которого настоящий предмет познания есть общее (ср. платоновскую теорию идей и тезис Аристотеля «всякое определение и всякая наука имеют дело с общим», Met. XI, 1059b25), оно постоянно идёт путём дедукции и почти не знает индукции, его основные формы – дефиниция, логическое расчленение и, наконец, силлогизм, выводящий частное из общего. В известном смысле вся схоластика есть философствование в формах интерпретации текста. В этом она представляет контраст как новоевропейской науке с её стремлением открыть доселе неизвестную истину через анализ опыта, так и мистике с её стремлением узреть истину в экстатическом созерцании.

Парадоксальным, но логичным дополнением ориентации схоластики на авторитетный текст был неожиданно свободный от конфессионально-религиозной мотивации подбор авторитетов «естественного» знания: наряду с такими античными язычниками, как Платон, Аристотель или Птолемей, и мыслителями исламской культуры, как Аверроэс (Ибн Рушд), в канон зрелой схоластики входил, например, испанский еврей Ибн Гебироль, известный как Авицеброн (причём цитировавшие его христианские схоласты помнили, что он не является христианином, но забыли за ненадобностью сведения о его национальной и религиозной принадлежности, выясненной лишь исследователями 19 в.). Примечательно, что «двойственной истины» теория (один и тот же тезис может быть истинным для философии и ложным для веры), решительно отвергаемая томизмом, но приписываемая, например, Сигеру Брабантскому и предстающая логическим пределом многих тенденций поздней схоластики, является в определённой мере следствием схоластического авторитаризма: Библия и отцы Церкви – авторитеты, но разноречащие с ними Аристотель и Аверроэс также были восприняты именно как авторитеты.

Схоластика не была бы творческим периодом в истории мысли, если бы она находила в данностях авторитетных текстов готовые ответы, а не вопросы, не интеллектуальные трудности, провоцирующие новую работу ума. Именно невозможность решить вопросы при помощи одной только ссылки на авторитет, обосновывающая самоё возможность схоластики, многократно становилась предметом тематизации. «У авторитета нос восковой, т. е. его можно повернуть и туда, и сюда» («Auctoritas cereum habet nasum, id est in divеrsum potest flecti sensum»), – отмечал ещё Алан Лилльский, а Фома Аквинский специально возражает против установки ума на пассивно-описательное отношение к авторитетам: «Философия занимается не тем, чтобы собирать мнения различных людей, но тем, как обстоят вещи на самом деле» («In librum de caelo», I, 22). Мыслителей схоластики привлекало рассмотрение сложных герменевтических проблем, особым случаем было вербальное противоречие между авторитетными текстами, акцентированное ещё в заглавии труда Абеляра «Да и нет» («Sic et non»). Схоласт должен был уметь разобраться в подобных казусах, оперируя категориями семантики (многозначность слова), семиотики (символические и ситуативно-контекстуальные значения, приспособление формы теологического дискурса к языковым привычкам слушателя или читателя и т. п.), теоретически формулируется даже вопрос аутентичности сочинения и критики текста, хотя подобная филологическая проблематика на службе у богословия в целом остаётся нетипичной для средних веков и составляет характерное завоевание новоевропейской культуры.

Историческое значение схоластики

Влияние схоластики на современную ей культуру было всеобъемлющим. Мы встречаем схоластическую технику расчленения понятий в проповедях и житиях (например, в «Золотой легенде» Якова Ворагинского), схоластические приёмы работы со словом – в латиноязычной поэзии от гимнографии до песен вагантов и других сугубо мирских жанров (а через посредство латиноязычной литературы – также и в словесности на народных языках), схоластическая аллегореза живо ощущается в практике изобразительных искусств. Ориентация на жёстко фиксированные правила мышления, строгая формализация античного наследия помогла схоластике осуществить свою «школьную» задачу – пронести сквозь этнические, религиозные и цивилизационные перемены Средневековья преемственность завещанных античностью интеллектуальных навыков, необходимый понятийно-терминологический аппарат. Без участия схоластики всё дальнейшее развитие европейской философии и логики было бы невозможно, даже резко нападавшие на схоластику мыслители раннего Нового времени вплоть до эпохи Просвещения и немецкого классического идеализма никак не могли обойтись без широкого пользования схоластической лексикой (до сих пор заметной в интеллектуальном языковом обиходе западных стран). Утверждая мышление в общих понятиях, схоластика в целом – несмотря на ряд важных исключений – сравнительно мало способствовала развитию вкуса к конкретному опыту, важному для естественных наук, зато её структура оказалась исключительно благоприятной для развития логической рефлексии, достижения схоластов в этой области предвосхищают современную постановку многих вопросов, в частности проблем математической логики.

Гуманисты Возрождения, теологи Реформации и особенно философы Просвещения в борьбе против цивилизационных парадигм Средневековья потрудились, чтобы превратить само слово «схоластика» в бранную кличку, синоним пустой умственной игры. Однако развитие историко-культурной рефлексии не замедлило установить огромную зависимость всей философии раннего Нового времени от схоластического наследия, преемственную связь контрастирующих эпох. Достаточно вспомнить, что выдвинутый Ж. Ж. Руссо и сыгравший революционизирующую роль концепт общественного договора восходит к понятийному аппарату схоластики. Парадоксальным образом романтически-реставраторский культ Средневековья, оспоривший негативную оценку схоластики, во многих вопросах стоял дальше от её духа, чем критики схоластики в эпоху Просвещения (например, Ж. де Местр, ярый апологет монархии и католицизма, иронизировал по поводу присущей просвещенческому гуманизму абстракции «человека вообще», вне наций и рас, опрокидывая тем самым заодно с идеологией Французской революции всё здание традиционно-католической антропологии и впадая в недопустимый «номинализм»).

В замкнутом мире католических учебных заведений схоластика в течение ряда веков ещё сохраняла своё существование. В контексте романтического и постромантического историзма 19 в. интерес католических учёных к схоластике стимулировал историко-философские штудии, публикации текстов и т. п. Проект модернизирующей реставрации схоластики в виде неосхоластики, которая давала бы ответы на современные вопросы, в 1879 г. был поддержан папским авторитетом (энциклика Льва XIII «Aeterni Patris», ориентирующая католическую мысль на наследие Фомы Аквинского, – см. Неотомизм). Сильным стимулом для этого проекта оказалась в 20 в. ситуация противостояния тоталитаристским идеологиям, что создавало потребность в апелляции к идеалу «вечной философии» (philosophia perennis), а также в синтезе между принципом авторитета, способным состязаться с авторитарностью тоталитаризма, и противопоставляемым тоталитаризму принципом личности, в примирении христианских и гуманистических нравственных принципов. После Ватиканского II собора 1962–1965 гг. неосхоластика не исчезает как возможность, но границы её идентичности, как и признаки её присутствия в современной культуре, всё очевиднее перестают быть осязаемыми.