«Эннеа́ды» (др.-греч. Ἐννεάδες, «девятки») (около 253–270), отредактированное и систематизированное Порфирием собрание сочинений Плотина, важнейшего представителя позднего платонизма в Римской империи. «Эннеады» Плотина представляют собой важную веху на пути преобразования античного мировоззрения в средневековое. В «Эннеадах» обсуждается весь круг проблем позднего платонизма: самопознание, этика, космология, психология, учение об Уме, учение о Едином.

История создания

По сообщению Порфирия, Плотин начал записывать свои положения в первый год правления Галлиена, т. е. в 253/254 г., на пятидесятом году своей жизни. Порфирий говорит, что в течение десяти лет, т. е. до приезда самого Порфирия в Рим и присоединения к плотиновскому кружку, Плотином было написано 21 сочинение. Порфирий оставался с Плотином неполных шесть лет, за эти шесть лет в результате обсуждения многих проблем на встречах и занятиях и по просьбе Порфирия и Амелия Плотин пишет ещё 24 сочинения. Наконец, когда Порфирий уезжает на Сицилию, Плотин пишет вначале 5, а затем ещё 4 трактата. Таким образом, Порфирий утверждает, что Плотином в разное время были написаны 54 трактата. Основанием деления плотиновских трактатов на три группы является пребывание/непребывание Порфирия при учителе.

Порфирий, взяв за образец систематические издания аристотелевских трактатов Аполлодора Афинского и Андроника Родосского, оставил в стороне хронологическое расположение сочинений и разделил все труды Плотина на три корпуса. В первый корпус вошли три «девятки» сочинений, первая состояла из этических, вторая, представляя свод физических мнений Плотина, трактовала о космосе и том, что в нём, третья – также о космосе. Во второй «корпус» вошли две девятки, первая посвящена душе, вторая – Уму и идеям. Третий корпус состоит всего из одной «девятки», разбирающей учение о категориях и проблемы генологии. Таким образом, Порфирий разбил 54 сочинения Плотина на три «корпуса», состоящих соответственно из 3, 2 и 1 «девяток». Три «корпуса», шесть «девяток», 54 сочинения, – всё это показывает большую любовь Порфирия к числовому символизму, в чем он сам и признаётся, говоря «я с радостью встретился с совершенством, проистекающим из числа, и с девятками» (VP 24, 12–14). Такая радость была совсем чуждой Плотину, который никогда не стремился к систематичности в своих сочинениях, беря темы для своих рассуждений из «вопросов во время занятий» (VP 5, 61). Благодаря Порфирию и появился термин «эннеады», обозначающий сочинения Плотина, тогда как сам Плотин называл свои работы «речами» и «трудами».

 Порфирий пишет, что он разделил на шесть «девяток» 54 трактата, написанные Плотином, однако критика плотиновского текста показала, что это число также искусственно было выбрано для разбивки на шесть эннеад. Рихард Хардер показал, что трактаты III 8, V 8, V 5 и II 9, расположенные Порфирием в разных «эннеадах», представляют части одного большего сочинения (Harder. 1936). Эмиль Брейе отметил, что именно Порфирий разбил на два самостоятельных трактата сочинение «О провидении» (III 2 и 3), сочинение «О вездесущии сущего, единого и тождественного» (VI 4 и 5), на три трактата были разделены «Затруднения, касающиеся души» (IV 3, 4, 5) и «О родах сущего» (VI 1, 2, 3) (Бугай. 2012. С. 51).

 Порфириевское деление трактатов Плотина на «корпуса» и «девятки» предполагает также педагогическую и «анагогическую» последовательность, которой в первоначальном виде плотиновские работы были лишены и которая предвосхищает систематизацию и «схоластизацию» философского образования в будущих неоплатонических школах, вероятно отражая уже сложившуюся практику преподавания самого Порфирия. Это явствует из того, что в первую «эннеаду» помещаются трактаты, разбирающие более простые вопросы, затем следуют всё более и более сложные и абстрактные трактаты, которые, по мысли Порфирия, должны были привести читателя от земной жизни к высшему созерцанию единого. Названия трактатов также во многом отражают деятельность Порфирия и отчасти уже сложившуюся в школе Плотина традицию, поскольку Плотин своим сочинениям названий не давал. Причём Порфирий в «Жизни Плотина» в т. н. «хронологическом» (4–7) и в систематическом (24–26) разделах приводит несколько отличающиеся названия одних и тех же трактатов, а в списках «Эннеад» названия порой отличаются и от первого, и от второго варианта.

Нам не известна точная дата выхода в свет порфириевского издания «Эннеад», но с полной очевидностью можно считать, что оно появилось не раньше 301 г. и не позже 305 г., когда, по свидетельству Суды, Порфирия уже не было в живых. До его издания трактаты Плотина, во-первых, циркулировали среди его ближайших учеников, во-вторых, Амелий и, видимо, сам Порфирий распространяли списки трактатов Плотина среди интересующихся его творчеством, например, и тот, и другой посылали Лонгину сочинения Плотина для снятия копий. В-третьих, из одной схолии к тексту IV 4 29, которая присутствует во всех рукописях этого трактата и, таким образом, была уже в рукописи-архетипе, известно о существовании другого издания трактатов Плотина, которое подготовил член внутреннего круга, врач Плотина Евстохий. Порфирий в «Жизни Плотина» ничего не говорит о существовании этого издания, однако, быть может, та настойчивость, с которой он в разных местах подчёркивает, что Плотин поручил подготовить издание именно ему и что его Плотин просил исправить в ходе подготовки издания различные ошибки плотиновских рукописей, свидетельствует о том, что Порфирию было важно подчеркнуть своего рода авторизованность нового издания и противопоставить своё издание изданию Евстохия. Также в античности существовали, но не дошли до нас, комментарии к «Эннеадам» Амелия, Порфирия и Прокла.

Философское содержание «Эннеад»

Современные историки философии, как правило, говорят скорее об отдельных трактатах Плотина, чем о едином корпусе текстов «Эннеад», каковой представляет собой в значительной мере результат редакторской и педагогической работы Порфирия. Тем не менее, в истории византийской, арабской, европейской философской традиции творческое наследие Плотина – это именно «Эннеады», поэтому представим краткий обзор их содержания.

В первую «Эннеаду» Порфирий включил сочинения Плотина, имеющие отношение к проблемам психологии, этики, самопознания, сущности человеческого бытия, добродетелей, диалектики, счастья, прекрасного, зла и самоубийства. Принципиальным моментом антропологии Плотина (трактат I 1) является жёсткое противопоставление подлинной сущности человека, пребывающей в умопостигаемом мире и не ниспадающей долу, и «составного целого», т. е. одушевлённого тела, образованного в результате взаимодействия материи и низших частей души. Последовательный спиритуализм в определении сущности человека становится визитной карточкой неоплатонизма. Этика Плотина (I 2) предполагает «уподобление божеству» как высшую цель, которая достигается путём восхождения по иерархии добродетелей («политические», «очистительные», «парадигматические» и пр.). Как и у Платона, особую роль в этом восхождении играет диалектика, которую Плотин понимает как искусство деления и объединения (I 3). Проблема зла, о которой идёт речь в восьмом трактате первой «Эннеады» (I 8), решается иначе, чем в религиозных сектах и течениях поздней Античности. Причиной зла выступает у Плотина материя, которая в свою очередь является не самодовлеющей сущностью, а производным продуктом низшей части души. Проблема самоубийства решается у Плотина совершенно иначе, чем в стоицизме: Плотин, следуя платоновскому «Федону», не рекомендует прибегать к нему (I 9).

Во вторую и третью «Эннеаду» Порфирий включил сочинения Плотина, имеющие отношение к «физике» в её античном понимании и представляющие собой любопытную попытку соединения космологии платоновского «Тимея», рассуждений о природе и её началах в «Физике» Аристотеля и стоических теорий космоса. Особый интерес имеет третий трактат второй «Эннеады» (II 3), посвящённый подробной критике астрологии и содержащий важный материал, касающийся её бытования в поздней Античности. Отстаивая человеческую свободу, коренящуюся в духовных истоках человека, Плотин критикует античные концепции предопределения и механической необходимости. Ряд трактатов второй «Эннеады» (II 4, II 5) посвящён разработке плотиновского понимания материи, о котором речь шла выше. Одним из самых важных сочинений этой «Эннеады» является трактат «Против гностиков» (II 9), интерпретацию которого в значительной степени обогатили и уточнили некоторые сочинения гностической библиотеки Наг-Хаммади. Большинство учёных склоняется сейчас к тому, что трактат Плотина написан против определённой гностической секты – секты почитателей Сифа. Очень ценным является философское введение к этому сочинению (главы 1–3), в котором Плотин даёт краткое и ёмкое описание существенных черт процесса эманации. Последовательную критику теорий фатализма и предопределения можно найти в небольшом, но важном первом трактате третьей «Эннеады» (III 1), где Плотин полемизирует с детерминизмом атомистов, стоиков, астрологов и пр. Очень содержательны сочинения Плотина, посвящённые Провидению, где он по-своему решает проблему соотношения в нашем мире случайных процессов и упорядочивающих факторов. В третью «Эннеаду» Порфирий поместил и два экзегетических трактата (III 4, III 5), где Плотин толкует платоновские тексты, посвящённые теме «даймона» и Эрота. Важнейшим вкладом Плотина в историю философской мысли является сочинение «О вечности и времени» (III 7), в котором Плотин сводит сущность времени к дискурсивной «жизни души», в определённой степени предвосхищая более поздние философские концепции времени И. Канта и А. Бергсона. Важным для философии неоплатонизма, религиозной жизни поздней Римской империи, а впоследствии – для натурфилософии Ф. В. Шеллинга является сочинение «О созерцании» (III 8), где природное бытие понимается как ослабленное и бессознательное воспроизведение того, что происходит в мире духовном и божественном.

Начиная с четвёртой «Эннеады» читатель порфириевского издания имеет дело с сочинениями Плотина, посвящёнными описанию и определению мира божественного, умопостигаемого, духовного. Духовный мир, по Плотину, включает в себя три и только три начальных сущности: Единое, Ум и душу. Если физический космос был отражением и подражанием, главным образом, душе, то божественный мир содержит душу в качестве последнего, самого низшего звена. Четвёртая «Эннеада» посвящена обсуждению проблем, связанных с определением сущности души (IV 1, IV 2), решению затруднений в истолковании и согласовании между собой различных платоновских и аристотелевских текстов, в интерпретации их платониками на протяжении многих столетий (IV 3 – IV 5). Интересным примером оригинальных разработок Плотина в области философской психологии является трактат «Об ощущении и памяти», где Плотин разрабатывает теорию активной роли души в процессах восприятия и памяти. В нём Плотин уходит от рецептивности в понимании психической деятельности, принципиально настаивая на её активном, деятельном характере. Важнейшим психологическим сочинением Плотина является трактат «О бессмертии души», в котором Плотин последовательно критикует все известные к тому времени материалистические (стоики, Эпикур) или компромиссные (Аристотель) концепции души, обосновывая духовный, бестелесный и активный её характер. Трактат «О нисхождении души в тела» (IV 7) трактует важнейшую религиозно-философскую проблему того времени, требовавшую ответа на вопрос, каким образом столь прекрасная и «небесная» сущность (душа) оказалась в столь нечистом и мрачном месте (тело). Также этот трактат затрагивает важную проблему философии самого Плотина: как совмещается свобода души и особого рода необходимость, имеющая место в процессе эманации. Кроме того, в данном сочинении высказывается важная для Плотина идея о том, что ниспадает в тело не вся душа, но высшая её часть всегда присутствует в божественном мире. Такое учение позволило Плотину построить сотериологию, которая не требует особой божественной помощи.

Пятая «Эннеада» отведена Порфирием на сочинения Плотина, трактующие общую архитектонику божественного мира и вторую его сущность, Ум или Дух (νοῦς). Классическим сочинением, посвящённым структуре духовного космоса, является трактат «О трёх начальных существах» (V 1), где попутно с ответом на вопрос об изначальной прародине души Плотин разворачивает грандиозную картину происхождения Ума и души из находящегося за пределами бытия, Ума и вечности Единого. Каждая последующая ступень описывается на плотиновском языке как отражение, подобие, порождение вышестоящей ступени. Так, Ум, который определяется как «едино-многое», «двоица мыслящего и мыслимого», «вечность», есть не что иное, как отображение лишённого всякой двоичности и всякого разделения Единого, пребывающего даже за пределами вечности. Стоит отметить, что триадология данного сочинения Плотина – несмотря на свой субординационистский характер – оказала влияние на разработку разделов христианской догматики, посвящённых вопросу о соотношении ипостасей в Троице. Особое место в истории платонизма занимает сочинение «О том, что умопостигаемое находится не за пределами ума» (V 5), где Плотин отвергает весьма распространённое до него положение, что идеи и Ум представляют собой различные божественные сущности. Для Плотина идеи – то, что создаётся деятельностью божественного Ума, а божественный Ум не может существовать, не мысля присущие ему идеи. Таким образом, Плотин объединяет в единый организм божественного Ума платоновский мир идей и аристотелевскую концепцию ума, который мыслит сам себя, делая ум областью истинного бытия и познания. В истории эстетической мысли эпохи Ренессанса и немецкой классической философии сыграл определённую роль «эстетический трактат» «Об умопостигаемой красоте» (V 8) с его темой божественного света, пронизывающего чувственную область тьмы и создающего в ней прекрасные формы.

В шестую «Эннеаду» Порфирий поместил сочинения Плотина, трактующие проблему категорий (VI 1 – VI 3) и проблемы, связанные с Единым. Основной целью «категориальных» трактатов было опровержение аристотелевского учения о категориях с его приматом «первой сущности», конкретной единичной вещи. Ему Плотин противопоставил особую трактовку платоновского «Софиста» с его пятью «высшими родами», которые, по Плотину, представляют собой наиболее адекватное описание фундаментальной структуры умопостигаемого мира. Трактаты Плотина оказали большое, хотя и косвенное (прежде всего через Порфирия) влияние на учение о категориях в позднеантичной, арабской и западной мысли. Оставшиеся сочинения шестой «Эннеады» в значительной степени посвящены различным проблемам философской «генологии», проблемам определения характера первого начала всего, возможности его рационального описания, причинам его творческой, созидательной деятельности, характера его связи с порождаемыми им уровнями бытия (умом и душой). В сочинениях VI 4 – VI 5 Плотин обосновывает особый характер причастности к божественному миру, не требующей его физического, локального присутствия в том или ином месте или существе. В очень важном трактате «О свободном выборе и воле Единого» Плотин обосновывает особый характер Единого, которое, хотя и лишено всех определений, тем не менее не лишено особых форм жизни, понимания, воли и свободы. Философская теология Плотина, как она представлена в данном сочинении, недвусмысленно говорит о том, что Плотин воспринимает Единое не как безличный Абсолют, но скорее как «Бога живого». Последний трактат «О благе или Едином» (VI 9) – жемчужина плотиновской генологии и сотериологии. В нём раскрывается фундаментальная для Плотина связь неопифагорейской концепции Единого, апофатики платоновского «Парменида» и учения о Благе «Государства» Платона.

Язык и стиль «Эннеад»

 Язык «Эннеад» отличается неповторимостью и оригинальностью: в нём, как в плавильном тигле, переплавились элементы аттического диалекта Платона, сухой и скупой прозы Аристотеля, разговорные конструкции современного Плотину койне. Морфология и синтаксис демонстрируют серьёзные отклонения от грамматической нормы аттических писателей, сближаясь во многом с койне Нового Завета и папирусов. Очень часто язык Плотина чрезвычайно тёмен, прежде всего благодаря свойственной ему краткости изложения, которое при этом весьма насыщено абстрактными понятиями. Тем не менее, прозу Плотина нельзя назвать сухой: обилие, но не пестрота, образов для описания мира божественного, взятых из чувственного мира, прозопопеи, порой изысканная игра слов, – всё это делает её более живой. Плотин часто прибегает к введению в трактат воображаемого оппонента, к которому он обращается во 2-м лице единственного или множественного числа, вводя тем самым в текст элемент диалога. Плотин пользуется и риторическими фигурами, хоть они для него не самоцель. У него можно найти анафоры, аллитерации, этимологии в духе платоновского «Кратила», антитезы. Как пишет Ганс-Рудольф Швицер, «мнение, что Плотин писал на плохом греческом, мнение часто встречающееся, ... правильно лишь в том случае, когда единственной мерой выступают правила школьной грамматики. Конечно, Плотин писал на своеобразном греческом, но никогда сознательно не делал его тёмным. Значительные трудности для его понимания коренятся не в туманном способе выражения, но в абстрактности мыслей. Несмотря на многие вольности язык Плотина следует законам греческой грамматики и не похож на бормочущее самовыражение мистика. Язык Плотина – это, скорее, вновь и вновь повторяющееся сообразное разуму кружение вокруг какого-либо выражения для несказанного. При этом пущены в ход все стилистические средства греческого языка. Однако они – не самоцель, но только средства для прояснения движения философской мысли. Плотин сознавал, что ни великолепие умопостигаемого мира, ни благость единого никогда не может быть выражена словами, и если вообще возможно найти слова для того мира, то тогда Плотину это удалось» (Schwyzer. 1951. S. 530).

История исследований

Фундаментальным и единственным полным исследованием всей рукописной традиции плотиновских сочинений является сочинение Поля Анри «Рукописи Эннеад» («Les manuscrits des Enneades»). Именно на его основе были подготовлены классические издания греческого текста «Эннеад» П. Анри и Г.-Р. Швицера (т. н. editio major & editio minor). В предисловиях к этим изданиям, как и в посвящённом «Эннеадам» разделе статьи Швицера «Plotinos» в «Реальной энциклопедии науки о классической древности» («Paulys Real-Encyclopädie der Klassischen Altertumswissenschaft») (Schwyzer. 1951), суммированы результаты, к которым пришёл Анри. Согласно Анри, все дошедшие до нас рукописи восходят к одному-единственному списку «Эннеад». Это следует из того, что все они имеют большую лакуну IV 7, 8,28–85,50, которая поддаётся восстановлению благодаря Евсевию Кесарийскому. Они все также имеют небольшую лакуну V I7, 1, 48/49, которая, тем не менее, восстанавливается из цитаты Иоанна Филопона, трижды (II 5 р. 39, 8; IV 16 р. 101, 15; XVI 3 р. 571, 23 Rabe) приводившего это место Плотина в трактате «О вечности мира» (De aeternitate mundi). Сравнение текстов рукописей «Эннеад» и цитат из Плотина у древних авторов, проведённое Анри, позволило считать архетип наших рукописей более надёжным в передаче текста издания Порфирия, чем этого можно было ожидать. По Анри и Швицеру, там, где прямая традиция, т. е. представленная нашими рукописями, восходящими к архетипу, и косвенная, представленная свидетельствами других авторов, расходятся, лучшие чтения обычно – в прямой традиции, тогда как цитировавшие Плотина авторы, т. е. косвенная традиция, либо имели несколько худшие списки порфириевского издания, либо небрежно его цитировали, либо по-своему трактовали его текст. Поэтому, по Анри и Швицеру, восстановление чтений архетипа ведёт к наиболее надёжному восстановлению текста самого Плотина. Хотя архетип и не лишён ошибок, тем не менее этими ошибками мы обязаны переписчикам, и нет причин предполагать в архетипе какое бы то ни было сознательное искажение плотиновской философии. Время написания архетипа наших рукописей с точностью неизвестно. Однако, поскольку Иоанн Филопон в трактате «О вечности мира» цитирует текст Плотина в более полном виде, чем все наши рукописи, восходящие к архетипу, то сочинение Филопона, созданное в начале 6 в. н. э., представляет собой terminus post quem написания архетипа, в котором слова, приводимые Филопоном, уже отсутствуют. По гипотезе Анри, исходившего из имеющихся в рукописях лакун, возникших, судя по всему, из гомеотелевтов, архетип наших рукописей представлял собой минускульную рукопись, разделённую на две колонки, каждая строчка которых имела около сорока букв. Такие рукописи, написанные между 9 и 12 вв. н. э. и содержащие произведения церковных писателей, дошли до нас. Поэтому Анри и Швицер в предисловии к editio major предположили такое же время создания (9–12 вв. н. э.) и для рукописи-архетипа. Сам Анри склонялся к тому, что архетип написан в 9–10 вв., в эпоху византийского возрождения, когда творили Арефа, Фотий, автор Суды. После гибели архетипа, единственным источником для его восстановления становятся дошедшие до нас рукописи «Эннеад». В рукописях «Эннеад» различается пять семейств (familiae) рукописей, обозначенных П. Анри латинскими буквами w, х, у, z, а также заглавной D, поскольку этот класс представлен одной-единственной рукописью. Три семейства, w, у, z восходят к трём различным спискам, что доказывается благодаря наличию большего количества лакун в отдельных семействах. С семейством х дело обстоит сложнее, поскольку трудно установить, восходят ли входящие в это семейство рукописи В, R и J к одной рукописи х или же независимо передают состояние рукописи-архетипа. Те рукописи, которые списаны с экземпляров, дошедших до нас, называются вторичными (secundariae) и не могут быть использованы для восстановления архетипа, а рукописи, восходящие к погибшим прототипам, являются первичными (primariae) и служат основой для восстановления чтения архетипа.