Электро́нная демокра́тия (цифровая демократия, интернет-демократия; англ. digital democracy, e-democracy, Internet democracy), комплекс теорий и идей, предполагающих существенную трансформацию политической среды в связи с появлением партисипаторных цифровых технологий: интерактивного Интернета, электронных платформ, позволяющих выражать свою позицию, социальных медиа, где возможен равноправный обмен мнениями между всеми гражданами, и т. д. Концепция электронной демократии носит в значительной мере идеалистический характер и активно развивается с начала 2000-х гг. благодаря бурному развитию партисипаторных медиа, в первую очередь социальных сетей. После волны цветных революций рубежа 2010–2020-х гг., получивших название «Арабская весна», протестный и демократизирующий потенциал цифровых технологий был существенно пересмотрен.

Интернет как новая медиасреда предоставил исследователям и политологам повод говорить о полной реконфигурации демократии. Такие важные характеристики Интернета, как интерактивность, креативность пользователей (их способность создавать, а не только потреблять контент), сетевое взаимодействие, основанное на институциональном равенстве, позволяют переосмыслить возможности демократии и считать новые платформы технологической предпосылкой для демократизации обществ.

Ранние исследования электронной демократии опирались на идею восстановления роли и значения сообществ благодаря инструментам Интернета. Американский социолог Г. Рейнгольд рассматривал виртуальные сообщества как ресурс для создания реальных сообществ, их возрождения как более близких, основанных на добрососедстве общностей (Rheingold. 1993). В 2000-х гг. дискуссия об электронной демократии развивалась вокруг идеи участия масс в политике и в её выработке. Предполагалось, что благодаря Интернету пользователи смогут создавать собственную политическую реальность. Окончательно эта идея оформилась после статьи колумниста и издателя Т. О’Райли «Что такое Веб 2.0» в его блоге (O’Reilly. 2005) и книги профессора Нью-Йоркского университета Г. Дженкинса «Конвергентная культура» (Дженкинс. 2019). В этих публикациях констатировалось появление нового типа пользователя – просьюмера, который выступает не просто пассивным потребителем, но и производителем медиаконтента. Благодаря блогам и социальным медиа различных форматов грань между рядовыми пользователями и креативными генераторами контента стирается и обычные люди получают инструмент противостояния диктату крупных медиапроизводителей.

Конвергентную культуру Г. Дженкинс называет партисипаторной по аналогии с партисипаторной демократией, предполагающей участие в политическом процессе всех граждан, в противоположность представительной демократии, основанной на делегировании агентности выборным представителям. Основанная на этих принципах культура соучастия побуждает пользователей объединять ресурсы и совместно реализовывать свои способности. Результатом такого взаимодействия становится коллективный интеллект, идею которого для концептуализации Интернета Дженкинс позаимствовал у французского философа П. Леви. Таким образом, в концепции электронной демократии цифровые каналы коммуникации и социальные медиа предстают факторами вовлечения людей в политику и роста политического участия, т. е. формами партисипаторной коммуникации. Культура соучастия рассматривается Дженкинсом в типичной для культурологии микрополитической оптике, в которой партисипаторный потенциал социальной коллаборации в Интернете открывает путь для более эгалитарной и инклюзивной по отношению к гражданам политики (Дженкинс. 2019).

Писатель и исследователь интернет-технологий К. Ширки расширил идею партисипаторности новых медиа до политической сферы в целом. С социальными медиа он связывает надежды на кардинальное расширение свободы, а любой акт самовыражения в Сети рассматривает как форму социальной коммуникации. Тем самым свобода слова становится одновременно и свободой печати (Ширки. 2012). По мнению исследовательницы коммуникаций из Иллинойсского университета в Чикаго З. Папахарисси, социально-политические действия, которые ранее совершались исключительно в публичной сфере, сегодня перешли в частное пространство и стали благодаря этому более гибкими, автономными, расширив возможности самовыражения. Приватная сфера перестала рассматриваться в оппозиции к публичной, поскольку в ней происходит связь индивидов друг с другом, индивидуального с политическим и интересов личности с общественными интересами в целом (Papacharissi. 2010).

Череда революционных событий 2010-х гг. в ряде арабских стран (Ливия, Тунис, Египет, Сирия) в технодетерминистской интерпретации получила название твиттер-революций, или революций социальных сетей, поскольку координация действий участников массовых акций протеста происходила через Интернет. Теоретик сетевого общества М. Кастельс в книге «Сети гнева и надежды» (Castells. 2012) проанализировал роль социальных медиа и коммуникационной власти в революциях в Тунисе, Египте, в протестах в Исландии, в испанском Движении возмущённых (Indignados Movement), или Движении 15-М (по дате отсчёта протестов – 15 мая 2011 г.), в акциях гражданского неповиновения «Захвати Уолл-стрит» и т. д. Организационной основой всех этих социальных движений выступали интернет-сообщества в социальных сетях.

На протяжении десятилетия после «арабской весны» многие исследователи подвергали сомнению базовый либерализующий тезис электронной демократии. Действительно, в большинстве рассматриваемых стран новые технологии не привели к существенной демократизации. Это может объясняться тем, что электронная демократия игнорирует проблему порождаемого технологиями политико-экономического неравенства. Как отмечает профессор медиакоммуникаций и социального развития Вестминстерского университета К. Фукс, Г. Дженкинс рассматривает культуру соучастия лишь как возможность индивидов встречаться онлайн и делиться контентом, тогда как истинная природа партисипаторной демократии носит более сложный характер (Fuchs. 2014).

Теории электронной демократии наделяют новые технологические платформы эмансипаторной демократизирующей силой, не учитывая, что они представляют собой коммерческие предприятия, для которых партисипаторность служит источником добавленной стоимости. На этом тезисе основана марксистская критика электронной демократии. Так, если для Г. Дженкинса YouTube выступает общедоступной платформой для создания и распространения медиаконтента, то для марксистски ориентированного теоретика, профессора Падерборнского университета К. Фукса это часть империи Google, которая зарабатывает на контекстной рекламе, размещаемой среди производимых пользователями роликов. В этой перспективе такие платформы выступают инструментами эксплуатации пользователей с использованием цифрового труда (digital labor). В работах критических теоретиков современная коммуникационная онлайн-среда предстаёт частью капиталистической системы, эксплуатирующей уже не только работников индустрии, но и самих потребителей. Превращённые в просьюмеров, они полностью лишаются приватности, поскольку за ними постоянно наблюдают и продают собранную информацию потребительским компаниям (Fuchs. 2014).

Отдельной критике в рамках политической экономии массовых коммуникаций подвергаются т. н. твиттер- и фейсбук-революции (Facebook принадлежит корпорации Meta, запрещённой на территории Российской Федерации). Политический философ Дж. Дин критикует блогосферу как эрзац-политическую (Dean. 2010). То, что профессор Иллинойсского университета в Чикаго З. Папахарисси называет приватной политической сферой, для Дин является не чем иным, как попыткой создать у людей иллюзию участия в политике без подлинной вовлечённости. Граждане убеждены, что достаточно быть технологически объединёнными, включёнными в сети, а остальное за них сделает технология. В результате акт подписания электронной петиции (например, на сайте Change.org) или прохождение электронного опроса в формате личной рассылки мэра города кажутся политическими действиями, тогда как на самом деле они блокируют подлинное участие. Белорусско-американский журналист и технотеоретик Е. Морозов называет такой вид участия слактивизмом, или кликтивизмом, имеющим нулевое влияние на социальную и политическую жизнь (Морозов. 2014).