Геополи́тика, научная область, занимающаяся изучением зависимости внешней политики и системы международных связей государства от сочетания географических, исторических, политических и иных факторов в представлениях политической элиты и других социальных слоёв. Единого мнения о предмете, объекте и основных категориях геополитики поныне не сложилось ни у отечественных, ни у зарубежных учёных. Термин «геополитика» широко используется не только специалистами, но и политическими деятелями, журналистами, что ещё более расширяет связанные с ним коннотации и делает их противоречивыми и даже несовместимыми. Во многих странах, в том числе и в бывших государствах – членах СССР вплоть до последних нескольких лет его существования, геополитика прочно ассоциировалась с германской нацистской геополитикой, служившей оправданием гитлеровской агрессии. В Советском Союзе геополитику называли лженаукой.

Однако в конце 1980-х гг. интерес к геополитике в мировой науке заметно оживился, чему способствовал распад социалистической системы, а затем и Советского Союза, и слом биполярного мирового геополитического порядка, который, несмотря на риски, в течение нескольких десятилетий обеспечивал относительную стабильность. Во многих странах встала проблема соотношения общих закономерностей мирового развития и необходимости поиска собственного пути. Географы и специалисты в других общественных науках пытались адаптировать геополитику к новым технологическим и политическим реалиям, ответить на вопрос, сводится ли она к объяснению внешней политики географическими факторами, представляет ли собой полноправную научную дисциплину, часть идеологической доктрины государства и/или элемент идентичности социальных групп. Появлялись монографии, в которых рассматривалась история геополитики, предлагались новые концепции и подходы, публиковались атласы. В Германии термин «геополитика» стал понемногу возвращаться в научный оборот лишь в 1990-х гг. Последовавшие в новом столетии бурные политические события в мире и в отдельных регионах поддерживают высокий интерес к геополитике поныне. «Географическая» геополитика рассматривает эволюцию содержания, методов и выводов исследований, выполненных профессиональными географами.

Классическая геополитика

В период между концом Первой мировой войны и завершением Второй мировой войны геополитика активно развивалась в США, Германии, Франции, Японии и ряде других стран, чему способствовали радикальный передел политической карты Европы и всего мира, перераспределение политического влияния между крупнейшими мировыми политическими игроками и иные факторы. В это время во многом благодаря трудам ведущих географов сформировалась т. н. классическая геополитика, которую можно определить как науку о возможностях активного использования факторов физической среды и воздействия на неё в интересах военно-политической, экономической и экологической безопасности государства (Поздняков. 1995).

Впервые термин «геополитика» был употреблён в 1899 г. шведским учёным Р. Челленом (рус. пер. 2008). Под геополитикой он понимал совокупность трёх географических характеристик государства – топополитики (положения государства по отношению к другим государствам), морфополитики (формы государственной территории) и физиополитики (рельефа и других физико-географических особенностей государственной территории).

В числе наиболее известных авторов, труды которых составили основу геополитики 1-й половины 20 в., – немецкий географ Ф. Ратцель, уподобивший в книге «Политическая география» (1897) государство живому организму, неизбежно переживающему в своём развитии стадии юности, зрелости, старения и упадка. Согласно созданной Ратцелем биологической теории геополитики, близкой социал-дарвинизму, характер и темпы эволюции государства определяются его средой. В течение его «жизни» государственные границы меняются. В период расцвета растёт экономическая и военная мощь государства, его территория расширяется за счёт распада и поглощения старых государств, испытывающих упадок.

Большое влияние на развитие геополитики оказал британский географ и государственный деятель Х. Маккиндер (1861–1947), опубликовавший в 1904 г. труд «Географическая ось истории» («The geographical pivot of history»; рус. пер. 2000), который приобрёл всемирную известность. В нём автор обосновал целостность мировой системы государств, впервые предложил географическую интерпретацию мировой истории и сценарий эволюции соотношения сил на мировой арене. Много внимания Маккиндер уделил различиям и противоречиям между приморскими и континентальными государствами. Он выдвинул знаменитую концепцию Хартленда, в соответствии с которой мир делится на три крупных региона: 1) богатый разнообразными ресурсами Хартленд (сердцевинная земля), включающий северо-восточную часть Евразии, ограниченную Северным Ледовитым океаном и горными массивами и примерно совпадающую с территорией Российской империи и затем бывшего Советского Союза; 2) окаймляющий Хартленд «внутренний полумесяц», или Мировой остров, охватывающий часть Западной Европы, Ближний и Средний Восток, Индокитай и северо-восток Азии; 3) «внешний полумесяц», в пределы которого входят Британские острова, Северная и Южная Америка, Африка к югу от Сахары, Япония, Австралия и Океания, в том числе британские колонии и страны Содружества наций (британские доминионы и протектораты). Маккиндер считал, что на протяжении всей истории «внутренний полумесяц» подвергается постоянным атакам из Хартленда. В этом противоборстве сложился определённый баланс сил, однако «внутренний полумесяц», по его мнению, благодаря широкому доступу к морю, развитию торговли и технологическому превосходству в целом одерживал верх. Большую популярность получила максима Маккиндера: «Кто контролирует Восточную Европу, тот командует Хартлендом; кто контролирует Хартленд, тот командует Мировым островом; кто контролирует Мировой остров, тот командует миром» (Mackinder. 1996. P. 106). Но развитие сети трансконтинентальных железных дорог могло подорвать преимущества «внутреннего полумесяца» и привести к господству Хартленда. Маккиндер не раз совершенствовал свою концепцию, адаптируя её к менявшимся реалиям; ему удалось во многом предвосхитить противоречия между ведущими мировыми державами, которые привели к двум мировым войнам, а затем «холодной войне».

Соперничество между морскими и континентальными государствами было в центре и других известных геополитических концепций. Американский военный теоретик и историк контр-адмирал А. Т. Мэхэн считал, что доступ к морю, в том числе благодаря выгодному географическому положению и конфигурации территории, протяжённой береговой линии, а также обладание удобными морскими портами, мощным военным и торговым флотом, свобода мореплавания для «своих» судов и ограничения его для судов противника – главная основа могущества и жизнеспособности государства. Мэхэн подчёркивал, что господство на море опирается на эффективную экономику, многочисленное население и квалифицированную рабочую силу; морская цивилизация – это торговая цивилизация, имеющая три преимущества перед континентальными соперниками: в обладании колониями, их транспортной доступности и низкой стоимости перевозок. Как и Маккиндер, Мэхэн пытался выделить планетарные геополитические структуры (макрорегионы). Он обосновывал американо-британский альянс необходимостью обеспечить стабильный баланс сил в противостоянии с континентальными державами. Мэхэн впервые выдвинул «принцип анаконды» – «сдерживания» континентальных держав путём их окружения военно-морскими базами (Mahan. 1890), позднее, уже после 2-й мировой войны, получивший воплощение в создании цепочки американских военных баз вокруг Советского Союза.

Биологическая теория государства Ратцеля получила развитие в трудах авторов германского журнала Zeitschrift für Geopolitik (1924–1944) под руководством профессора географии генерала К. Э. Хаусхофера. Хаусхофер опирался также на работы Маккиндера и Мэхэна и их тезисы о глобальном балансе сил между морскими и континентальными государствами. Хаусхофер долгие годы был близко знаком со своим бывшим студентом Р. Гессом, который, в свою очередь, познакомил его с Гитлером. Вождь нацистов использовал идеи Хаусхофера о жизненном пространстве в книге «Майн кампф», а их автор пользовался благоволением нацистского режима в первые годы существования Третьего рейха, хотя формально не был членом НСДАП. Позднее он разочаровался в национал-социализме, потерял влияние, впал в депрессию и попал в концлагерь Дахау. Его сын Альбрехт Хаусхофер (1903–1945), географ, геополитик и историк международных отношений, стал противником гитлеровского режима, был арестован и казнён накануне его краха. Хаусхофер покончил с собой вскоре после окончания войны.

В соответствии с концепцией жизненного пространства Ратцеля Хаусхофер полагал, что успешное экономическое развитие Германии ограничивается несправедливыми границами, установленными Версальским договором, и что территориальная экспансия оставалась единственным способом преодоления этих ограничений. Согласно Хаусхоферу, обладание «большими пространствами» – фактор силы государства. В итоге такая позиция вылилась в политику Drang nach Osten («Стремление на Восток»).

В 1940 г. Хаусхофер разработал концепцию оси Берлин – Москва – Токио, противоположную политике гитлеровского режима, – фактически союза Германии и СССР. По мнению автора, такая евразийская ось обеспечила бы Германии доступ к советским ресурсам и тихоокеанским портам, что сделало бы её как морской, так и континентальной державой и увеличило бы шансы победить в соперничестве с Великобританией. Хаусхофер известен также несколькими версиями своего геополитического деления мира. В отличие от Маккиндера и в соответствии с концепцией больших пространств он делил мир на три, а затем на четыре ориентированных вдоль меридианов с севера на юг «панрегиона», включавших центральную державу (США, Германию как ядра большой коалиции центральноевропейских государств, Японию) и их ресурсную периферию, так что каждый из них мог быть экономически самодостаточным.

Географ Н. Д. Спикмэн (1893–1943), директор Института международных отношений Йельского университета (США) и основатель классического реализма в американской теории международных отношений, интегрировал идеи Мэхэна и теорию Хартленда Маккиндера. Спикмэн понимал геополитику как науку о национальной безопасности и влиянии на неё фундаментальных географических факторов. Осуждая агрессивную нацистскую геополитику, Спикмэн обосновал необходимость создания глобальной системы безопасности США, для чего, по его мнению, Соединённые Штаты Америки должны были порвать с традиционным изоляционизмом и активно вмешиваться в дела Евразии. В начале 1940-х гг. Спикмэн подчёркивал необходимость для США не допустить советско-китайского союза, поскольку альянс двух крупнейших континентальных государств затруднит контроль над миром англо-американо-японского союза. Спикмэн считал возможным после разгрома Германии и Японии во 2-й мировой войне развёртывание военных действий США против СССР в борьбе за мировую гегемонию.

В отличие от Маккиндера, Спикмэн видел ключевой зоной мира не Хартленд, а Римленд – дугу, примерно совпадающую с «внутренним полумесяцем» и представляющую собой буферную зону между континентальными и морскими державами, в первую очередь между СССР и США. Его концепция стала идеологическим обоснованием американской послевоенной внешней политики, нацеленной на «сдерживание» СССР. Без такой политики коммунистический режим, которому якобы имманентно свойственна враждебность к внешнему миру, распространил бы своё влияние на всю Европу и другие регионы. Труды Спикмэна и его последователей фактически легли в основу создания в послевоенные годы НАТО и других военно-политических блоков под эгидой США, «колец анаконды» в виде сети военных баз вокруг СССР и его союзников и шире – биполярного мира.

В довоенный период, помимо германской и американской, развивались и другие национальные школы геополитики. Французская школа была основана на принципе поссибилизма, провозглашённом П. Видалем де ла Блашем и его последователями. Он выступал против жёсткого, принижающего роль человека и общества географического детерминизма, т. е. объяснения внешнеполитического поведения государства географическим положением, особенностями рельефа его территории и другими физико-географическими факторами. По мнению де ла Блаша, географическое положение территории – определённый потенциал, который далеко не обязательно реализован населяющим её сообществом. Оно предоставляет этому сообществу некоторые возможности и одновременно накладывает ограничения.

В отличие от своих британских и германских современников, в центре внимания де ла Блаша были не государство, выгоды и недостатки его географического положения, а человек, от которого зависит использование этого положения; именно интересы человека должны стать фундаментом взаимодействия между государствами. Учёный придерживался неконфронтационной концепции отношений между морскими и континентальными государствами. Он полагал, что вследствие роста проницаемости и транспортной доступности внутренних пространств между ними и приморскими территориями установятся отношения взаимодействия и сотрудничества. Тесные взаимодействия между ячейками географического пространства (франц. pays), заимствование и творческое восприятие богатства соседних культур, согласно де ла Блашу, есть условие прогресса и динамизма европейской цивилизации. Условием исторического примирения и соперничества между Францией и Германией за Эльзас и Лотарингию французский географ считал превращение этих исторических провинций в зону сотрудничества между соседними странами.

Последовательным противником экспансионизма и империализма, резким критиком Хаусхофера и его единомышленников выступал ученик и соратник Видаля де ла Блаша Ж. Ансель. Одна из крупных заслуг Анселя – опровержение «теории естественных границ», долгое время служившей обоснованием экспансионизма. В соответствии с этой теорией государство стремится обрести границы, которые легче защищать, совпадающие с природными барьерами – крупными реками или горными хребтами. Разновидность теории естественных границ – стремление к совпадению государственных и этнических границ. Ансель называл государственные границы «политическими изобарами», конфигурация и функции которых подвижны и отражают соотношение сил между соседними странами.

В японской геополитике условно выделяются независимое и зависимое от германской геополитики направления. Независимое направление представлено главным образом Киотской школой геополитики во главе с заведующим первой в Японии кафедрой географии Комаки Санэсигэ (1898–1990), обосновавшейся в Императорском университете в Киото (ныне Университет Киото). Эта школа опиралась на принципы синтоизма и сохранение национальной самобытности в условиях модернизации, провозглашённой революцией Мэйдзи (1868). Киотские геополитики считали Японию уникальной страной, управляемой императором, имеющим божественное происхождение, из чего якобы проистекала необходимость национального единства и объединения «Великой Азии» под императорской властью. Понятно, что Киотская школа крайне критически относилась к политике западных держав в Восточной Азии.

Сторонниками зависимого направления были не только географы и политологи, но и государственные деятели. Они занимались адаптацией германской геополитики и пространственного планирования к реалиям Японии и её колоний. Одной из главных концепций в их деятельности был паназизм, т. е. идея освобождения стран Азии от господства «белого» империализма и создания «Великой восточноазиатской сферы сопроцветания» путём экспансии на Азиатском материке, что предполагало соперничество с США и Великобританией. Колониальные захваты в Азии на основе концепции паназизма вызвали сопротивление населения оккупированных стран и ускорили разгром Японии во 2-й мировой войне. Другой основой зависимого направления было евразийство, понимаемое как противоборство с Великобританией и США в ходе создания «Великой восточноазиатской сферы сопроцветания» на основе союза с нацистской Германией и фашистской Италией в условиях пакта о нейтралитете с СССР, в чём сказалось влияние концепции оси Берлин – Москва – Токио, разработанной Хаусхофером.

Неоклассическое и другие направления послевоенного развития геополитики за рубежом

По окончании 2-й мировой войны беспрецедентный рост американской экономической, политической и военной мощи, выдвижение США на роль мирового гегемона, в том числе благодаря практическому воплощению идеи контроля над всей Евразией, придали американской национальной школе главенствующую роль в развитии геополитической мысли. Геополитика превратилась в широкое поле исследований, в которые были вовлечены специалисты в разных дисциплинах – от географов и политологов до историков и военных экспертов.

Сформировалась т. н. неоклассическая геополитика. В ней, в отличие от классической, государство больше не рассматривается как живой организм. Усложнилось понимание связей между внешней политикой и географическими реалиями – особенностями государственной территории. Примитивный географический детерминизм ушёл в прошлое; авторы геополитических публикаций стали принимать во внимание всё более широкое многообразие экономических, социальных, культурных и политико-институциональных пространственных различий.

В то же время неоклассическая геополитика по-прежнему основана на идее об исторически предопределённом влиянии географического положения и других пространственных факторов на внешнюю политику государств, извечности национальных интересов, которые могут быть надёжно обеспечены только военно-политическими средствами. Существующие государственные границы принимаются как данность. Государство остаётся «чёрным ящиком», действующим на международной арене как единое целое, словно это один человек. Соответственно, внутренняя и внешняя политика предполагаются разными и почти не связанными между собой сферами. Главными акторами международных отношений мыслятся почти исключительно государства, а их анализ – прерогативой профессиональных экспертов. В фокусе сторонников неоклассических подходов по-прежнему остаётся морская мощь государств и стратегическая ценность природных ресурсов и географических факторов, например доступ к морю, контроль над важными проливами и островами.

Однако появились и новые темы: доказательства особой стратегической значимости некоторых регионов (например, Арктики), «новых» видов природных ресурсов – пресной воды, редкоземельных элементов и т. п., новых географических факторов – научно-технического потенциала и качества человеческих ресурсов, географических последствий потепления климата и возникновения других экологических проблем.

Многие разработанные в лоне геополитики концепции и стратегии были официально приняты США и их союзниками и стали, таким образом, частью государственной идеологии. Разработка новых концепций была вызвана необходимостью адаптации к быстрому совершенствованию военных технологий, которые оказали фундаментальное влияние на стратегическую уязвимость США и их союзников. Морская мощь и возможность базирования стратегической бомбардировочной авиации в относительной близости к военным объектам и жизненно важным центрам противника не утратили своего значения, однако главную роль с конца 1950-х гг. стало играть новое средство доставки ядерного оружия – баллистические ракеты, которые можно запускать как со стационарных пусковых установок (шахтных или мобильных), так и с самолётов, надводных и подводных судов. Новые технологии породили представление о том, что «география больше не имеет значения», превратность которого, однако, была быстро осознана.

Появились такие концепции, как доктрина «массированного возмездия», подразумевающая применение ядерного оружия в ответ на неядерное нападение, и «отбрасывания» – предотвращения нежелательных для США политических изменений в отдельных странах, в том числе с помощью тайных операций и с использованием военной мощи. Согласно «теории домино» неблагоприятные для США сдвиги в одной стране или регионе влекут за собой отрицательные последствия в соседних странах. Стратегия гибкого реагирования означала контролируемую эскалацию боевых действий во время вооружённого конфликта, включая использование тактического и стратегического ядерного оружия.

Пример неоклассических подходов к осмыслению геополитических реалий конца 20 в. – труды известного американского географа С. Коэна (1925–2021). Он считал устаревшими концепции Маккиндера и Спикмэна, в том числе «политику сдерживания», обосновал распад биполярного геополитического порядка, выступал за сохранение мира («геополитику мира») и предложил собственную модель геополитического районирования. В отличие от предшествующих, эта модель дробная, полицентричная и иерархичная.

По Коэну, мир делится на первом уровне на две стратегические геосферы, а на втором – на несколько геостратегических и геополитических регионов. На том же уровне выделены два региона, не входящие в стратегические геосферы, – разделительный, или разделённый, пояс (Ближний Восток) и независимый регион – Южная Азия. Коэн особо подчёркивал важнейшее значение региона Центрально-Восточная Европа, который он охарактеризовал как «регион-ворота», связывающий Восток с Западом и играющий первостепенную роль в глобальном равновесии политических сил. На третьем и четвёртом уровнях введены понятия держав первого (великие державы плюс ЕС) и второго порядка. На этих уровнях автор различал пояса нестабильности (Средний Восток), маргинальные сферы (Тропическая Африка и Южная Америка) и переходные государства, ситуация в которых может дестабилизировать всю мировую систему и поколебать позиции великих держав. На пятом уровне – субнациональные территории-«ворота», реально выполняющие посреднические функции между геостратегическими и геополитическими регионами, в том числе на основе внешнеторговых связей, или потенциально имеющие возможность их выполнять.

Один из ключевых тезисов Коэна состоял в том, что геополитические регионы находятся на разных стадиях развития, что предопределяет асимметрию их взаимодействий. Американский географ подчёркивал асинхронность, несовпадение собственного времени экономических, социально-культурных и политических процессов, что способствует углублению неравенства и конфликтности в отношениях между странами в региональных геополитических системах. Автор отмечал также активизацию процессов региональной интеграции и считал эту тенденцию одной из ведущих в геополитическом развитии мира.

Коэн полагал, что одна из важных задач геополитики – анализ сбалансированности внутренних и внешних связей геополитических регионов, для чего предложил использовать заимствованное из физики понятие энтропии, показывающее степень близости системы к состоянию равновесия. Повышение энтропии – признак слабости внутренних связей. В теории информации энтропия представляет собой меру неопределённости, т. е. возможность непредсказуемых событий. По мнению Коэна, высокая интенсивность внешних связей служит стабилизирующим фактором внутренней ситуации в стране в случае её ухудшения. Мощь государства и энтропию автор оценивал показателями не только площади его территории и численности населения, обеспеченности минеральными и природно-климатическими ресурсами, промышленного и сельскохозяйственного производства, но и уровня образования, затрат на НИОКР, числа учёных, сплочённости политической нации. Согласно Коэну, мировые державы характеризуются низкими и средними значениями энтропии, тогда как самые высокие её значения наблюдаются в Тропической Африке и Южной Америке.

Другие направления развития геополитики основывались на стремлении сделать её полноценной научной дисциплиной, имеющей собственный, чётко очерченный объект исследований, систему категорий и закономерностей. В 1970-х гг. был обоснован социальный генезис геополитических представлений: государства, политические партии, социальные и региональные группы населения в разных странах по-разному трактуют одни и те же географические данности и пытаются обосновать свои интересы с помощью геополитических теорий. Таким образом, у государства ныне нет монополии на разработку и распространение геополитических представлений. Нет и непреодолимого барьера в изучении внутренней и внешней политики геополитикой и политической географией. Геополитику стали называть «конструктивной» или «активной» политической географией (Mamadouh. 2006). Всё больше внимания уделяли картам.

В развитие этого подхода большой вклад внесла группа французских географов, политологов и историков, сформировавшаяся вокруг основанного в 1976 г. И. Лакостом журнала Hérodote («Геродот»). Для Лакоста и его единомышленников объект геополитического анализа – политический конфликт любого уровня, субъекты которого могут иметь самую разную природу. Тем не менее значительная часть выпусков «Геродота» посвящена Франции и другим государствам – эволюции национальной идентичности, представлениям о национальных интересах и вовлечённости во внешние конфликты, в том числе под влиянием процессов интеграции и миграций. Французские авторы постоянно публиковали геополитические атласы, рассчитанные как на широкую аудиторию, так и на специалистов (например, Chaliand. 1993; Boniface. 2008; Grasland. 2007 и др.). Разработаны оригинальные сюжеты геополитических карт и способы картографирования, связанные со специфическими проекциями, анаморфированными изображениями и графическими образами пространства и взаимного расположения различных объектов, складывающимися в представлениях политиков, экспертов, социальных групп (Колосов. Мир в зеркале ... 2000; Колосов. 2005).

В англоязычной литературе в тот же период (в конце 1970 – 1980-х гг.) развернулась созвучная идеям французских авторов дискуссия о новой, «беспристрастной» научной геополитике, близкой к современной науке о международных отношениях (Brunn. 1985). Известные политикогеографы П. Тейлор и Дж. О'Локлин предложили проводить различие между «практической» геополитикой, развиваемой политическими деятелями, и «формальной» геополитикой специалистов по международным отношениям. Практическая геополитика нуждается в аргументации для краткосрочных действий и предъявляет спрос на упрощённые схемы, сводящие многообразие мира к легко объяснимому и понятному даже «человеку с улицы» конфликту между добром и злом, между «нами» и «ими». Задачи практической геополитики – определить государственные интересы, возможные внешние угрозы и сформулировать принципы политики, направленной на их предотвращение и обеспечение национальных интересов – геополитические коды страны.

Миссия формальной геополитики – критический разбор практической геополитики, а также разработка предложений по её гуманизации. Претензии на возвращение геополитики в сферу географической науки стали протестом географов против использования и профанации географических знаний государственной бюрократией и в особенности военными (Taylor. 1982).

На развитие западной геополитики в конце 20 в. большое влияние оказали идеи французских философов-постструктуралистов Ж. Деррида и М. Фуко и английского географа Д. Харви. Они показали, что роль, восприятие и использование пространства отдельными людьми и социальными группами постоянно меняются в зависимости от социальной практики. В неё входит, в частности, политический дискурс, включающий общественно принятые способы видения и интерпретации окружающего мира, а также действия людей и институциональные формы организации общества, вытекающие из такого видения. Политический дискурс направлен на изменение или укрепление определённых социальных представлений, в том числе геополитических. Доказано, что дискурс играет большую роль в формировании политической карты и «территориальности» человека (Sack. 1986; Demko. 1994; Dodds. 2001).

Американские географы Дж. Эгнью и С. Корбридж сопоставили развитие мирового геополитического порядка (стабильной в течение определённого периода структуры международных отношений, основывающейся на объективных экономических и культурных факторах) и политического дискурса. Они полагали, что в его эволюции можно выделить три главные стадии: 1) «европейский концерт» (1815–1875), которому соответствовал дискурс, основывавшийся на различиях между цивилизациями; 2) «британский порядок» (1875–1945) – дискурс о соперничестве между национальными государствами; 3) стадия межимпериалистического соперничества – идеологический дискурс. Эти же авторы подчеркнули, что национальные государства с чётко установленными границами и территорией (Вестфальская система) возникли лишь на определённом этапе исторического развития и геополитические отношения между ними должны изучаться в историческом контексте (Agnew. 1989).

На основе идей постструктурализма и отрицания неоклассической геополитики как априори спекулятивной и родилась в начале 1990-х гг. критическая геополитика, быстро оформившаяся в признанный междисциплинарный научный подход.

Критическая геополитика

Под критической геополитикой вначале понимали изучение внешней политики с помощью анализа политического дискурса. Позднее её содержание было расширено, в особенности благодаря трудам канадского географа С. Дэлби и американского – Дж. О’Тоала. Они добавили к практической и формальной (называемой также высокой) геополитике ещё и популярную, или низкую. Под ней подразумевается набор геополитических символов, образов и представлений о месте страны в мире, её внешнеполитической ориентации, потенциальных союзниках и главных соперниках, содержащихся в сообщениях СМИ, рекламе и мультфильмах, кино и карикатурах. В современном демократическом обществе высокая и низкая геополитика не могут существовать друг без друга: одна постоянно подпитывает другую, хотя характер их взаимодействия варьирует от страны к стране и меняется со временем (Dalby. 1990; Ó Tuathail. 1996; Rethinking geopolitics. 1998; Dodds. 2001; 2008).

К 2020-м гг. достаточно хорошо разработаны основные категории критической геополитики (Ó Tuathail. 1996; 2003; 2006; Routledge. 1996; O'Loughlin. 2005). Геополитическая культура – это совокупность традиций взаимодействия страны с внешним миром, культура знаний о нём и интерпретации роли государства как субъекта международной деятельности. Это также совокупность институтов и культуры взаимодействия между общественными силами, занимающимися разработкой внешней политики. Так, американская геополитическая культура включает такие традиции, как изоляционизм (убеждение в необходимости сосредоточиться прежде всего на внутренних делах) и универсализм (уверенность в мессианском предназначении США и распространении на весь мир сферы их жизненных интересов), российская – западничество и евразийство и т. д. (Smith. 1999; Колосов. 2001).

Геополитическая картина мира – нормативная ментальная политическая карта мира или региона в совокупности с представлениями о действующих в них силах, влияющих на внешнюю политику. Иначе говоря, это набор общественных представлений о соотношении между различными элементами политического пространства, о национальной безопасности и угрозах ей, выгодах и невыгодах определённой внешнеполитической стратегии. Неотъемлемый элемент геополитического видения мира – образ страны в представлении её граждан, в том числе их взгляды на её территорию, «естественные» или «исторические» границы, сферу жизненных интересов, предпочтительную модель развития, историческую миссию, внешние или внутренние силы, благоприятствующие или препятствующие её осуществлению. Доказано, что социальные и региональные группы, как правило, имеют своё видение мира, которое совсем не обязательно совпадает с доминирующим (Rethinking geopolitics. 1998).

Геополитическая картина мира формируется под воздействием многочисленных факторов: семейных традиций, образования, личного опыта человека, в частности размеров и конфигурации освоенного им пространства (франц. espace vécu), рекламы, литературы и искусства, кино, СМИ, создающих и распространяющих набор мифов и стереотипных представлений о национальной истории и территории. Это продукт национальной истории и культуры, результат синтеза взглядов, исповедуемых различными слоями политической элиты, академическими экспертами, творческой интеллигенцией и общественным мнением в целом (Колосов. 1996). «Официальную» геополитическую картину мира как часть национальной идеологической доктрины не всегда разделяет большинство населения. Геополитическая картина мира имеет основания в геополитических традициях – исторически возникших национальных политико-философских школах, развивающих определённый нормативный и относительно формализованный набор взглядов на национальную идентичность, интересы и политические приоритеты (Ó Tuathail. 2006).

Низкая геополитика и основывающаяся на ней геополитическая картина мира – необходимый элемент национальной (этнической) и политической (государственной) идентичности, инструмент национального и государственного строительства. Развитие национальной (политической) идентичности в значительной степени происходит в результате противопоставления «своих» «чужим», жителям соседних и других зарубежных стран. Например, официальная украинская геополитическая доктрина основывается на исторических мифах, многие из которых прямо противоположны российским (Колосов. 2001).

Социальные представления о внешнем мире распространяются в ходе геополитического дискурса, синтезирующего информацию о международных делах в привязке к территории. Геополитический дискурс чаще всего инициируют и поддерживают СМИ, обычно обслуживающие интересы конкретных групп элиты. Он складывается из определённых сюжетов – геополитических историй, формируемых элитами для обоснования своей политики. В плюралистическом обществе обычно складывается несколько скриптов каждой истории – способов её представления и медиатизации. Результатом геополитического дискурса становится создание или модификация геополитической картины мира, а затем геостратегии – понимания национальных интересов и путей их обеспечения и защиты (Ó Tuathail. 2002).

Национальные стереотипы обязательно включают образы пространства: как районы, относимые национальным сознанием к территории своего государства, так и страны получают своего рода коды, а многие из них становятся национальными символами, как Косово для Сербии. Французы всегда считали Эльзас и Восточную Лотарингию частью Франции, но отказались полагать таковым Алжир. В массовом сознании существует единое, постоянно расширяющееся поле географических образов, причём и сами эти образы находятся в разной стадии эволюции (Петренко. 2000; Archer. 1997; International trust ... 2004).

Анализ географических образов помогает ответить на отнюдь не только академический вопрос о границах т. н. неформальных регионов, или мезорегионов. Это территории, границы которых не совпадают с границами политико-территориальных образований; их существование – признак формирования новых политико-территориальных единиц и определённых тенденций внутри них. Так, в 1990-х гг. активно обсуждался вопрос о восточных границах Европы. Выдвигавшиеся различными странами претензии на «европейскость» подкреплялись ссылками на историю, культуру, физическую географию, геополитику. За ними стояли глубокие проблемы идентичности, геополитического видения мира и перестройки геополитических кодов (Nijman. 1998; Berg. 2000; O'Loughlin. 2001; O'Loughlin. 2002).

Теория конструирования пространства различными социальными силами способствовала переосмыслению на новой, более широкой основе методологических подходов в геополитике. В ней преодолён разрыв в изучении внутренней и внешней политики, характерный для неоклассического подхода и отразившийся в разделении между геополитикой и политической географией. Появившаяся в лоне географии критическая геополитика стала современной междисциплинарной областью, в которой широко применяются концепции и методы, развиваемые в социологии, политологии, культурной антропологии, политической психологии.

Вместе с тем критическая геополитика и сама подверглась серьёзной критике. Её сторонников упрекали за чрезмерный акцент на анализе текстов, злоупотребление принципами конструктивизма в ущерб анализу институциональной и материальной базы политического дискурса, невнимание к материальной основе геополитики в целом, игнорирование принципов историзма и др. Было предложено сосредоточить больше усилий на изучении экономического и технологического пространства, в котором развёртываются геополитические события и передаётся геополитическая информация. Критическую геополитику предлагается обогатить анализом структурных экономических факторов, распределения в пространстве потоков информации, капиталов, товаров и мигрантов, такими категориями, как уязвимость и безопасность. Другая перспективная и пока ещё мало разработанная тема критической геополитики – формирование «общепринятых» международно-правовых норм и институтов, через которые реализуется гегемония доминирующих государств и их соотношение с интересами этих государств.

Эта критика вызвала двоякую реакцию: совершенствование критической геополитики и её интеграцию с другими подходами и методами. В 2010–2020-е гг. появились работы, в которых методы критической геополитики сочетаются с анализом потоков и более органично увязываются глобальные и локальные факторы конфликтов.

Современная российская геополитика

Российская геополитика по-прежнему предстаёт весьма размытой предметной областью. В 1990-х гг. она была почти монополизирована представителями левых и праворадикальных идеологических течений (Kolossov. 2001). 1990-е гг. были отмечены быстрым ростом числа публикаций в этих областях, авторами которых были далеко не столько географы, сколько политологи и особенно бывшие преподаватели марксистско-ленинской философии и научного коммунизма. Они увидели в находившихся в советское время под запретом произведениях классической геополитики ключ к простому и почти не требующему специальных изысканий, расчётов и выкладок объяснению изменений на политической карте мира. Распад Советского Союза, многосторонний кризис переходного периода и потеря Россией былых позиций в мировой экономике и международных отношениях привели к «алармистским» публикациям, предрекавшим расчленение страны в результате заговора США и других западных держав, захват обезлюдевших дальневосточных и сибирских регионов Китаем и т. п. Практически во всех учебных пособиях много места было отведено изложению концепций Маккиндера, Челлена, Спикмэна, Хаусхофера и других авторов 1-й половины 20 в. Сторонники классической геополитики находят подкрепление и в трудах современных западных консервативных авторов.

Геополитика и поныне остаётся исключительно популярным в России междисциплинарным направлением научных или околонаучных публикаций. Её преподают в вузах и на факультетах разной специализации (Mäkinen. 2008): в России выпущено более 100 учебников, учебных пособий и хрестоматий, в названиях которых фигурируют термины «геополитика» или «геополитический». В них представлен широкий спектр идеологических направлений. Растёт и доля работ российских учёных или работ с их участием в мировом потоке публикаций по геополитике. По данным Scopus, в 2017 г. она достигла 10 %, что примерно в 4 раза больше, чем доля работ российских авторов в целом, индексированных международными библиографическими базами данных. Особенно значительный рост публикационной активности отмечен после 2012 г., а пиковым стал 2015 г. (Сильничая. 2020). В этом отразились глубинная трансформация международной системы и двойной кризис: конфликт на юго-востоке Украины, фактический разрыв российско-украинских отношений и резкое похолодание отношений между Россией и Западом, санкции и контрсанкции. В России продолжают преобладать работы неоклассического направления, принадлежащие политологам, социологам, экономистам. Публикации географов в базе eLIBRARY.RU, содержащие в названии, ключевых словах и аннотации названные термины, составили в 1991–2015 гг. всего лишь 2,5 % от общего числа материалов. Эти публикации ценны, в частности, своей теоретической составляющей.

Анализируя мировую литературу по геополитике, А. Б. Елацков выдвинул широкую теоретическую концепцию (Елацков. 2022). Ключевым объектом геополитики он считает геополитическое отношение (ГО) – сочетание в разных пропорциях географических и политических отношений, синтез которых даёт ему новое качество. В географической составляющей ГО автор выделяет формально-пространственные (позиционные) и содержательные элементы. Примером могут служить разного рода трансграничные потоки, которые имеют определённый территориальный рисунок, географическое (к примеру, цепочки добавленной стоимости) и одновременно политическое (например, влияние миграции на внутриполитическую ситуацию в стране и районах наибольшего притока мигрантов) содержание. Под геополитикой Елацков понимает организацию геополитических отношений субъектов и одновременно сферу познания и мышления, направленную на выявление и трансформацию этих отношений. Он подразделяет «геополитическую мысль» на три уровня. Обыденный уровень представляет собой преимущественно бессистемный, эмоционально окрашенный набор стереотипов, мифов и психологических комплексов, который представители критического направления называют низкой геополитикой. В практической геополитической мысли преобладает прикладная составляющая, связанная с обыденным уровнем и использующая готовые концепции. Высшим уровнем является концептуальная геополитика – исследования, идеи, обобщения (высокая геополитика). Геополитическое знание Елацков делит на несколько геопространственных типов, в числе которых, например, контекстный, отражающий баланс внешних и внутренних условий в разных сочетаниях – по способу анализа, теоретико-идеологическим направлениям и т. п. Критическая геополитика, претендующая на анализ «со стороны», по его мнению, сама не может оставаться политически нейтральной, и география предстаёт не реальностью, а её образом. Синтез обновлённой классической и критической геополитики автор предлагает называть постклассической. К этому же мнению пришёл в одной из своих работ и И. Ю. Окунев (2014).

Критическая геополитика до начала 2010-х гг. была мало известна. Одними из первых использовать её методы стали сотрудники Института географии РАН, которые разработали представления об интеграции отдельных геополитических образов в геополитическую картину мира, формирующуюся в коллективном сознании социальных групп и отдельных людей (Колосов. 2011). Применяемая авторами методика основывалась на анализе взаимосвязи между высокой геополитикой, развиваемой политическими лидерами и экспертами (академическими учёными, известными журналистами и т. п.), и низкой, т. е. геополитической картиной мира в сознании граждан. Средством изучения высокой геополитики служит анализ дискурса с использованием качественных и количественных методов. Низкая геополитика исследуется с помощью социологических методов – массовых опросов, фокус-групп, глубинных интервью.

Политический дискурс в России и других странах – официальный (интервью и заявления политических лидеров), медийный (материалы СМИ) и экспертный (научные публикации) – был сопоставлен с результатами специально проведённых и имеющихся в открытом доступе опросов общественного мнения. Изучение российского официального дискурса и публикаций ряда газет за несколько лет показали, в частности, многозначность интерпретации концепции «русского мира» (O’Loughlin. 2016).

В дальнейших исследованиях большое внимание уделялось средствам, используемым государствами и отдельными политическими силами для убеждения граждан в правильности их геополитического видения мира и основанной на нём внешнеполитической стратегии. Эта задача становится всё более сложной в связи с ростом индивидуализма, распространением Интернета и социальных сетей. В формировании геополитической картины мира важную роль играет социализация школьников, включая содержание учебников по истории и географии. Был, в частности, сопоставлен официальный дискурс и контент нескольких поколений школьных учебников по этим предметам на Украине и в Эстонии. Этот анализ позволил сделать вывод, что модель укрепления украинской идентичности через противопоставление с Россией расшатала, а не поддержала украинскую государственность, что проявилось в событиях февраля 2014 г.

С 2010-х гг. теория критической геополитики получила большее распространение, в особенности благодаря работам Окунева и других сотрудников МГИМО. Они, в частности, рассмотрели соотношение официального молдавского политического дискурса и бытового дискурса малых народов Молдавии – гагаузов и болгар, используя представление о том, что коллективные идентичности могут опираться на образы «других» как конституирующих маркеров, в данном случае – России (Тисленко. 2016).

Одной из важнейших тем геополитических публикаций в 2010–2020-е гг. был «поворот на Восток», который подразумевает необходимость диверсификации внешних источников развития страны и стратегическое взаимодействие с Китаем и другими странами Азиатско-Тихоокеанского региона. «Поворот на Восток» был ускорен геополитическим кризисом в связи с событиями на Украине и резким обострением отношений между Россией и Западом. Во 2-й половине 2010-х гг. активизировалась тесно связанная с «поворотом на Восток» дискуссия о Большой Евразии. Главную роль в ней играют политологи, в том числе руководители и ведущие эксперты Совета по внешней и оборонной политике, но к дебатам активно подключились и географы, поскольку тема Большой Евразии имеет не только внешнее, геополитическое, но и внутреннее измерение.

Суть этой концепции состоит в формировании «нового экономического, политического и культурного пространства… от Владивостока (Шанхая) до Лиссабона» – «пространства свободной торговли, развития, мира и безопасности, условий для суверенного развития всех входящих в него стран, культур и цивилизаций» (Караганов. 2019. С. 9, 12). Теория Большой Евразии внешне похожа на концепцию евразийства, один из главных элементов российской геополитической традиции, однако евразийство возникло как реакция на противоречия между Российской империей и европейскими державами, противопоставляющими «Восток» «Западу». Его идеологическая основа заключалась в представлении о России как особой культурно-исторической общности, отличной как от Азии, так и от Европы, но равной ей, совпадающей более или менее точно с границами Российской империи (Laruelle. 2008).

Большая Евразия не только намного больше «Евразии-России», но и имеет другую архитектуру. Она основана не столько на смежности, сколько на сетевом взаимодействии, имеет полимасштабную структуру, созданную в результате региональных интеграционных процессов на разных уровнях. Поэтому один из основных геополитических аргументов – возможность сохранения Россией в условиях «многополярной» Евразии положения независимой великой державы, несмотря на отставание от США, Китая и Индии в темпах роста экономики, уменьшение численности населения и, соответственно, снижение «веса» в мире. «Поворот на Восток» соответствует фундаментальной ориентации постсоветской России на создание многополярного геополитического порядка и предотвращение гегемонии какой-либо отдельной страны или группы стран (Суслов. 2019). Другой важный геополитический аргумент – избавление от альтернативы превращения России в младшего партнёра либо коллективного Запада, либо Пекина. В несостоявшейся Большой Европе Россия осталась бы маргинальной периферией, вечно отстающим учеником в школе «европейских ценностей», вынужденным следовать нормам, установленным без её участия. Кроме того, в условиях явной и растущей асимметрии в потенциале России и её восточного соседа Китая она заинтересована в балансировании его мощи в системе многообразных сетевых связей и институтов.

Обоснованием «поворота на Восток» и концепции Большой Евразии служат и внутрироссийские причины – необходимость ускорения и устранения перекосов в развитии Сибири и Дальнего Востока, более эффективного использования их богатых природных ресурсов (Котляков. 2019). Эти проблемы прямо увязываются с дискуссией о континентальном и ресурсном «проклятьях» России и в особенности Сибири, т. е. обречённости экономики на низкую эффективность в связи с огромными расстояниями и высокой транспортоёмкостью (Безруков. 2008) и специализацией на экспорте сырья и топлива (Крюков. 2022).

Однако концепция Большой Евразии вызывает у некоторых российских авторов осторожное или откровенно скептическое отношение. Несмотря на общие интересы, государства Европы и Азии, а также ведущие азиатские державы, в первую очередь Китай и Индия, вовлечены в конфликты между собой, имеют разные политические режимы и ориентации, исповедуют в корне разные взгляды на государственный суверенитет и характер международных отношений (Кортунов. 2019). Критики концепции Большой Евразии подчёркивают, что малые и средние страны опасаются её использования Китаем, Россией и другими ведущими державами в борьбе за политическое влияние, и отмечают отсутствие адекватной политической инфраструктуры, которая могла бы служить общим форумом для большинства евразийских государств, особенно в области безопасности (ШОС такие амбиции удовлетворить не может).

Другие авторы доказывают, что надежды на резкое увеличение китайских инвестиций в обрабатывающую промышленность, рост доли товаров с высокой добавленной стоимостью в российском экспорте в Китай и строительство крупных объектов инфраструктуры в России не оправдались. Китайские партнёры заинтересованы в первую очередь в доступе к российскому сырью, а не в инвестировании в высокотехнологичную промышленность. В китайской внешней торговле Россия занимает весьма скромное место. Формирующаяся Большая Евразия сулит Российской Федерации не только новые геостратегические возможности, но и риски. Усиливающаяся специализация Азиатской части России на экспорте в Китай и страны Азии традиционных товаров – энергоносителей, минерального сырья и древесины – может усугубить её отставание от партнёров, очаговость размещения населения и хозяйства, вовлечённость восточных регионов во внешнеэкономические связи в ущерб внутрироссийским (Дружинин. 2019).