Биполя́рный мир, состояние системы международных отношений, характеризующееся доминированием двух «полюсов» (биполярностью).

Термин и его интерпретация

Использование понятия «биполярный мир» (или «биполярность» как его синонима) характерно, как правило, для исследователей, анализирующих международные отношения в рамках парадигмы политического реализма (в различных его вариантах). Американский политолог К. Уолц – основатель т. н. структурного реализма – рассматривал биполярность, наряду с многополярностью, как одно из базовых состояний международных отношений, характеристику их структуры. Другие авторы, не отрицая выделенных К. Уолцом состояний, подчёркивали особую роль феномена трёхполярности или трёхполюсного мира, функционировавшего по специфическим закономерностям (повышенная неустойчивость системной модели, постоянная возможность объединения двух ведущих держав против третьей и др.).

Американский эксперт-международник Дж. Дж. Миршаймер, намереваясь осуществить синтез идей К. Уолца и основателя т. н. классического политического реализма Г. Моргентау, считал необходимым детализировать классификацию системных моделей международных отношений за счёт введения такого критерия, как отсутствие или наличие в ней доминирующей державы. При наличии такой державы системная модель характеризовалась исследователем как несбалансированная, при отсутствии – как сбалансированная. В итоге Дж. Дж. Миршаймер выделил четыре типа систем: несбалансированную биполярную, сбалансированную биполярную, несбалансированную многополярную и сбалансированную многополярную.

Стремление к большей детализации при классифицировании системных моделей, желание отойти от простого противопоставления биполярности и многополярности проявились также в концепции «би-мультиполярности» американского исследователя Р. Н. Розенкранца и модели «полицентричного мира» канадского теоретика М. Брехера. Авторы исходили из того, что ситуация биполярности в одних сферах (например, по характеру распределения военной мощи) может сосуществовать с полицентричностью в других (например, в виде наличия автономных от «полюсов» региональных держав). В качестве примеров полицентричности М. Брехер и американский теоретик Дж. Уилкенфелд называли состояние системной модели международных отношений в период Наполеоновских войн 1799–1815 гг. или в период существования Тройственного союза и Антанты до начала Первой мировой войны.

Термин «биполярный мир» пришёл в российские исследования международных отношений из англоязычных работ (англ. bipolar world). Среди отечественных экспертов-международников высказывалась мысль о том, что биполярность «можно заменить более точным с физико-технической точки зрения термином "диполь", что обозначает существование двух электрических зарядов, равных по значению, но разных по знаку» (Сетов. 2010. С. 37). Однако подобная терминологическая замена («диполярный мир» вместо «биполярного мира») не рассматривается как действительно необходимая, в том числе ввиду уже сформировавшейся традиции употребления.

Основным критерием для выделения биполярности, как и других состояний системной модели, для политологов-«реалистов» является распределение мощи или характер баланса сил в рамках международных отношений, основным актором (действующим субъектом) которых рассматриваются государства и их союзы. В биполярном мире имеются два ключевых «полюса» – державы и возглавляемые ими альянсы, располагающие таким объёмом мощи (экономический и демографический потенциал, размер и возможности вооружённых сил, объём территории, степень культурно-ценностного влияния и др.), который на порядок (порядки) превосходит потенциал следующих за ними государств.

Анализ разнообразной исследовательской литературы демонстрирует, что «в представлении большинства современных теоретиков понятие "полюс" определяется через понятие "центр силы"» (Акопов. 2013. С. 134). При таком подходе происходит фактическое отождествление указанных терминов и феноменов. К объективным критериям выделения «полюсов» (объём мощи) добавляются субъективные факторы. Высказывается мысль о том, что «полюсу мирового порядка как актору» должна быть присуща не только «совокупная мощь, сопоставимая с другими сильнейшими акторами и дающая достаточно широкие возможности для влияния на мировые процессы», но и ряд иных характеристик: «независимая властвующая элита, обладающая политической волей к воздействию на мировую политику и имеющая пригодные для этого институты; проведение целиком самостоятельной и эффективной геополитики, обеспечивающей расширение и/или сохранение значительных сфер влияния во многих регионах мира»; сосредоточение в руках элиты державы-«полюса» «неформальной власти над многочисленными международными акторами, её способность в значительной степени контролировать мировые процессы» (Гольцов. 2017. С. 336–337).

Если исходить из приведённых выше критериев, то в системной модели может насчитываться сразу несколько «полюсов», что соответствует трактовкам многополярности. К схожей позиции склонялись российские исследователи Д. А. Дегтерев и А. В. Худайкулова, сближавшие понятия «полюс» и «великая держава». Они полагали, что «к великим державам относят, как правило, государства, на которые приходится не менее 10 % совокупной мировой мощи» (Дегтерев. 2018. С. 5). Ещё более расширительную трактовку «полюса» предложили И. В. Ильин, О. Г. Леонова и А. С. Розанов. Они понимали под ним «элемент глобальной политической системы, обладающей значительным военным, экономическим, политическим и цивилизационным потенциалом» (Ильин. 2013. С. 39). Указанные авторы считали, что даже наличие одного из упомянутых элементов совокупного потенциала достаточно для характеристики международного актора как «полюса» (например, экономического «полюса» или цивилизационного «полюса»).

Однако, с точки зрения российского политолога Э. Я. Баталова, «полюс» в системе международных отношений является «центром силы особого рода: наделённый эксклюзивными характеристиками, отсутствующими у обычных центров силы, он может существовать в рамках политико-силовой системы лишь в сочетании с другим, но только одним (!) аналогичным ему центром» (Баталов. 2005. С. 43). При такой трактовке понятие «полюс» фактически рассматривается как применимое лишь для характеристики «центра силы» в рамках биполярного мира («двухполюсной» системной модели).

Дискуссионным остаётся вопрос о соотношении понятий «полюс» и «гегемон». Американский исследователь Р. Гилпин – один из авторов теории гегемонистской стабильности, считавший, что «структура международной системы определяется числом ключевых акторов, а также распределением мощи и потенциала между ними» (Gilpin. 1981. P. 85), – сближал указанные понятия и феномены, полагая, что «полюсы» биполярного мира являются его гегемонами. Российский эксперт-международник Р. А. Сетов, в свою очередь, сближал понятия «гегемона», с одной стороны, и «великой державы» и регионального «центра силы», с другой. Согласно данной точке зрения, «гегемоном принято считать государство, стремящееся обрести статус великой державы или добиться преобладающего влияния на определённом пространственном поле международных отношений – в группе государств одного субконтинента или региона» (Основы общей теории международных отношений. 2009. С. 97–98). В целом исследователи признают сохраняющиеся различия в трактовке понятий «полюс» и «центр силы», что, наряду с другими обстоятельствами, служит препятствием на пути «формирования теории общемировой системы» (Солянова. 2016. С. 38).

Исторические проявления и особенности развития биполярности

Трактовки особенностей биполярного мира зависят не только от понимания исследователями ключевых понятий и терминов, но и от конкретно-исторических примеров, на анализ которых они опираются. В качестве наиболее очевидного примера биполярности рассматривается ситуация советско-американского конфликтного взаимодействия в годы «холодной войны». Согласно российским исследователям Л. С. Белоусову и А. С. Маныкину, биполярная системная модель (система) периода «холодной войны» «была основана на двух блоках государств, ведомых двумя лидерами, радикально превосходившими всех остальных по своему потенциалу мощи» (Белоусов. 2021. С. 112). В ряде работ по теории и истории международных отношений фактически происходит отождествление понятия и феномена биполярного мира с «холодной войной», а также с Ялтинско-Потсдамской системой международных отношений.

Вместе с тем такая трактовка скрадывает определённые нюансы. Базовые решения Ялтинской и Потсдамской конференций, заложившие основу послевоенной системной модели, принимались державами «большой тройки» (СССР, США и Великобритания), хотя процессы относительного ослабления роли Великобритании в рамках данного формата были заметны уже с 1943–1944 гг. При этом членство в ряде международных органов системной модели (институт постоянных членов Совета Безопасности ООН, Совет министров иностранных дел, Контрольный совет в Германии и др.) не ограничивалось представителями трёх ведущих держав, а являлось более широким (с включением в ряде случаев Франции и/или Китая).

Идентификация феномена биполярного мира исключительно с «холодной войной» рассматривается рядом автором как дезориентирующая в нескольких отношениях. Во-первых, такая трактовка игнорирует другие исторические примеры биполярности. К их числу американский политолог Д. С. Коупленд относил:

1) противостояние Афин и Спарты в 5 в. до н. э., пиком которого стала Пелопоннесская война 431–404 гг. до н. э. (в интерпретации М. Брехера и Дж. Уилкенфелда данное противостояние подпадало под понятие «полицентризм», а не «биполярность»);

2) противоборство Рима и Карфагена в 3–2 вв. до н. э., разрешившееся в ходе Пунических войн 264–146 гг. до н. э.;

3) борьба за лидерство в Европе между Францией Валуа и империей Габсбургов в 15–16 вв., одним из проявлений которой стали Итальянские войны 1494–1559 гг. (в интерпретации американского политолога Т. Хопфа ситуация биполярности в отношениях Валуа и Габсбургов характеризовала лишь период с 1521 по 1559).

Во-вторых, отождествление биполярного мира с «холодной войной» приводит к недооценке того обстоятельства, что феномен биполярности переживал эволюцию во 2-й половине 20 в., не являлся чем-то изначально заданным и неизменным.

Если взаимосвязь между событиями Второй мировой войны и формированием биполярности после 1945 г. является общепризнанной, то конкретный генезис биполярного мира остаётся дискуссионным. По мнению А. С. Маныкина, становление биполярного мира представляло собой «волнообразный процесс», который не был завершён к 1947–1948 гг., т. е. к началу «холодной войны» в Европе. Истоки биполяризации указанный автор находит уже в событиях 1939–1945 гг.

При этом процесс биполяризации в виде формирования антагонистических коалиций, и прежде всего антигитлеровской коалиции, проходил в 1939–1941 гг. нелинейным образом. Такие обстоятельства, как отсутствие сплочённости держав, готовых противостоять странам «Оси», а также сохранение официального нейтралитета Советским Союзом (до июня 1941) и США (до декабря 1941), позволяют исследователям характеризовать международную ситуацию 1938–1939 гг. как «незавершённую биполярность». Исходя из подобной логики, утверждается, что «окончательная глобализация» войны и формирование двух противоборствующих коалиций завершились лишь в декабре 1941 г.

Сами события Второй мировой войны задали курс на формирование биполярного мира, хотя его конкретно-историческое содержание в виде советско-американского конфликтного взаимодействия отнюдь не было определено изначально. Российский историк-германист Т. А. Некрасова не исключала, что в гипотетическом случае победы стран «Оси» в войне сформировалась бы специфическая биполярность, «полюсами» которой могли стать нацистская Германия и милитаристская Япония, начавшие соперничество друг с другом. Российский исследователь-американист В. О. Печатнов, в свою очередь, отмечал многовариантность при выстраивании отношений СССР и США после 1945 г. Несмотря на высокую вероятность обострения их взаимодействия, то обстоятельство, что оно примет форму именно «холодной войны», не было полностью детерминировано.

Масштаб различного рода ресурсов, вовлечение которых потребовалось для победы во Второй мировой войне – вооружённом конфликте, наиболее приблизившемся по своему содержанию к «тотальной войне», – сокращал количество государств, обладавших подобным потенциалом мощи. От вклада же в победу в войне в значительной степени зависело влияние тех или иных держав антигитлеровской коалиции в послевоенном мире. Ощущение резкого укрепления ведущих стран «большой тройки» по сравнению с другими державами имелось уже у современников. В том числе его зафиксировал американский эксперт-международник У. Т. Р. Фокс, в 1944 г. впервые использовавший применительно к США, Великобритании и СССР термин «сверхдержавы».

Вместе с тем дискуссии лидеров «большой тройки» (И. В. Сталин, Ф. Д. Рузвельт, У. Л. С. Черчилль), состоявшиеся на Тегеранской конференции 1943 г., выявили определённое сокращение британского влияния на ход и стратегию войны. Оно было связано с меньшими ресурсами и возможностями Соединённого Королевства, чем у союзников Лондона. Канадский историк Б. Дж. С. Маккерхер считал события Второй мировой войны решающим этапом в «переходе мощи» и лидерства в западном мире от Великобритании к США. С его точки зрения, «переход» был длительным процессом, происходившим с 1930 по 1945 гг.

Волнообразный характер развития биполярности как структурной характеристики биполярного мира проявился после 1945 г. в нескольких отношениях. Во-первых, биполярность неравномерно и постепенно закреплялась в отдельных регионах глобальной системы международных отношений, имела специфические региональные характеристики. Её наиболее ранние проявления уже вскоре после окончания Второй мировой войны, в 1947–1948 гг., исследователи обнаруживают в Европе (в качестве альтернативной высказывается точка зрения о начале «холодной войны» на Ближнем и Среднем Востоке). Затем, после установления Китайской Народной Республики (КНР, 1949) и Корейской войны 1950–1953 гг., было переформатировано международно-политическое пространство в ряде стран Юго-Восточной Азии. Начиная с победы Кубинской революции (1959) и приобретения ею социалистического характера проявления биполярности стали заметны в Латинской Америке; начиная с самостоятельного развития ряда африканских государств, сближавшихся с СССР в 1950–1960-е гг., – также и в Африке. При этом норвежский историк О. А. Вестад подчёркивал невозможность свести динамику «холодной войны» и развития биполярности в странах третьего мира исключительно к логике советско-американского противоборства. Столкновение интересов сверхдержав накладывалось на вариативный набор местных, страновых и региональных факторов, придававших специфику конкретно-историческим формам биполярного мира.

Во-вторых, биполярность как волнообразный процесс связана с чередованием периодов её консолидации и эрозии в годы «холодной войны». Как правило, периоды обострения советско-американского противоборства способствовали консолидации двух «полюсов» биполярного мира, в то время как периоды международно-политической разрядки в совокупности с объективно происходившим процессом диффузии мощи (особенно – её экономического компонента) способствовали некоторому ослаблению биполярности.

Становление и консолидация структур биполярного мира и «холодной войны» в конце 1940-х – 1950-е гг., выразившиеся в том числе в создании военно-политических блоков во главе с США и СССР – Организации Североатлантического договора (НАТО, 1949) и Организации Варшавского договора (ОВД, 1955), закрепляли ведущую роль сверхдержав. Напротив, «первая разрядка» 1953–1958 гг. и её углубление в 1960–1970-е гг. в совокупности с ростом проблем во взаимодействии США и СССР с важными союзниками (с Францией и КНР соответственно) усиливали процессы некоторой эрозии биполярности. В 1968 г. американский исследователь С. Хоффман полагал, что актуальную ему систему международных отношений уже нельзя было описать в терминах биполярного мира, а по своему устройству она приближалась к модели «би-мультиполярности», предложенной ранее Р. Н. Розенкранцем.

Разнонаправленное влияние соответственно роста и спада военно-политической напряжённости между сверхдержавами на судьбы биполярного мира проявилось затем в период т. н. второй «холодной войны» (1979–1985) – в виде консолидации двух антагонистичных блоков и т. н. второй «разрядки» (1985–1991) – в виде распада социалистического лагеря. Нелинейное развитие биполярности и неточность полного отождествления её с периодом «холодной войны» стремился подчеркнуть М. Брехер. С его точки зрения, период развития международных отношений в 1963–1988 гг. точнее описывала предложенная им модель полицентричности, а не биполярного мира.

Биполярный мир и проблема международной стабильности

Наиболее активные дискуссии среди исследователей развернулись по вопросу о соотношении между состоянием биполярности системы, с одной стороны, и международной стабильностью, с другой, притом что последняя в значительной степени понималась как отсутствие «больших войн» между сверхдержавами.

Американские теоретики международных отношений К. Дойч и Дж. Сингер, опираясь на ряд положений теории коммуникации, стремились аргументировать тезис о более стабильном характере многополярных (многополюсных) системных моделей. С их точки зрения, увеличение числа акторов приводило к снижению уровня конфликтности в каждой из отдельных межгосударственных пар, к сокращению возможностей по эскалации отдельных конфликтов. Нестабильность и изменчивость коалиций также рассматривались как фактор, затруднявший начало «больших войн», которые приводили к смене системной модели.

Оппонентом данной концепции выступил К. Уолц. Он опирался на представление о структуре международных отношений как определяющем факторе её стабильности, а методологическим идеалом при построении теории во многом считал экономическую науку. С точки зрения Уолца, биполярные модели были более стабильными в силу ряда взаимосвязанных факторов. Во-первых, акторы яснее представляли себе источник основных угроз для своей безопасности, что снижало риск укрепления мощи своих потенциальных противников, присутствовавший в многополярных моделях. Во-вторых, «полюсы» биполярного мира сдерживали друг друга, что обеспечивало стабильность системы. В-третьих, для сверхдержав биполярного мира снижалась роль союзников, неспособных, в отличие от ситуации многополярности, втянуть ведущих акторов в конфликт.

Другие исследователи стремились дать более нюансированные оценки, не сводившиеся к противопоставлению биполярных и многополярных моделей с точки зрения их влияния на частоту и разрушительность войн и вооружённых конфликтов. Подобным исследованиям, в которых активно применялись количественные методы, способствовало появление масштабных баз данных, посвящённых периодичности и различным характеристикам войн и вооружённых конфликтов в истории человечества, в том числе проект «Корреляты войны», инициированный Дж. Сингером в 1963 г.

С точки зрения Р. Н. Розенкранца, модель «би-мультиполярности» совмещала в себе преимущества как биполярного мира (сверхдержавы сдерживали других акторов от начала конфликтов друг против друга), так и многополярности (антагонизм сверхдержав не сводился к «игре с нулевой суммой», а другие акторы могли выступить «посредниками и сыграть роль буфера между державами-полюсами»; Rosencrance. 1966. P. 322). Американский политолог Ф. Уэйман на базе количественного изучения военных конфликтов в 1815–1965 гг. пришёл к выводу о том, что частота войн в многополярных системных моделях была несколько ниже, однако они характеризовались бóльшими потерями и масштабом, нежели в биполярном мире.

Однако ряд учёных-международников полагали, что вопрос о международной стабильности и об отсутствии «больших войн» как одном из ключевых её критериев нельзя сводить к фактору биполярности как к таковому. В отличие от К. Дойча и Дж. Сингера они призывали отойти от опоры на исключительно формальные модели и расширить анализ проблемы за счёт иных факторов и большего внимания к конкретным историческим примерам. Нередко авторы, работавшие на базе указанных методологических предпосылок, были в той или иной степени близки к сторонникам т. н. неоклассического реализма.

Американский политолог Дж. Леви, проанализировав соотношение между числом ведущих акторов международных отношений («размером системы», согласно его терминологии) и количеством военных конфликтов в 1495–1975 гг., не нашёл взаимосвязи между указанными параметрами. Другой американский исследователь, Т. Хопф, осуществив анализ соотношения между числом войн в Европе в 1495–1559 гг. и типом полярности системной модели, также не увидел взаимосвязи между количеством войн и предполагаемым переходом от многополярной к биполярной модели в 1521 г. С его точки зрения, совокупность иных факторов, а не тип полярности определяли уровень международной стабильности. Ключевыми из этих факторов Т. Хопф считал соотношение между наступательными и оборонительными средствами ведения войны, относительную лёгкость осуществления наступательных или оборонительных стратегий государствами, степень лёгкости при аккумулировании мощи акторами системной модели, стратегические допущения руководства ведущих держав. Рассуждая о соотношении между полярностью и частотой войн, американский теоретик М. И. Мидларски решающим фактором считал степень доступности ресурсов в международной системе, определявшую уровень её внутренней конфликтности или стабильности.

Факторы и способы функционирования биполярности

В годы «холодной войны» ядерный фактор играл роль одного из определяющих для функционирования биполярного мира. Ядерное и, особенно, термоядерное оружие в совокупности со средствами его изготовления, наведения, доставки, иной сопутствующей инфраструктурой выступали финальной гарантией безопасности для государств, обладавших подобным арсеналом. Многократное превосходство ракетно-ядерных сил и средств сверхдержав над другими государствами стало одним из ключевых выражений биполярности.

Особенно внимание исследователей в этом смысле привлекал вопрос об относительной роли в отсутствии войн между сверхдержавами, которую сыграла биполярность, с одной стороны, и ситуация взаимно гарантированного уничтожения, с другой. Американский историк Дж. Геддис, рассматривавший «холодную войну» как период «долгого мира», полагал, что ключевое значение имело именно взаимное ядерное сдерживание США и СССР. Разрабатывая эту мысль, Д. Коупленд пришёл к выводу о том, что «биполярность была очевидно менее стабильной конструкцией, чем многополярность», и лишь ситуация взаимно гарантированного уничтожения (исследователь датирует её возникновение серединой 1960-х гг.) «сделала войну между сверхдержавами действительно иррациональной» (Copeland. 1996. P. 30).

Дискуссионной остаётся также вопрос о степени неизбежности ценностно-идеологической борьбы между «полюсами» биполярного мира, о влиянии субъективных и объективных факторов на перетекание биполярности после 1945 г. в формат «холодной войны». С точки зрения А. С. Маныкина, воздействие субъективного фактора в данной эволюции не стоит недооценивать. Согласно данной точке зрения, фундамент биполярного мира заложил «целый ряд вполне объективных факторов: превращение США и СССР в державы с глобальными амбициями и интересами, многие из которых противоречили друг другу, наличие такого потенциала мощи, который позволял активно воздействовать на процесс переформатирования всей сферы международных отношений и т. д.». Вместе с тем «проблема восприятия», «т. е. то, как взаимодействующие субъекты международных отношений (в данном случае США и СССР) воспринимали действия и намерения друг друга, приобретала гипертрофированное значение и сыграла значительную роль в обострении конфликта в рамках данной диады государств» (Вторая мировая война и трансформация международных отношений. 2020. С. 644–645).

Феномен биполярности и международные трансформации после 1989–1991 гг.

После окончания «холодной войны» и, особенно, распада СССР особую актуальность приобрели дискуссии о возможности формирования гегемонии США в складывавшейся постбиполярной системной модели международных отношений. Американский политолог Ч. Краутхаммер, выдвинувший в 1990 г. гипотезу о начале «однополярного момента» продолжительностью 30–40 лет, в 2002 г. утвердился в своих суждениях и считал возможным говорить о наступлении «однополярной эпохи». Напротив, американский эксперт-международник Ч. А. Купчан считал сохранение американской гегемонии в долгосрочной перспективе нежизнеспособным сценарием и выступал за создание «региональной однополярности». Под ней автор подразумевал своего рода модернизированный вариант международного лидерства США с опорой на выстраивание тесных отношений с региональными державами. При таком сценарии Соединённые Штаты выступали лидером в Северной Америке, Германия и Франция – в Европе, а Китай и Япония – в Восточной Азии. В 1999 г. С. Хантингтон определял современную ему международную ситуацию как «удивительный гибрид, одно-многополярную систему с одной сверхдержавой и несколькими великими державами» (Huntington. 1999. P. 36). С подобными, как правило, триумфалистскими для США оценками диссонировал пессимизм Дж. Дж. Миршаймера, полагавшего, что воссоздание ситуации многополярности в Европе может привести к новым войнам и вооружённым конфликтам.

Основная часть российских исследователей-международников скептически относились к сценариям «однополярного мира», рассматривая многополярность как более органичный и перспективный вариант развития международных отношений после 1991 г. Академики Н. А. Симония и А. В. Торкунов утверждали, что «мир движется сегодня от биполярности не к однополюсной сверхдержавности, а к многополюсному миропорядку, в котором не будет места государствам с мессианской идеологией» (Симония. 2015. С. 29). Однако данный процесс не рассматривался как завершённый окончательно. Д. А. Дегтерев и А. В. Худайкулова полагали, что «мир отошёл от биполярной модели, однако в полной мере многополюсный мир не сформировался. Скорее, можно говорить о некоторой конкуренции традиционных (в первую очередь, страны «Группы семи» во главе с США) и восходящих держав (страны БРИКС, а также Иран и Турция при доминирующем военном и политическом влиянии РФ и экономической мощи КНР)» (Дегтерев. 2018. С. 8–9).

В 2000-е гг. часть авторов считали, что после 1991 г. наследие биполярного мира преодолено, а ситуацию конфликтного взаимодействия былых сверхдержав сменят более гармоничные формы межгосударственных и международных отношений. В. М. Кулагин не исключал формирования модели «демократического мира», фактически основанной на доминировании западной коалиции, к которой в том или ином качестве присоединятся развивающиеся и новые возвышающиеся страны. Политолог К. С. Гаджиев высказывал гипотезу о возможном формировании «полицентрического миропорядка». В его рамках ключевым державам удастся сгладить традиционные межгосударственные противоречия на базе противостояния общим угрозам, связанным с проблемами экологии, климата, использования финансовой инфраструктуры глобальной экономики, а также на основе борьбы с угрозами, исходящими от негосударственных акторов (прежде всего – международных террористических и экстремистских организаций). Однако по мере нарастания различных межгосударственных противоречий в 2010–2020-е гг. такие относительно оптимистичные сценарии становились менее популярными среди экспертов.

В новых условиях продолжились дискуссии и по проблеме соотношения биполярности и международной стабильности. Е. М. Примаков, анализируя текущую международную ситуацию как складывавшуюся многополярность, считал, что данная модель будет «значительно более стабильной», чем биполярный мир периода «холодной войны». С ним не соглашался К. С. Гаджиев, полагавший, что «после исчезновения двухполюсного миропорядка значительно возросла вероятность неблагоприятного развития событий в различных регионах земного шара, социальной маргинализации, этнических конфликтов, гражданских и региональных войн и терроризма» (Гаджиев. 2007. С. 20). Скепсис по поводу стабильности многополярной системной модели выражала М. В. Солянова. С её точки зрения, данная модель «теоретически способна быть устойчивой в случае, если полюса такой системы будут обладать одинаковым силовым, военным, экономическим, геостратегическим потенциалом. Но, очевидно, на практике такая ситуация труднодостижима, т. к. невозможно достичь развития разных стран до одинакового уровня» (Солянова. 2016. С. 42). Российский историк Е. В. Романова занимала срединную позицию. С её точки зрения, «как биполярность, так и многополярность имеют свои сильные и слабые стороны, и в разных обстоятельствах то одна, то другая из них может быть наиболее устойчивой» (Основы общей теории международных отношений. 2009. С. 537).

Если большинство дискуссий о судьбах постбиполярного мира разворачивались вокруг сценариев однополярности и многополярности, то российский исследователь-международник Э. Я. Баталов высказывал особую точку зрения. Он считал, что постановка вопроса об «однополярности» и «многополярности» неточна, ведь «полюсов» «может быть либо два, либо ни одного» (Баталов. 2005. С. 43). Также Э. Я. Баталов предлагал отказаться от термина «биполярная» системная модель в пользу понятия «двухполюсной» (или просто «полюсной»), альтернативой которой является не многополярная, а «бесполюсная» система. Американский дипломат и исследователь Р. Н. Хаас утверждал, что для «бесполюсного мира» характерен рост числа и влияния негосударственных акторов (действующих субъектов) международных отношений, которые станут постепенно размывать «монополию государств на власть». В качестве примеров подобных акторов он называл частные военные компании, транснациональные корпорации, СМИ, некоммерческие организации, банки и др.

По-разному в международной аналитике и теории международных отношений трактовался вопрос о степени актуальности наследия биполярного мира для постбиполярного периода. Вскоре после окончания «холодной войны» доминировало суждение о том, что биполярность останется в прошлом. Как утверждал американский экономист П. Ф. Друкер, «Россия – как коммунистическая, так и посткоммунистическая – больше не будет "сверхдержавой". Но то же самое произойдёт и с Америкой. По существу, "сверхдержав" больше не будет. И не будет больше никакого "центра" мировой политики» (Друкер. 1994. С. 57). Однако по мере обострения американо-китайских противоречий в экспертной среде, особенно с 2010-х гг., стало озвучиваться представление о возможном формировании в 21 в. «биполярности 2.0» при США и КНР в качестве «полюсов» нового биполярного мира. После резкого ухудшения отношений России со странами Запада начиная с 2014 г. в оборот аналитических публикаций и СМИ вошёл термин «вторая холодная война», хотя по вопросу о степени его релевантности при анализе международной ситуации ведутся дискуссии. Если одни авторы видят в конфронтации России и западных государств многие черты сходства с миропорядком после окончания Второй мировой войны, то другие исследователи акцентируют отличия и новизну сложившегося после 2014 г. международного положения дел.