Григо́рий из Ри́мини (лат. Gregorius de Arimino, Gregorius Ariminensis) (начало 14 в., Римини, Италия – 20(?).11.1358, Вена, Австрия), один из самых значительных схоластических философов и богословов. Первым из схоластических философов предложил оригинальный синтез философско-богословских новаций У. Оккама и П. Авреола, значительно повлиявший на последующие поколения схоластов, а также на мыслителей Реформации и Контрреформации.

Биография

Сведения о происхождении Григория практически отсутствуют. Основные события жизни до 1345 г. реконструируются исследователями исходя из письма папы Климента VI и некоторых нотариальных записей (Delucca. 2003. P. 50). Согласно имеющимся сведениям, можно предположить, что Григорий завершил начальный период обучения в парижском studium ордена августинцев примерно между 1323 и 1329 гг. В 1330-х гг. он преподаёт в Болонье, что подтверждается рядом независимых нотариальных документов, определяющих его в таковом качестве. После Болоньи Григорий снова возвращается в Париж и читает лекции по «Сентенциям» (1343–1344).

На основе свидетельств, относящихся к парижскому периоду, исследователями реконструируются следующие важнейшие этапы, связанные с чтением Григорием лекций по «Сентенциям» Петра Ломбардского. 1. 1341 г. – избрание Григория на генеральном капитуле ордена в Монпелье для чтения лекций в Парижском университете. 2. 1342 г. – годичная подготовка, требуемая правилами ордена августинцев-эремитов, к чтению лекций. 3. Октябрь 1343 – июнь 1344 гг. – чтение курса лекций по «Сентенциям» Петра Ломбардского. После чтения лекций по «Сентенциям» Григорий через некоторое время возвращается на Апеннинский п-ов.

10 июня 1351 г. на генеральном капитуле в Базеле генеральный приор ордена августинцев-еремитов Фома Страсбургский (ум. 1357) назначил Григория главным лектором (lector principalis) августинской орденской школы в Римини. 20 мая 1357 г. на генеральном капитуле ордена в Монпелье Григорий был избран генералом ордена августинцев-еремитов.

Регистр его генералитета (Registrum generalatus, 1976), дошедший до нас в неполном виде (данные за 1357–1358), показывает, что Григорий почти постоянно находился в разъездах по различным провинциям ордена. Последнее письмо Григория, посланное во время поездки в Вену, датируется 20 ноября 1358 г. и адресовано настоятелю провинции Рени в Хагенау. Григорий скончался в Вене, вероятно, несколькими днями позднее и был похоронен в том же саркофаге, что и Фома Страсбургский.

На своём посту Григорий стремился восстановить соблюдение правил и устава ордена (как в отношении исполнения литургических обязанностей, так и в отношении бедности), урегулировать экономические аспекты жизни монахов и отдельных монастырей, обеспечить условия для культурного становления братьев.

В схоластической традиции Григорий носил почётный титул Doctor authenticus. Бермон предлагает две возможности интерпретации этого звания (Bermon. 2007. P. 84). С одной стороны, и именно эта трактовка более распространена, authenticus может означать «подлинный» в смысле авторитета Августина, который был основным источником для Григория и над оригинальными текстами которого он неустанно работал, чтобы иметь возможность предложить систематическую и аутентичную версию августинского учения. С другой стороны, authenticus может означать «обладающий авторитетом» и, следовательно, трактоваться как антоним слову «еретический».

Сочинения и их издания

Самым значительным трудом Григория является «Комментарий к первым двум книгам "Сентенций" Петра Ломбардского». К первой книге сохранилось 25 рукописей, ко второй – 13, к обеим книгам – 2.

Что касается комментариев на 3-ю и 4-ю книги «Сентенций», то, вероятно, их никогда не существовало (Bermon. 2002. P. 274; Mandarella. 2016. P. 198), при том что Григорий, вероятно, планировал составление комментария по крайней мере к 3-й книге, поскольку прямо говорит, что некоторые вопросы будут им рассмотрены именно там (Girard. 2017. P. 241).

Существует несколько раннепечатных изданий «Комментария»:

(1) Paris 1482 – Lectura super primum;

(2) Milano 1494 – Lectura super secundum;

(3) Valencia 1500 – Lectura super primum;

(4) Venezia 1503 – Lectura super primum et secundum;

(5) Venezia 1518 – Lectura super primum et secundum;

(6) Venezia 1520 – Lectura super primum et secundum;

(7) Venezia 1522a – Lectura super primum et secundum (cum Additionibus);

(8) Venezia 1522b – Additiones;

(9) Venezia 1532 – переиздание (5) с добавлением Additiones.

Современное критическое издание в шести томах вышло в 1979–1984 гг.

Помимо «Комментария на "Сентенции"», Григорию приписывается ряд малых трактатов. Прежде всего это сочинение «De usuris» («О ростовщичестве»), изданное в 1508 г. и второй раз в 1622 г.; списки (tabulae) сочинений Августина (Bermon. 2007. P. 24–25); трактаты «De quattor virtutibus cardinalibus» («О четырёх кардинальных добродетелях»), «De conceptione Beatae Virginis Mariae» («О зачатии блаженной Девы Марии»), «De intensione et remissione formarum corporalium» («О возрастании и убывании телесных форм»). Последний является отрывком из «Комментария к "Сентенциям"» (I, d. 17, p. 2) (Loewe. 2014. P. 274). Наконец, сохранились письма Григория, составленные им, когда он занимал пост генерала своего ордена.

Философия

Эпистемология

Вопросы эпистемологии – ключевые для понимания многих философских и теологических концепций Григория. Согласно Григорию, познание начинается с чувственного опыта. Отстаивая номиналистическую позицию по проблеме универсалий, он показывал, что универсалии формируются только после того, как умом были получены представления о единичных вещах. В простом познании (notitia simplex) Григорий традиционно проводил различие между интуитивным и абстрактивным познанием. Развивая идею Оккама, что интуитивное познание касается реально присутствующего предмета, а абстрактивное – не представленного здесь и сейчас органам чувств, он утверждал, что реальное различие между этими видами познания заключается не в присутствии/отсутствии познаваемого объекта, а в самом качестве опосредованности абстрактивного познания [I Sent. d. 3, q. 3, a. 1 (I, p. 390); d. 3, q. 1, a. 2 (I, p. 344)]. Это значит, что, по существу, как интуитивно-непосредственное, так и абстрактивно-опосредованное виды познания ведут к знанию самого объекта, т. е. абстрактивно-опосредованное знание не ограничивается знанием формы, но через её посредство познаётся представленная в нём вещь (Spruit. 1994. P. 310). В этом смысле species функционально определяется Григорием как сходство или образ известного объекта, что приводит интеллект к знанию самого объекта [II Sent. 7, 3, 1 (V, 119)]. Интуитивное познание обладает приоритетом над абстрактивным. Этот приоритет обусловлен не только тем, что интуитивное познание должно постоянно предшествовать абстрактивному, но и тем, что сама форма познаётся интуитивно. Поэтому всякое абстрактивное познание интуитивно, но не наоборот [I Sent. 3, 3, 1 (I, p. 392)]. В связи с необходимостью постижения форм Григорий также упоминал случай выдуманных (фиктивных) форм (species ficta), которые доступны нам не через органы чувств, но которые мы создаём путём комбинирования различных умопостигаемых форм из нашей памяти [I Sent. 3, 1, 2 (I, p. 358-364)]. Интуитивное познание может быть независимым от абстрактивного в своей непосредственности. Более того, форма становится интуитивно-непосредственным объектом познания [I Sent. 3, 3, 1 (I, p. 393); II Sent. 7, 3, 2 (V, p. 152)]. Таким образом, для Григория интуитивное знание является основой всякого знания.

Важнейшие эпистемологические разработки Григория касаются вопроса об объекте научного знания (scientia). Его рассуждения на эту тему тесно связаны, с одной стороны, с его критикой оккамистской теории научного знания, согласно которой объектом научного знания является заключение силлогизма, с другой – Уолтера Чаттона, полагавшего, что объектом научного знания являются вещи (res), находящиеся вне разума. Во-первых, Григорий утверждал, что предмет научного знания должен быть вечным и необходимым, поскольку в противном случае следует, что многие науки изучают контингентное и условное, т. е. то, что могло бы быть иным. Во-вторых, в решении вопроса об объекте научного знания Григорий отталкивается от понятия «вещь», предложенного в качестве такого объекта Чаттоном и развитого А. Вудхэмом. Понятие «вещь» в научном познании у Чаттона – это положение дел, обозначаемое как отрицательной, так и утвердительной пропозицией. Вудхэм модифицировал эту теорию, проведя различие между положительными и отрицательными состояниями дел. Таким образом, по Вудхэму, у каждой пропозиции (как утвердительной, так и отрицательной) имеется своё совокупно обозначаемое (complexe significabile), так что пропозиции «Сократ курнос» и «Сократ не курнос» – две разные «вещи», т. е. разные конкретные объекты научного знания.

Положение дел имеет свой онтологический статус. Однако вопрос о том, каким именно образом можно онтологически классифицировать совокупно обозначаемое, или положение дел, решался по-разному. Григорий подробно рассматривает эту проблему [I Sent. Prol. q. 1, a. 1 (I, p. 2-12)]. В исследовательской литературе распространены три интерпретации онтологического статуса complexe significabile у Григория. 1. Основывается на утверждении Григория, что complexe significabile – это ничто (nihil) (Biard. 1989. P. 183; Libera. 2002. P. 217; Bermon. 2007. P. 166–167). 2. Опирается на утверждение Григория о том, что к complexe significabile могут быть применены трансценденталии «нечто» (aliquid), «вещь» (res) и «сущее» (ens) и поэтому complexe significabile должно быть независимым от разума, хотя оно и не является сущностью (Nuchelmans. 1973. P. 73). 3. Исходит из того, что сomplexe significabile – нечто, но не сущее, следовательно, должно зависеть от познающего или находиться в уме (Mandrella. 2016. P. 208).

Другая важная проблема, связанная с совокупно обозначаемым, – насколько возможно определение его истинностного статуса. Григорий выделял три таких способа: 1) сomplexe significabile было бы истинно в силу того, что пропозиция, обозначающая данное сomplexe significabile, была бы истинной; 2) сomplexe significabile истинно в силу несотворённой истины; 3) сomplexe significabile истинно, потому что оно имеет место. Эти описания иногда считаются конкурирующими. При общем согласии исследователей с тем, что первый способ следует оставить в стороне как слишком слабый, поскольку он ставит истинность complexe significabilia в зависимость от высказываний, утверждается, что второй и третий способы совместимы друг с другом (Libera. 2002. P. 253; Conti. 2004. P. 482–483) и даже дополняют друг друга (Bermon. 2007. P. 161–162).

Концепцию сomplexe significabile, эпистемологическую по своему происхождению, Григорий применял для решения многих философских проблем – в том числе о статусе будущих контингентных событий, определения понятий «благо» и «зло».

Этика

Понимание того факта, что абсолютно благой Бог не может быть действующей причиной зла, приводило средневековых мыслителей к принятию привационной трактовки зла. Усилия Григория по определению понятий «зло» и «грех» направлены на то, чтобы различить в их понимании «несовокупно обозначаемое» (incomplexe significabile) и «совокупно обозначаемое» (complexe significabile). Как incomplexe significabile грех понимается как нечто овеществлённое (например, как нечто сделанное, плохой поступок, злая воля) [II Sent. d. 34-37, q. 1, a. 2 (VI, p. 236)]. В этом контексте сущностями являются только экстраментальные вещи, касающиеся субъектов: например, согрешивший человек. Как complexe significabile зло обозначает состояние дел, когда совершается или желается нечто злое [II Sent. d. 34-37, q. 1, a. 2 (VI, p. 233)]. Если же дурное действие и грех определяются как совокупно обозначаемое (то же относится к объектам предписаний и запретов), то они также не являются сущностями. Точнее, как положения дел дурной поступок и грех являются сущностями в самом общем смысле ens (в человеческом сознании), но они не являются внементальными сущностями, для которых Бог может выступать в качестве действующей причины.

«Совокупно обозначаемое» играет в этике Григория особую роль. Так, единственным критерием греховности поступка является то, направлен ли он против «здравого разума» (recta ratio) или нет. Однако отсылка на суждение здравого разума может быть выражена только через «совокупно обозначаемое», т. е. в виде высказывания «совершить х – значит поступить против здравого разума», описывающего определённое положение дел. Грех заключается не в совершении поступка греховным образом, а в самом положении дел, которое создаёт этим своим поступком действующий [II Sent. d. 34-37, q. 1, a. 2 (VI, p. 253)].

Определение морально дурного поступка через complexe significabile и recta ratio позволило Григорию перевернуть оккамовскую формулу «злое, потому что запрещённое» на «запрещённое, потому что злое». Таким образом, моральное добро или зло основывается только на его соответствии или несоответствии здравому разуму и как таковое имеет место независимо от того, существует ли Бог. Согласно такому пониманию, для того чтобы действие было хорошим или плохим, не требуется явного (божественного) предписания или запрета. Грех – это прежде всего свободное действие против здравого разума [II Sent. d. 34-37, q. 1, a. 2 (VI, p. 234)]. Григорий осмысливает свою позицию как развитие идеи Августина о том, что грех есть деяние против вечного закона, который приравнивался им к божественному разуму (Aug. Contra Faustum, 22, 27). Григорий утверждает: всё, что выступает против вечного закона, также нарушает и здравый разум. Тем самым здравый разум фактически отождествляется им с разумом божественным. Григорий считал, что выражение «здравый разум» предпочтительнее выражения «божественный разум» в силу того, что при определении греха как нарушения божественного разума можно понять, что нечто грех «не потому, что деяние противоречит разуму Бога, в той мере, в какой разум Бога правилен, а потому, что оно противоречит разуму Бога, постольку поскольку он божественен» [II Sent. d. 34-37, q. 1, a. 2 (VI, p. 235)]. С этим определением связан также известный мысленный эксперимент Григория, основанный на допущении несуществования Бога («Как если бы Бога не было»): даже если допустить невозможное – что Бога нет или Его разум ошибается, – противоречие здравому разуму всё равно будет грехом (Апполонов. 2018).

Хотя Григорий отстаивает такое понимание морали, необходимое обоснование которого находится вне божественной воли, он ни в коем случае не отказывается от Бога как конституирующего основания всякой морали. В частности, он обсуждает вопрос о влиянии добрых и злых намерений на решение о дурном или благом характере поступков. Здесь Григорий следует за Августином и отстаивает то положение, что все нравственно добрые поступки проистекают из любви к Богу и что любовь к Богу как высший принцип мотивирует нравственно доброе поведение [II Sent. d. 38-41, q. 1, a. 1 (VI, p. 295)]. Если основанием и целью поступка не является любовь к Богу, то данный поступок морально плох. Эта мысль приводит философа к выводу, что неверующий не может поступать нравственно хорошо [II Sent. d. 38-41, q. 1, a. 2 (VI, p. 311)].

Благодаря Григорию complexe significabile стал общим интеллектуальным достоянием схоластики, а параллельные понятия встречаются у многих важных интеллектуалов более позднего времени (Nannini. 2016; Corbini. 2020).

Теология

Теологическая мысль Григория отличается продуманностью и многошаговостью аргументации, благодаря чему ему удавалось исчерпывающе проанализировать все возможные решения тех вопросов, которым он уделил особое внимание в своём «Комментарии». Главные из них – это комплекс вопросов, связанных с божественным предвидением, истинностью пропозиций о будущих контингентных событиях, божественным предопределением.

Проблема необходимости будущих событий

С философской точки зрения утверждение о том, что Бог всегда заранее знает все истинные пропозиции, ставит проблему детерминизма, ведь для любой пары контрадикторных пропозиций распределение истинностных значений уже определено заранее, т. е. до возникновения ситуации, которая их верифицирует. Чтобы избежать этого следствия, Пётр Авреол утверждал, что высказывания о будущих контингентных событиях ante factum не являются ни истинными, ни ложными, а просто нейтральными. Таким образом, даже Бог не знает, произойдёт ли морское сражение Х, потому что пропозиция «Морское сражение Х произойдёт» ни истинно, ни ложно. Григорий считал эту позицию ошибочной, несмотря на то что она опирается на главу IX «Об истолковании» Аристотеля. Более того, он не принимал любые попытки иначе интерпретировать Аристотеля. Григорий утверждал, что принцип двузначности постоянен и Аристотель был неправ, делая исключение для пропозиций о будущих контингентных событий. В основе его решения проблемы лежит теологическое представление о свободе божественной воли. Поскольку Бог волит и действует свободно в акте творения, постольку логически всё сотворённое радикально контингентно: возможно, чтобы всё в мире было иначе. С другой стороны, Бог неизменен, а Его знание абсолютно. Совмещая эти два условия, Григорий заключает, что истинные пропозиции о будущих контингентных событиях всегда были условно неизменно истинными. Знание Богом будущих событий не абсолютно, а необходимо ex suppositione (условно), поскольку в силу свободы Бога возможно, чтобы Он обладал иным знанием. В целом из позиции Григория следует, что он, скорее всего, проводил между прошлым и будущим модальное различие, из чего следует, что он скорее отрицал то, что Бог может изменить прошлое [I Sent. d. 38, q. 1-2 (p. 237–310)].

Божественное всемогущество

Григорий касается ещё одной темы, приобретшей особую значимость после У. Оккама, – пределов божественного всемогущества. Он анализирует тезис, которого придерживались некоторые его современники (Роберт Холкот, Ричард Фицральф и Адам Вудхэм), о том, что Бог может лгать. Эта проблема тесно связана с вопросами о границах божественного предвидения и об истинностном статусе пропозиций о будущих контингентных событиях. Здесь рассматривается случай божественных высказываний о будущем: такие пропозиции либо необходимо истинны, но тогда ограничивается божественная свобода, либо такие пропозиции могут быть и ложными, но тогда Бог может сознательно обманывать. Столкнувшись с этой дилеммой, Григорий решительно отказывается от допущения, что Бог может лгать, ведь в противном случае под сомнение может быть поставлен авторитет Писания. В то же время он стремится сохранить абсолютность божественного всемогущества. Отсюда вытекает инфинитизм, т. е. утверждение возможности актуальной бесконечности, – весьма редкая для средневекового богословия позиция. Так, философ аргументирует, опять же против Петра Авреола, в пользу того, что Бог способен знать все бесконечные точки непрерывной поверхности и способен создать тело, превосходящее любое данное тело, каким бы большим оно ни было.

Божественное знание

В божественном знании Григорий различает простое постижение и знание истинности высказываний. В основе этого различения лежат два разных объекта божественного знания – вещи (res), познающиеся непосредственно, и пропозициональные значения (enuntiabilia). В любом случае для Григория Бог знает сущие непосредственно, без посредников, и с этой точки зрения тезис Авреола о том, что Бог знает всё существующее через свою сущность, им отрицается.

Проблема предопределения

Начиная с Августина и Пелагия тема соотношения благодати и заслуг была центром западных сотериологических концепций. К 13 в. установился консенсус о решении проблемы предопределения: Бог предопределяет, осуждение зависит только от человека; Бог спасает избранных, даруя им благодать, остальные остаются в грехе и справедливо наказываются. В 13 в. термины «предопределение» и «осуждение» получают общепринятое употребление: первый означает божественную волю спасти некоторых людей, второй – предвидение грехов у отвергнутых. Во 2-м десятилетии 14 в. вызов этому согласию бросил Пётр Авреол. Рассматривая традиционное решение проблемы (индивидуальное избрание), он утверждал, что оно: 1) несимметрично в отношении причин предопределения и осуждения, 2) приводит к детерминизму, поскольку Бог избирает одних без учёта заслуг и, следовательно, свободного решения воли. В своём подходе Пётр Авреол настаивал, что Бог желает спасти всех, предлагая благодать каждому без исключений, а предопределение и осуждение зависят только от реакции (принятия/непринятия) на это общее предложение благодати. Основное новаторство Петра Авреола заключалось в концепции «препятствия для благодати» (obex gratiae): наличие или отсутствие в человеке в результате его нравственного поведения некоторой силы, препятствующей действию благодати. Из этого он заключал, что человек может быть отрицательной причиной предопределения. Большинство философов старались опровергнуть Авреола и найти новые аргументы в пользу традиционного решения. Сторонники нового подхода (такие как Уолтер Чаттон, Геральд Одонис и Фома Страсбургский) подчёркивали роль человеческого действия как причины спасения, тем самым видоизменяя концепцию Авреола, – человек может выступать положительной причиной предопределения. Хотя рассуждения Григория о предопределении направлены на опровержение этих двух новых подходов, нельзя сказать, что он аргументирует в пользу традиционной схемы: ввиду критики её Авреолом это уже не представлялось возможным.

Григорий отводит абсолютную роль божественной благодати в определении спасительной судьбы человека, реагируя тем самым на полупелагианские тенденции, пробивавшиеся в парижских и оксфордских богословских кругах в предыдущие два десятилетия. Григорий основывает свою позицию прежде всего на обширных цитатах из Августина, что позволяет ему выстроить радикальную критику любого возможного вклада человека в своё спасение или вечное осуждение: Бог в абсолютной свободе своей воли уже предвечно предопределил и праведных, и проклятых, и никто из смертных не может знать, какова индивидуальная судьба каждого из них.

Своё решение проблемы предопределения Григорий формулирует в пяти утверждениях (I Sent. d. 40-41, q. 1, a. 2). 1. Никто не предопределён вследствие правильного использования свободного решения. 2. Никто не предопределён вследствие предвидения отсутствия препятствия для благодати. 3. Бог предопределяет только в силу Своего милосердия и дара. 4. Никто не осуждён вследствие направленного к злу свободного решения воли. 5. Никто не осуждён вследствие предвидения препятствия для действия благодати.

Радикальность позиции, занятой Григорием, позволяет ему в максимальной степени стремиться к доктринальной последовательности, однако ценой определённой жёсткости, за которую противники прозвали его «детомучителем» (tortor infantium): Григорий полагал, что дети, умершие до крещения, осуждены.

Место в истории идей

Несмотря на то что фигура Григория привлекает большое внимание медиевистов, понимание его места в истории философии осложняется рядом проблем, характерных для историографии схоластики 14 в. Во-первых, 14 в. в истории схоластики неотомистской школы, сходящей со сцены после Второго Ватиканского собора, но всё ещё влиятельной в образовании, рассматривался, с одной стороны, как время опасных скотистских и номиналистических новаций, а с другой – как период реакции и фидеизма, закат «золотого века». Во-вторых, маркирование чуть ли не всего периода крайне расплывчатым термином «номинализм» просто вводит в заблуждение. Наконец, в отличие от более раннего периода, время, на которое пришлась творческая активность Григория, было изучено до последнего времени крайне плохо, поэтому вписать его фигуру в контекст эпохи и оценить его оригинальность представлялось ранее весьма затруднительным. Кроме того, сейчас становится всё очевиднее, что начиная с 1330-х гг. и до 1378 г. францисканские и доминиканские магистры были потеснены в Парижском университете представителями ордена августинцев-еремитов, среди которых помимо Григория можно назвать Фому Страсбургского, Альфонса Варгаса, Уголино из Орвието.

Ныне известно, что Григорий первым представил в Парижском университете новаторские идеи, разработанные в английских школах в период между Уильямом Оккамом и Фомой Брадвардином: начиная с Григория имена Адама Вудхэма, Ричарда Фицральфа, Уолтера Чаттона, Уильяма Хэйтсбери, Фомы Букингема, Ричарда Килвингтона, Роберта Галифакса и др. стали общеизвестными среди парижских магистров. На Григория также оказали сильное влияние мыслители Парижского университета (Пётр Авреол, Франциск из Марки, Фома Страсбургский, Герард Одонис и Михаил Масса).

Значительным было влияние Григория на схоластов 2-й половины 14 – 15 вв., а также на мыслителей Реформации. Об этом влиянии известно из-за многочисленных цитат значительных фрагментов из работ Григория, которые обнаруживаются после 1350 г. в сочинениях цистерцианцев Якова Эльтвильского, Петра д’Айи, Генриха Лангенштейнского, Петра Сеффонса, Марсилия Ингенского, августинца Уголино из Орвието и францисканца Петра Кандия (папа Александр V). Влияние Григория сохранялось и в 15 в. Например, общий комментарий к «Сентенциям» (т. н. «Quaestiones communes») Венского университета 1-й половины 15 в. во многом прямо или косвенно опирался на мысли Григория (Schabel. 2020).

Пожалуй, самым главным элементом влияния Григория является его особая приверженность Августину. Во-первых, Григорий читал Августина более внимательно и подробно, чем большинство предшественников, и поэтому, например, он мог укорять Петра Авреола за его ошибочные цитаты из Августина. Интерес Григория к трудам Августина рассматривается как центральное звено в развитии «историко-критического» метода в философской теологии, отчасти предвосхищающего современные научные методы. Так, Григорий не только подробнее и точнее цитировал Августина, но и наряду с другими представителями своего ордена пытался вычленить достоверные тексты Августина (Trapp. 1956).

Доктринальный августинизм Григория, сформировавшийся под влиянием францисканской и оксфордской традиций, а не вследствие рецепции идей Эгидия Римского, вскоре стал доминировать среди августинцев-еремитов. К началу 16 в. существовали эгидийское и григорианское направления, и часто via Gregorii развивался самостоятельно во многих университетах, например в Виттенберге, где преподавал Мартин Лютер, принадлежавший к августинскому ордену. То, что крайний августинизм Григория по вопросу о предопределении стал практически официальной доктриной в Венском университете, помогает объяснить его влияние не только на идеи Лютера, но и Жана Кальвина. Идеи Григория были востребованы и в посттридентской схоластике, несомненно оказав влияние на дискуссии 17 в.