«Евге́ний Оне́гин», роман в стихах А. С. Пушкина. Создан в 1823–1831 гг.

По первоначальному замыслу автора произведение должно было состоять из девяти глав. 1-я глава завершена 22 октября (все даты даны по старому стилю), основной текст 2-й главы – 8 декабря 1823 г. (дорабатывался в 1824), 3-я писалась с 8 февраля по 2 октября 1824 г., 4-я – с конца октября 1824 г. по начало января 1826 г., 5-я – с 4 января по 22 ноября 1826 г., 6-я – в одно время с 5-й (завершена не позднее 1 декабря 1826), 7-я – с 18 марта 1827 г. по 4 ноября 1828 г., в неё первоначально входил «Альбом Онегина», создававшийся, вероятно, весной 1828 г. (в рукописи имеется дата 5 апреля).

«Путешествие Онегина», задуманное первоначально как 8-я глава, создавалось в 1825 г. (описание Одессы) и со 2 октября 1829 г. по 18 сентября 1830 г., 9-я (в окончательном варианте 8-я) – с 24 декабря 1829 г. по 25 сентября 1830 г. Хронология работы над т. н. 10-й главой, в которой, в частности, описывалась эпоха преддекабристских кружков, до сих пор не прояснена (известно лишь, что Пушкин, сохранив у себя в зашифрованном виде наиболее рискованные строфы, сжёг её 19 октября 1830). Основная работа над текстом романа была завершена осенью 1831 г. (письмо Онегина Татьяне датировано автором 5 октября).

Первое издание романа печаталось отдельными главами. 1-я вышла 16 февраля 1825 г., вторая в октябре (около 20-го числа) 1826 г., 3-я – 10–11 октября 1827 г., 4-я и 5-я (под одной обложкой) – не ранее 31 января и не позднее 2 февраля 1828 г., 6-я – 23 марта 1828 г., 7-я – 18–19 марта 1830 г., 8-я (на титульном листе значилось: «Последняя глава "Евгения Онегина"») – в конце января 1832 г. Второе (первое полное в одном томе) издание появилось в конце марта 1833 г., третье (второе полное) – в последних числах декабря 1836 г.; именно оно даёт окончательный текст романа [посвящение (впервые напечатанное при отдельном издании 4-й и 5-й глав, а в издании 1832 отнесённое в примечания), восемь глав, примечания, «Отрывки из путешествия Онегина»].

Роман написан рифмованным 4-стопным ямбом (за исключением безрифменной «Песни девушек» в 3-й главе, написанной трёхстопным хореем), воспринимавшимся Пушкиным как универсальный размер, пригодный для всех основных поэтических жанров (ода, элегия, послание, поэма). Строфа, получившая название «онегинской», объединила все основные типы рифмовки. Композиция «онегинской строфы» обычно трактуется следующим образом: первый или первые два стиха выдвигают очередную тему, затем она обсуждается с разных точек зрения, заключительное двустишие подводит предварительный итог этого обсуждения. Однородно-монотонное чередование строф компенсируется астрофическими «Песней девушек» и письмами Татьяны и Онегина, а также многочисленными «пропусками».

Особенности романной конструкции сводятся к следующему: на первом плане не действие, а «отступления», не герои, а автор, соотнесённый с каждым из них биографически, мировоззренчески, эмоционально-психологически; двойное деление текста (на главы и строфы) дробит текст на соизмеримые фрагменты и одновременно обеспечивает его единство; «пропущенные» строфы усиливают впечатление фрагментарности, но вместе с тем активизируют читательское восприятие, побуждая к «домысливанию» и вовлекая читателя в игру с автором, в основе которой – постоянное изменение интеллектуальной и литературно-эстетической дистанции между ними. Читатель оказывается то единомышленником автора, то объектом изощрённой иронии, то заинтересованным собеседником, то вовсе не принимается в расчёт.

Система жанровых ассоциаций стремится к максимальной полноте: роман в стихах соотнесён с поэмами и с прозаическими романами разных типов, балладой, элегией, посланием, эпиграммой (и широко понимаемой культурой светского острословия), путешествием, включает в себя элементы «бытовой» литературы (например, письма).

К числу основных приёмов композиции, кроме «пропусков», принадлежат: «приём исчерпывающего деления» темы, сводящийся обычно к «списочному» перечислению её основных аспектов (Пумпянский Л. В. Об исчерпывающем делении, одном из принципов стиля Пушкина / Пушкин: Исследования и материалы. Т. 10. Л., 1982. С. 204–215); симметрия, основанная на делении текста на две части по четыре главы в каждой, в сочетании с тематическими «повторами», «возвращающими» читателя к оставленным ранее темам и образующими «рамки». Таковы петербургская тема в 1-й и 8-й главах, московская тема во 2-й и 7-й главах, письмо Татьяны в 3-й главе и письмо Онегина – в 8-й, монолог Онегина в 4-й главе и монолог Татьяны – в 8-й, тема Ленского во 2-й и 5-й главах (См.: Набоков В. В. Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Санкт-Петербург, 1998. С. 42). При этом, как считал П. А. Вяземский, хорошо знавший Пушкина и характер его работы над романом, он «<…> не имел первоначально преднамеренного плана, <…> писал "Онегина" под вдохновением минуты и под натиском впечатления, следовавшим одно за другим» (Вяземский П. А. Полное собрание сочинений. Санкт-Петербург, 1882. Т. 7. С. 319).

Соотношение литературы и жизни в романе осмыслялось в сложной перспективе истории чувств; восприятие действительности через посредство литературных текстов расценивалось как следствие и свидетельство культурной адекватности, а самоидентификация с персонажами других литературных произведений, признанных влиятельными, совершенными в своём роде или модными, – как проявление провинциальности мышления (ср. иронически окрашенные замечания о Татьяне, которая приняла Онегина за Чарльза Грандисона).

В одном из «отступлений» 3-й главы Пушкин предлагает читателю ироническую типологию романного жанра, рассуждая о «романе на старый лад», в котором торжествовала добродетель, и о новом, в котором восторжествовал порок. «Евгений Онегин» оказался парадоксальной реализацией этих представлений: он начинается как сочинение в новейшем вкусе, как рассказ о «москвиче в гарольдовом плаще», где «русская хандра» комически отождествляется с «английским сплином», но завершается в духе именно «старого» нравоучительного романа – отказом-отповедью Татьяны, с её «мудрым, чистым, непритязательным, русско-христианским аскетизмом разбитого сердца» (Франк С. Л. Этюды о Пушкине. Мюнхен, 1957. С. 84).

Мотивы долга, личного достоинства и чести сочетаются с темой одиночества человека в мире, где царят рок и случай, и малозначимое событие, такое как непреднамеренная встреча или необязательный разговор, «по тайной воле Провиденья» [ср. запись в черновом наброске рецензии Пушкина на «Историю русского народа» Н. А. Полевого (1830): «…невозможно предвидеть случая – мощного мгновенного орудия Провидения»], способно повлечь за собой самые серьёзные последствия, и где переживание необратимости времени и неотменимости поступка стало доминантой самосознания героев и автора.

По наблюдению Ю. Н. Тынянова, главные герои романа не «типы», а сложные комбинации различных черт автора романа и лиц из его окружения (Тынянов Ю. Н. Архаисты и новаторы. Ленинград, 1929. С. 223). Так, Евгений Онегин воспринимался критиками и как «двойник» Пушкина, и как отражение особенностей личности и мировоззрения П. Я. Чаадаева, А. Н. Раевского, М. Д. Бутурлина, П. А. Катенина. Современники узнавали во Владимире Ленском Илья Репин. «Евгений Онегин». Дуэль Онегина с Ленским. 1899.Илья Репин. «Евгений Онегин». Дуэль Онегина с Ленским. 1899.В. К. Кюхельбекера, реже Пушкина, а А. Н. Вульф – самого себя. Татьяну Ларину соотносили с А. П. Керн, С. С. Щербатовой, М. Н. Раевской (Волконской), Н. Д. Фонвизиной, Е. Н. Вульф, А. С. Норовой и даже с Е. К. Воронцовой; Кюхельбекер считал, что в её образе отразилось пушкинское мироощущение. На периферии системы персонажей располагаются прямо названные или легко узнаваемые реальные лица (П. П. Каверин, П. А. Вяземский, И. И. Дмитриев и др.) и литературные персонажи (например, Буянов, герой поэмы В. Л. Пушкина «Опасный сосед», 1812).

Многочисленные упоминания Пушкина о своём романе в переписке и зафиксированных современниками разговорах не складываются в завершённую картину. Наиболее существенными представляются его замечания (иногда мистифицирующие) о стихотворной форме произведения [«<…> я теперь пишу не роман, а роман в стихах – дьявольская разница» (П. А. Вяземскому, письмо от 4 ноября 1823)]; о поэме Дж. Г. Байрона «Дон Жуан», якобы ставшей ориентиром для «Онегина» (в том же письме к Вяземскому) [позднее Пушкин это отрицал (А. А. Бестужеву, письмо от 24 марта 1825 )]; о значении «отступлений» («Пишу теперь новую поэму, в которой забалтываюсь донельзя» (А. А. Дельвигу, 16 ноября 1823); о «лёгком» содержании романа, которое соответствует европейской литературной традиции («Бестужев пишет мне много об Онегине – скажи ему, что он не прав: ужели хочет он изгнать все лёгкое и весёлое из области поэзии? куда же денутся сатиры и комедии? следственно, должно будет уничтожить и Orlando furioso» <«Неистового Роланда» Приосто>, и Гудибраса <«Hudibras» Сэмюэля Батлера> <…>, и лучшую часть Душеньки, и сказки Лафонтена, и басни Крылова <…>. Картины светской жизни также входят в область поэзии <…> (К. Ф. Рылееву, письмо от 25 января 1825); о «независимости» и своенравии героев, принимающих решения независимо от автора романа [«Представляете, какую штуку удрала со мной моя Татьяна… замуж вышла» (слова Пушкина, сообщённые С. П. Жихаревым Л. Н. Толстому, см.: Гусев Н. Н. Лев Николаевич Толстой. Москва, 1970. С. 200)].

С отзывами о романе выступили Д. В. Веневитинов [именно его отзыв о романе ценил Пушкин, противопоставляя его прочим (Пятковский А. П. Князь В. Ф. Одоевский и Д. В. Веневитинов. Санкт-Петербург, 1901. С. 125–126)], И. В. Киреевский, заявивший о начале нового периода развития поэзии Пушкина – «поэзии русско-пушкинской» (впрочем, отметивший и «пустоту главного героя», и остаточное влияние Байрона) (Киреевский И. В. Нечто о характере поэзии Пушкина // Московский Вестник. 1828. Ч. 8. № 6. С. 191–193), М. А. Дмитриев (обсуждавший преимущественно погрешности Пушкина против школьной грамматики), П. А. Плетнёв, М. П. Погодин, О. М. Сомов, С. П. Шевырёв, Н. А. Полевой, Н. И. Надеждин, В. Г. Белинский, П. И. Шаликов. Наиболее активно обсуждались заглавный герой романа, в котором иногда усматривали параллель байроновскому Чайльду Гарольду и альтернативу грибоедовскому Чацкому, «пропущенные строфы», обилие «отступлений», «открытый финал».

Влияние «Евгения Онегина» на русскую литературу исключительно велико. Роман вошёл в её язык как неотменяемый контекст, с которым можно взаимодействовать как на уровне цитат, так и аллюзий и подразумеваний, апеллируя и к образам героев, и к «отступлениям», и к отдельным выражениям. Современники отмечали влияние романа в стихах на русскую лирику (в частности, позднего Вяземского), поэмы 1830–1850-х гг. («Сашка» и «Тамбовская казначейша» М. Ю. Лермонтова, «Параша» и «Андрей» И. С. Тургенева), романы Лермонтова, И. А. Гончарова, И. С. Тургенева, на поэму А. А. Блока «Возмездие». Литературная критика второй половины 19 в. (А. В. Дружинин, А. А. Григорьев, Ф. М. Достоевский, Н. Г. Чернышевский, Д. И. Писарев) постоянно обращалась к «Евгению Онегину» как к своего рода ориентиру для русских писателей нескольких поколений.

Роман многократно переводился, в том числе на чешский, польский, сербский, болгарский, хорватский, иврит, английский, французский, немецкий, испанский, итальянский, португальский, китайский языки.

П. И. Чайковский создал по роману одноимённую оперу (1878).

Фамилию главного героя романа взял себе А. Ф. Онегин, коллекционер, собиратель рукописей и семейных реликвий А. С. Пушкина.