«Алкивиа́д I» («Алкивиад Больший»), один из диалогов, которые, как полагают многие исследователи, создан не Платоном, но в его школе, и, вероятно, после смерти её основателя. В диалоге представлено несколько важнейших для философского учения Платона тем и концептов. Это темы эроса, образования (причём фигура Наставника приобретает здесь центральное место), самопознания, различения души и тела и т. д. В диалоге «Алкивиад I» нет прямого выхода к теории идей, как и к натурфилософии и космологии диалога «Тимей», однако в нём формулируются тезисы, которые становятся пролегоменами к философии Платона.

На значимости диалога «Алкивиад I» для философии активно настаивали неоплатоники 4–6 вв. (Ямвлих, Прокл, Олимпиодор Младший), трактуя его как важнейший текст, осуществляющий инициацию в платонизм. В 19 в. авторство Платона было поставлено под сомнение, что вызвало определённое охлаждение интереса к данному диалогу как к свидетельству о философии Платона. М. Фуко в своих лекциях 1981–1982 гг. возродил интерес к этому диалогу, рассматривая его в более широкой современной перспективе формирования субъективности в европейской цивилизации (Foucault. 2001).

Сюжет и структура диалога

Диалог назван по имени Алкивиада (ок. 450–404) – противоречивой фигуры в истории афинской политики времён Пелопоннесской войны. Его близкие отношения с Сократом всем были хорошо известны, а потому к ним неоднократно обращались ученики последнего. В корпусе псевдо-платоновских текстов существует диалог «Алкивиад II» (Алкивиад Меньший). Алкивиад произносит проникновенные слова о Сократе в финальной сцене платоновского диалога «Пир». Об Алкивиаде много писал Ксенофонт Афинский. Сократик Эсхин из Сфетта посвятил ему одноимённый диалог. Более всего сократиков задевал тот факт, что, будучи близким к их учителю человеком, Алкивиад всё-таки не пошёл по пути философа.

Встреча Сократа с Алкивиадом, изображаемая в диалоге, произошла в 433 г. или самом начале 432 г. до н. э. Позднее оба действующих лица этого диалога участвовали в Потидейской кампании – серии военных операций в Халкидике и в Македонии, предшествовавших началу Пелопоннесской войны. Именно тогда Сократ спас Алкивиаду жизнь (Платон. Пир. 219e).

Встреча происходит, когда Алкивиад выходит из возраста юноши, на что указывает Сократ, говоря об изменениях, происходящих в его облике. Юноша выбирает путь военно-политической карьеры, что было естественно для большинства молодых людей его круга (Алкивиад был племянником Перикла и после смерти отца воспитывался в его доме). Обсуждение готовности Алкивиада к этой карьере и постановка вопроса о должном наставнике являются рамкой данного диалога.

Вступление (103а–106b) включает в себя несколько тем: Сократ признаётся в симпатии к Алкивиаду, ссылаясь на запрет со стороны своего даймония, объясняет, почему не сделал этого раньше, разоблачает амбиции Алкивиада и утверждает, что без него, Сократа, а также без сократовского демона тот свои амбиции реализовать не сможет. Сократ и Алкивиад договариваются по поводу метода, который позволит юноше приобщиться к мудрости: это будут не речи (как это практикуют софисты), но беседа. Сократ ведёт себя как майевт, что напоминает его действия в диалоге «Теэтет».

Бо́льшую часть диалога составляет выяснение того, обладает ли Алкивиад каким-то из модусов знания, нужного именно политику. А если обладает, то каким образом он его приобрёл. «Но возможно ли, чтобы ты выучился чему-либо или что-то открыл, не желая учиться или заниматься сам поиском?» (106d) – иронически интересуется Сократ.

На первом этапе разговора выясняется всё, чему учился и что знает Алкивиад (106b–109b). Поскольку наибольшей значимостью и известностью для общества обладают дела войны и мира, он стремится прославиться именно в них. Но выясняется, что именно эти знания Алкивиад так и не приобрёл. Встаёт вопрос о справедливости как центральном понятии политики.

Алкивиад обладает некоторым мнением о справедливом и несправедливом. Но научился он ему «от многих» (110d), а это для Сократа является явным признаком эпистемической ничтожности результата обучения. Ведь справедливость – предмет наиболее оспариваемый и противоречивый и в области политики именно она становится причиной конфликтов (109с–112d).

Вынудив Алкивиада согласиться с тем, что его признание – это не дань условности в словесной игре, но признание в невежестве (112d–113с), Сократ разбирает прагматический тезис последнего о том, что на самом деле политика – область не справедливого, но полезного. Алкивиад не может рассказать, как он учился знанию о том, что является полезным. Тезис о том, что полезное не всегда прекрасно достаточно, также легко опровергается Сократом, который оценивает справедливое в качестве чего-то совершенного. С этой точки зрения справедливое не может не быть полезным (113d–116d).

Подытоживая предшествующий диалог, Сократ окончательно уличает Алкивиада в невежестве (ἄγνοια), т. е. таком незнании, которое не осознаёт себя. Намёк на будущее предсказание дельфийского оракула о Сократе здесь несомненен (116е–119b).

В ответ на попытку Алкивиада уклониться от ответственности за своё невежество ссылкой на невежество остальных афинских политиков (за исключением Перикла, который, впрочем, свою мудрость так никому и не передал) и на собственную природу, превосходящую их во всём, Сократ предлагает Алкивиаду (памятуя о его претензиях на славу) сравнивать себя не с земляками, а с главными соперниками Афин – Великим (персидским) царём и спартанскими царями (119b-120e). Отчётливо звучит требование заботы о себе, которую должен проявить Алкивиад, готовясь к состязанию с такими соперниками.

Иронически парировав ссылку Алкивиада на свою родовитость указанием на то, что он сам происходит от Дедала, сына Гефеста, Сократ переходит к развёрнутому повествованию о воспитании спартанских и персидских правителей (120е–124а). Это повествование имеет все черты, свойственные античным педагогическим утопиям (ср. «Киропедию» Ксенофонта Афинского). Миф (в данном случае педагогический), рассказанный Сократом, как и во многих собственно платоновских диалогах, фиксирует переломный момент в дискурсе. В случае «Алкивиада I» этот фрагмент можно (в духе аристотелевской «Поэтики») считать «узнаванием» (ἀναγνώρισις), т. е. моментом, когда Алкивиад полностью освобождается от своих заблуждений и понимает, как на самом деле обстоит дело.

На втором этапе диалога Алкивиад, оказавшись беззащитным перед сократовской эристикой и диалектикой, превращается в мягкий воск, из которого Сократ, словно бы лепит будущую версию себя – только готовую выступить на политической арене. Алкивиад как персонаж диалога готов перенести все свои ожидания и надежды на Сократа и даже надеется в дальнейшем стать не хуже, чем он, обучать наставника, как тот ныне обучает его. В контексте несовпадения высказанного в этом разговоре желания учиться мудрости, причём мудрости политической, и реальной судьбы Алкивиада беседа приобретает драматический оттенок.

Сославшись на собственного наставника, даймония, который явно выше наставника Алкивиада (Перикла) (124с), Сократ призывает юного собеседника выяснить, в чём тому нужно совершенствоваться, т. е. в чём состоит искусство государственного мужа. Перебирая множество примеров, они приходят к выводу, что государственный муж ответственен за ту область, где граждане взаимодействуют друг с другом, а обеспечить успешность этого взаимодействия может лишь взаимная дружба (124с–126е). Столкнувшись с парадоксом, на который его натолкнул Сократ (государство – общее дело, отсюда необходимость дружбы между гражданами; но каждый в государстве занимается своим собственным занятием, а это дружбе препятствует), Алкивиад вновь признаётся в своём невежестве. Сократ соглашается с трудностью своего вопроса, не давая на него прямого ответа (126е–127d).

После этого происходит окончательный разворот диалога к теме заботы о себе (ἐπιμέλεια) [которая сама является многослойным феноменом (Jorge de Carvalho. 2019)]. С одной стороны, речь по-прежнему идёт о воспитании Алкивиада и подготовке его к будущей политической деятельности. С другой – подспудно решается вопрос о том, что́ должно быть предметом попечения со стороны государственного деятеля. Становится понятно, что предмет заботы в том и другом случае один – душа гражданина. Прежде всего Сократ помогает Алкивиаду отделить заботу об инструментах и обо всём, что нам принадлежит, от заботы о самих себе (127d–128e). Это позволяет Сократу показать, что для правильной заботы необходимо верно постигнуть её предмет, т. е. познать «самого себя». Начинается обсуждение того, что в тексте диалога названо «самое "само"» (αὐτὸ ταὐτό) (130d) – некое начало, которое отличается от тела. Определение, к которому приходят собеседники, заключается в том, что это душа, являющаяся подлинным человеком (129а–130с). Отсюда следует, что те, кто идентифицирует себя по той деятельности, которой занимается, не способны к самопознанию, а их занятия (ремесло, земледелие и т. д.) неслучайно кажутся недостойными для благородных людей. На самом деле как логос (речь) – способ общения душ, так и подлинная любовь имеет своим предметом не тело, но душу. И только душа должна быть предметом нашей заботы (130d–132с).

С этого момента начинается наиболее известная и спорная (с точки зрения своей исторической аутентичности) часть диалога. Чтобы пояснить процедуру самопознания, Сократ обращается к аналогии со зрением и дельфийский тезис «Познай самого себя» предлагает трактовать, как «Увидь самого себя». Здесь возникает метафора глаз как самой чистой части Другого, в которой можно увидеть свою душу (132с–133с). Благодаря, вероятно, позднеантичным вставкам данное место приобретает теологический характер: ещё более совершенным зеркалом для человека, чем глаза (и душа) другого, является Божество. Вглядываясь в Бога, человек познаёт себя. Узнав же себя, он становится обладателем знания об иных таких же людях, состоящих из души и тела. Именно это знание является коренным условием успешности политической деятельности. Совершенному правителю в этом случае должны быть свойственны не тиранические свойства характера, но рассудительность и справедливость как основы добродетели. Добродетель же является залогом свободы (133с–135d).

Завершается диалог обещанием Алкивиада печься о справедливости и быть для Сократа не меньшим другом и наставником, чем тот для него, а также опасением Сократа, как бы город (Афины), благодаря своей силе, не одолел их обоих (135 d–e).

Рецепция диалога

Диалог «Алкивиад I» ценился и в античной, и, благодаря М. Фуко, в современной философской традиции за счёт двух указанных обстоятельств: во-первых, это достаточно красноречивое побуждение к занятиям философией (по крайней мере в античном её понимании), а во-вторых – последующей европейской мысли.