Дискуссии об авторстве диалога «Алкивиад I». Ф. Шлейермахер в 1809 г. оценил стилистику и аргументацию в диалоге «Алкивиад I» как неплатоновские (Schliermacher. 1973. Р. 329–330). В сравнении с другими платоновскими текстами этот диалог был сочтён им слишком незначительным и малосодержательным. Утверждение Шлейермахера стало началом дискуссии об авторстве данного текста, длящейся доныне (основные её этапы можно посмотреть: Renaud. 2015). Наиболее убедительной является точка зрения, высказанная исследователями диалогов Платона Ф. Рено и Г. Таррантом, которые выдвинули целый ряд аргументов в пользу того, что диалог получил современный вид (скорее всего, на основании какого-то претекста самого Платона) во времена сколарха Полемона, для этических воззрений которого тема философского эроса как заботы и попечения наставника о юном ученике была одной из центральных. Такая датировка позволяет также увидеть в рассуждениях Сократа и Алкивиада о самопознании реакцию на идеи, высказанные Аристотелем в трактатах «Протрептик», «Никомахова этика», «Большая этика» и, возможно, в «Поэтике».

Среди аргументов, выдвигаемых в пользу того, что этот диалог был завершён спустя как минимум поколение после смерти Платона, особо выделяются два. Оба не касаются стилистических особенностей или семантики данного текста, но связаны с историческими обстоятельствами. Первый касается амбиций, которые Сократ приписывает Алкивиаду (Платон. Алкивиад I. 105а–с). Стремление Алкивиада к славе и власти, которые должны объять не только Афины и Элладу, но также Европу и Азию, представляется слишком масштабным, чтобы приписывать его человеку, жившему в эпоху Пелопоннесской войны. Скорее они могли быть навеяны судьбой Александра Македонского, особенно когда вокруг памяти о великом завоевателе начинал выстраиваться культ. Античные авторы рассказывают о стремлении диадохов подражать Александру во всём – даже в наклоне головы. Славу Александра желал обрести, например, Пирр Эпирский – выбрав направлением своей экспансии Запад, то есть Европу. Это может быть свидетельством того, что текст создавался или редактировался уже в эллинистическую эпоху.

Второй аргумент касается упоминания в диалоге некоего абстрактного оратора, который выступает перед афинянами и пепарефийцами и утверждает, что справедливое бывает дурным (Платон. Алкивиад I. 116d–e). Единственный исторический казус, который можно соотнести с этой фразой, также относится ко временам после смерти Платона. В 346–344 гг. до н. э. происходила борьба за небольшой о. Галоннес (находится напротив Фессалии), который некогда принадлежал Афинам и затем был захвачен пиратом Состратом, отбившим несколько афинских нападений. Пирата изгнал с острова Филипп II Македонский. Вслед за этим жители союзного Афинам о. Пепареф вытеснили оттуда македонян, но потом Галоннес снова был захвачен отрядом Филиппа. В 342 г. до н. э. македонский царь, отказываясь возвратить Афинам обширные территории на северном побережье Эгейского моря, взамен предложил подарить им Галоннес (который он считал своим по праву завоевания: он «забрал» его не у Афин, а у пиратов). Существует речь, подписанная именем Демосфена, но, как это предполагал ещё античный издатель наследия великого афинского оратора, Либаний, она, скорее всего, принадлежит другому афинскому оратору – Гегесиппу. В самом начале этой речи, предлагая афинянам отказаться от принятия в дар того, что принадлежит им по историческому праву, оратор утверждает, что Филипп действует несправедливо (Демосфен. О Галонессе. 1–3). Таким образом, справедливый по существу поступок (возврат собственности афинян) становится дурным по форме (Филипп не возвращает, а дарит). Афиняне и их союзники с Пепарефа оказываются перед сложным сочетанием справедливого и несправедливого. Вполне вероятно, этот казус в дальнейшем стал предметом рефлексии в античной риторике и политико-правовой мысли. Ссылка на него в «Алкивиаде I» понятна для читателей времён Александра Македонского и позднейших, но анахронистична с точки зрения времени воображаемой беседы между Сократом и Алкивиадом.

В завершающей части диалога возможны две вставки. Строки 133c8–17, повествующие о божестве как зеркале, в котором мы можем увидеть себя впервые, цитируются Евсевием Кесарийским и считаются позднеантичной интерполяцией, позволявшей понять диалог в теистическом ключе (см. Eusebius. Praeparatio Evangelica. XI. 27. 5). Ещё один фрагмент диалога «Алкивиад I» (134d1–e7) может быть уже неоплатонической теологической интерполяцией.