Пережи́ток, понятие, использовавшееся в антропологии времён классического эволюционизма (2-я половина 19 в.) и широко применявшееся в российской и советской этнографии, обществоведении и идеологии вплоть до конца советского периода. Обозначало социальные институты, верования, традиции и нравы, унаследованные современным обществом от прошлых эпох, которые, как правило, назывались «пережитками прошлого».

Истоки понятия «пережиток» восходят к работам протестантских теологов 18 в., критиковавших католическое богослужение, сохранившее, по их мнению, пережитки языческих культов (DeWeese. 2011. P. 37–39). Классическое определение понятия «пережиток» предложил антрополог-эволюционист Э. Б. Тайлор в своём главном труде «Первобытная культура» (1871): «Это те обряды, обычаи, воззрения и пр., которые, будучи в силу привычки перенесены из одной стадии культуры, которой они были свойственны, в другую, более позднюю, остаются живым свидетельством или памятником прошлого» (Тaйлор. 1989. C. 28). Он приводил примеры такого рода пережитков: игры английских детей воспроизводят приёмы первобытной охоты; азартные игры, бросание жребия и т. д. ранее имели смысл обращения к божествам и оракулам; приветствия при чихании, обряды при закладке нового здания и т. п. С точки зрения антрополога-эволюциониста, всё это – следы обрядов, имевших для «дикарей» важный смысл. По мнению Тайлора, пережитки могут возрождаться и приобретать прежнюю власть над умами «цивилизованных» людей. Популярный в Великобритании 19 в. спиритизм Тайлор называл «прямым оживанием воззрений, относящихся к философии дикарей и простонародным поверьям» (Тaйлор. 1989. С. 110).

Категория «пережиток» была одной из основ эволюционизма в антропологии. Эволюционисты полагали, что информация о современных «дикарях» позволяет понять историю далёких предков цивилизованных народов, находившихся когда-то в состоянии такой же дикости или варварства. Доктрина пережитков сыграла важную роль в эволюционной теории, так как позволила объединить развитие человечества в единую причинно-следственную последовательность и противопоставить её распространённой в то время теории деградации, рассматривавшей культуру «дикарей» как результат деградации обществ, в прошлом обладавших цивилизацией (Hodgen. 1931. P. 316).

Понятие «пережиток» сыграло важную роль в изучении эволюции родства, семьи и брака. Оно лежало в основании теории, изложенной Дж. Ф. Мак-Леннаном в книге «Первобытный брак» (1865). Основываясь на серии фактов о заключении брака посредством умыкания (как реального, так и ритуального), он заключил, что ритуальная форма похищения невесты является пережитком реального (Никишенков. 2008. C. 89–93). Схожей логикой руководствовался Л. Г. Морган в книге «Системы родства и свойства человеческой семьи» (1870), в которой он предложил свою схему эволюции семьи, выстроив собранные им со всего света системы терминов родства в последовательность, начинавшуюся промискуитетом и заканчивавшуюся дескриптивной системой современной евро-американской цивилизации (Kuper. 2005. P. 59–81). Наиболее впечатляющий синтез эволюционизма в антропологии – это, возможно, книга Моргана «Древнее общество», которая была высоко оценена Ф. Энгельсом. В книге «Происхождение семьи, частной собственности и государства» (1884) Энгельс вслед за Морганом писал о пережитках группового брака, материнского рода и т. д. В 1892 г. будущий лидер ленинградской этнографической школы Л. Я. Штернберг опубликовал в «Русских ведомостях» статью о социальной организации нивхов Сахалина, где сообщал о своём открытии пережитков группового брака, основываясь на изученных им терминах родства и «свободных» нравах этого народа. Статью прочитал Энгельс, который откликнулся на неё заметкой «Вновь открытый случай группового брака». Он поздравил начинающего этнографа с открытием форм группового брака, соответствующего браку пуналуа, приписанного Морганом гавайцам. Штернберг до конца своих дней был сторонником эволюционизма, что, по мнению современных исследователей, сыграло роль «тормоза» при изучении в СССР проблем родства (Сирина. 2004. С. 64, 68).

Л. Я. Штернберг был не единственным эволюционистом в российской этнографии. С. А. Токарев утверждал, что теорию пережитков за 20 лет до Тайлора изложил историк К. Д. Кавелин в своей большой рецензии на книгу А. В. Терещенко «Быт русского народа» (1848): «Не употребляя слова "пережитки" Кавелин говорит именно о них; он говорит об обычаях, сохранявшихся в народе и представляющих остатки каких-то, очевидно, важных исторических явлений, утративших позже свой смысл; для понимания этих сохранившихся до нашего времени отдельных обычаев необходимо восстановить первоначальный их смысл» (Токарев. 1966. C. 273). Наиболее последовательным эволюционистом был Н. Н. Харузин – автор 1-го многотомного курса «Этнография: Лекции, читанные в Императорском московском университете» (1901–1905). Он подробно останавливался на достоинствах метода пережитков, который, по его мнению, показывает, что «даже наиболее развитые, ушедшие далеко по пути цивилизации народности сохраняют немало обычаев и обрядов, представляющих подчас полное тождество с обычаями и обрядами дикарей» (Харузин. 1901. С. 30). Большую часть примеров пережитков Харузин привёл из области крестьянских верований, брачных и похоронных обрядов (Харузин. 1901. С. 30–35). Харузин также использовал этот метод в своих исследованиях, объясняя, к примеру, культ медведя среди хантов и манси как пережиток тотемизма (Knight. 2008).

Доктрина пережитка в 19 в. имела не только познавательный или гуманистический смысл. Литературовед К. Херберт обращает внимание на обратную сторону этой идеи, которая не только служила подтверждением идеологии эволюционного прогресса, но и подразумевала, что «первобытные черты могут сохраниться в современной жизни в качестве неустранимых и потенциально опасных врагов рациональности, гуманизма, социального порядка и других предполагаемых достижений эпохи модерна» (Herbert. 2009.P. 431). Наиболее ярко представление о пугающих «первобытных» сторонах современного человека выразил в своей концепции личности З. Фрейд. Первобытное, агрессивное и ориентированное на удовольствие Эго в этой концепции подчиняется силам цивилизации, но всегда может проявиться или выйти из-под контроля.

Драматичным примером того, как концепция пережитка вторгалась в современность конца 19 в., было т. н. «мултанское дело». Двусмысленность концепции пережитка в русском языке усиливалась тем, что английское «survivals» переводили в 19 в. двумя словами: «пережиток» и «переживание». Последнее чаще использовалось в русском переводе Тайлора и имело коннотацию не только чего-то отжившего, но, напротив, выжившего, а также сам акт выживания без негативного оттенка. Именно эта двусмысленность позволила этнографу И. Н. Смирнову, выступавшему в суде в качестве свидетеля обвинения в ходе «мултанского дела», считать человеческие жертвоприношения у вотяков и «пережитками», и «переживанием» (Джераси. 2005. С. 240–244).

Октябрьская революция 1917 г. превратила «пережиток» из спорного термина, интересного узкому кругу этнологов и антропологов, в одну из ключевых проблем строительства нового общества. К. Маркс предвидел, что «родимые пятна» капитализма будут ещё долго видны на теле нового общества. В. И. Ленин, не используя сам термин, писал о невозможности строить социализм из «людей, которые в парниках будут приготовлены» и необходимости использовать буржуазную культуру и специалистов в деле строительства социализма (Ленин. Т. 38. 1969. С. 54). Ленинская теория многоукладности следовала эволюционной логике, подразумевавшей одновременное сосуществование в обществе укладов, относящихся к разным историческим эпохам (Ленин. Т. 38. 1969. С. 39–73). «Краткий курс истории ВКП(б)» содержал чеканную формулировку, впоследствии многократно повторявшуюся советскими обществоведами: «...Пережитки буржуазных взглядов в головах людей остаются и будут ещё оставаться, хотя капитализм в экономике уже ликвидирован. При этом нужно учесть, что капиталистическое окружение, против которого надо держать порох сухим, старается оживлять и поддерживать эти пережитки» [История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Москва, 1945. С. 307]. В 1920-е гг. начинает складываться практика криминализации пережитков родового или феодального байского быта. Преступления, составляющие пережитки родового быта, делились на 2 категории: преступления, выражающие сопротивление фактическому раскрепощению женщины (калым, браки и обручения малолетних, принуждение женщины к браку), и прочие преступления, являющиеся пережитками родового быта (в основном преступления, связанные с институтом кровной мести) (Юридический словарь. Москва, 1953).

Ю. А. Левада – автор статьи «Пережитки» в Философской энциклопедии 1960–1970 гг., – указывал, что этот термин используется для оценки «отдельных явлений общественной жизни, которые по своему происхождению связаны с прошедшими этапами общественного развития». Однако трактовка причин сохранения этих явлений, данная в «Кратком курсе истории ВКП(б)», не устраивала учёного. Научный анализ, по его мнению, предполагал различать явления, действительно обусловленные действием «старых» институтов (религии, родовых порядков); негативные результаты действия современных институтов (бюрократия, неправильные формы распределения благ); явления, связанные с «разложением определенных звеньев общественного порядка» (преступность, пьянство, хулиганство и т. д.) (Философская энциклопедия. Т. 4. Москва, 1967. С. 237). Ещё раньше, в середине 1950-х гг., борьбу против объяснений «антиобщественных» явлений в советском обществе лишь «отставанием сознания от бытия» повёл партийный деятель и идеолог С. М. Ковалёв. Этнографы и социологи (обе науки получили в хрущёвское время мощный импульс развития) организовывали экспедиции и конференции, стремясь выявить «корни» пережиточных явлений не в дореволюционном прошлом, а в советской действительности: в семейных традициях, замкнутости сельской жизни, сохранении имущественного неравенства и недостатках воспитания молодёжи (Алымов. 2012, 2013). Особенно популярно понятие «пережиток» было в советском этнографическом религиоведении. Ритуалы и догматы мировых религий (буддизма, ислама и христианства) зачастую анализировались с точки зрения наличия в них пережитков ранних форм религии. К примеру, С. А. Токарев различал в христианстве элементы культа плодородия, погребального культа, шаманизма, анимизма, тотемизма и т. д. К «отдаленным отголоскам» последнего он относил причастие и веру в непорочное зачатие (Токарев. 1990. С. 83). Пережитками обычно именовались негативные явления, тогда как «полезные» элементы традиционных культур (к примеру, народная медицина или рациональные с точки зрения науки знания) считались народными традициями, которые следует поддерживать.

Идея поиска пережитков и обвинения прошлого в изъянах современности сохранялась и после советского периода, который также, в свою очередь, превратился в источник объяснений неудач «посткоммунистического транзита» (Будрайтскис. 2017.С. 7–6). Понятие «пережиток прошлого» ныне, как правило, не используется этнологами и антропологами в качестве научного понятия. В то же время начиная с 1990-х гг. в российской науке распространяется концепция «неотрадиционализма», или архаического синдрома, интерпретировавшая некоторые социальные реалии (к примеру, тюремный или военный быт) как аналогичные «первобытной» культуре или описывавшая возрождавшиеся в период кризиса 1990-х гг. «архаические» верования и практики (Неотрадиционализм. 2019). Современные социологические исследования и публицистика содержат массу попыток применения схожих аргументов к анализу постсоветского общества. В качестве примера можно привести понятие «советский человек» в трактовке Ю. А. Левады и его последователей (Гудков. 2009).