Гу́рвич Аро́н Ме́ерович (нем. Aron Gurwitsch) (17 января 1901, Вильна, Российская империя, ныне Вильнюс, Литва – 25 июня 1973, Цюрих), историк науки, один из ведущих представителей феноменологического движения в 20 в.

Родился в богатой еврейской семье. Его отец был богатым торговцем древесиной, потерявшим своё состояние во время Первой мировой войны и Революции 1917 г. В 1906 г. семья переехала в Данциг (ныне Гданьск). В 1919 г. Гурвич оказался в Берлине, где начал изучать медицину, философию, математику и другие науки. Учился у К. Штумпфа, который в 1922 г. отправил его на учёбу к Э. Гуссерлю во Фрайбург. Своё докторское исследование он провёл во Франкфуртском университете вместе с гештальтпсихологами А. Гельбом и К. Гольдштейном. Завершил обучение в Геттингене в 1928 г. под руководством М. Гайгера и Г. Миша. Усиление нацизма в Германии вынудило его в 1933 г. эмигрировать в Париж, где он сотрудничал с М. Мерло-Понти и читал лекции в Сорбонне. Угроза захвата Франции нацистами заставила его переехать в 1940 г. в США. Он начал преподавать в Университете Джонса Хопкинса в городе Балтимор (штат Мэриленд). В 1943 г. перебрался в Гарвардский университет в Кембридже (штат Массачусетс), где работал по годовым контрактам, получал небольшие гранты и преподавал физику и математику. Затем стал работать в колледже Уитон (штат Иллинойс), пока, наконец, не получил постоянную должность в Брандейском университете (Уолтем, штат Массачусетс). В 1959 г., после смерти А. Шюца, с которым он подружился в Париже, был приглашён на позицию профессора философии в Новую школу социальных исследований в Нью-Йорке. Сотрудничал с Международным феноменологическим обществом, принимал активное участие в работе журнала «Философия и феноменологические исследования».

Гурвич был настолько впечатлён «бескомпромиссной честностью и радикальной философской ответственностью» Гуссерля (Gurwitsch. 2009. Vol. 2. P. xv) и его «кропотливой аналитической работой над конкретными проблемами» (Gurwitsch. 2009. Vol. 2. P. xv), что решил посвятить свою жизнь продолжению дела Гуссерля, будучи, однако, всегда готовым отойти от гуссерлевских теорий, если того требовала сущность проблемы или логика теоретической ситуации.

Вслед за Гуссерлем Гурвич начал с описания естественной установки, в которой человек переживает объекты как функциональные объекты использования, воспринимает переживания в сознании как причинно обусловленные факторами, описываемыми антропологией или биологией, и осуществляет неявную перцептивную деятельность, лежащую в основе физических наук (Gurwitsch. 2009. Vol. 2. P. 81, 84–86, 91, 327, 134). Чтобы порвать с этими само собой разумеющимися допущениями, необходимо осуществить феноменологическую редукцию, блокировав (не подавляя) экзистенциальный характер любых объектов, чтобы увидеть, каким образом они представляются и конституируются по отношению к актам сознания (Gurwitsch. 2009. Vol. 1. P. 100–106). Для Гурвича человеческое сознание, которое раскрывает редукция, было главным предметом феноменологии как «универсального и единственного средства доступа к объектам» (Gurwitsch. 2009. Vol. 2. P. 131).

В границах редуцированной сферы тождественность объекта можно соотносить со множеством актов, в противоположность юмианским теориям, в основе которых лежит идея сопряжённой последовательности актов (Gurwitsch. 2009. Vol. 1. P. 113–130). Кроме того, можно выявить ноэму акта, например восприятия, которая состоит в воспринимаемой вещи как она предстаёт в этом акте перед сознанием переживающего субъекта (Gurwitsch. 2010. P. 168). Воспринимающий не замечает ноэму, пока его внимание направлено на объект; она становится видимой только в результате рефлексии, в процессе феноменологической редукции (Gurwitsch. 2009. Vol. 1. P. 284). Став тематической, она функционирует как «смысл» или «значение» – в широком понимании этих терминов – воспринимаемой вещи, а не как посредник между актом и объектом (Gurwitsch. 2009. Vol. 2. P. 156; 2010. P. 170). Гурвич характеризует ноэму как идеальную единицу, не имеющую пространственных и временных измерений, не включённую в причинно-следственные связи и, следовательно, нереальную (Gurwitsch. 2009. Vol. 1. P. 371; 2010. P. 168–169, 175).

Ноэматически данный объект отражает «способ его данности» (по отношению к акту его конституирования как «воспринимаемого» или «желанного») и его материальные и практические детерминации (в качестве схваченного под определённым углом или для определённой цели), и любая отдельная ноэма относится к ноэматической системе, которая разворачивается коррелятивно соответствующим актам, или ноэсису. Ноэма – например, коррелятивная акту восприятия, – проясняется только через её связь с ноэмами дальнейших восприятий. Гурвич отмечает, что «переживаемая односторонность и неполнота каждого отдельного восприятия» указывает «на предвосхищение дальнейших восприятий, которые дополняют это отдельное восприятие» (Gurwitsch. 2010. P. 270–271). Следовательно, каждая индивидуальная ноэма имеет функциональное значение для всей ноэматической системы, которая, в свою очередь, определяет функциональное значение своих частей (Gurwitsch. 2009. Vol. 2. P. 390, 402; 2010. P. 205, 234–235). Переживаемый объект эквивалентен системно организованной совокупности его ноэм (Gurwitsch. 2010. P. 215, 293).

При описании ноэм Гурвич опирается на идею «гештальта», который берлинские гештальттеоретики определяли как «ансамбль элементов, которые взаимно поддерживают и определяют друг друга. Таким образом, они образуют завершённую структуру, которая управляет ими и отводит каждому из них (как части целого) функцию или роль, которую необходимо выполнять, а также определённое место в этом целом» (Gurwitsch. 2009. Vol. 2. P. 26). Концентрируясь на отношениях «часть – целое», которые феноменологи анализируют под рубрикой «мереологии», Гурвич указывает, что целое следует представлять не как агрегат, простую сумму отдельных частей, а как гештальт, целое, в котором функции каждой части зависят от функций всех остальных частей (Gurwitsch. 2010. P. 112, 130–131). Модификация одного из элементов агрегата лишь минимально влияет на этот агрегат; добавление или удаление единицы не меняет агрегат в качественном смысле. Хотя агрегаты минимально интегрированы по сравнению с максимально интегрированными и структурированными гештальтами, и те и другие противостоят предельному случаю хаоса, лишённого всякой фрагментации или дифференциации (Gurwitsch. 2009. Vol. 2. P. 27–28).

С опорой на теорию гештальта Гурвич критикует мереологическое третье логическое исследование Гуссерля за то, что в нём недостаточно внимания уделяется роли контекста, столь важного для гештальтпсихологии (Gurwitsch. 2009. Vol. 2. P. 286–293). Гуссерль анализирует отделимость части (и тем самым её «независимость») с помощью понятия эйдетической вариации. С точки зрения вариации отделимость определяется таким образом, что содержание представления «отделимо», если оно может сохранять свою идентичность (по Гуссерлю, если его можно удерживать), в то время как другие части (общей конфигурации) меняются каким угодно образом. Наблюдаемое содержание останется неизменным, даже если другие части (общей конфигурации) полностью исчезнут (Husserl. 2001. Vol. 2. P. 238–239).

Гурвич оспаривает эти представления Гуссерля о делимости (Gurwitsch. 2009. Vol. 2. P. 288–293). Можно в воображении удалить линию, составляющую правую сторону прямоугольника, отделить её, рассмотреть её саму по себе и затем полагать, что это та же самая линия, какой она была, когда служила частью прямоугольника. Однако при этом забывается, каким образом эта линия была впервые воспринята в качестве элемента прямоугольника. В тот первый раз линия воспринималась в отношениях с верхней и нижней линиями, перпендикулярными ей, и в отношениях с параллельной линией на левой стороне прямоугольника. Все эти отношения влияют на восприятие линии, образующей правую сторону прямоугольника, и, если вспомнить первоначальное переживание прямоугольника, станет ясно, что линия выглядит совсем иначе, если её отделить от прямоугольника; по сути, это другая линия (Gurwitsch. 2010. P. 144; 2009. Vol. 2. P. 267).

Отталкиваясь от рассмотрения перцептивной ноэмы с помощью гештальтподхода, Гурвич предпринимает критику гипотезы постоянства. Гипотеза постоянства гласит, что внешние стимулы вызывают постоянные сенсорные данные, которые в деятельности сознания реконфигурируются на более высоком уровне. Гуссерль считал, что можно воспринимать чувственную множественность (например, груду камней), не связывая между собой все элементы; для Гуссерля качество второго порядка, «фигуральный фактор», может надстраиваться над ощущениями первого порядка, ощущениями отдельных элементов (Gurwitsch. 2009. Vol. 2. P. xxiii, 3, 261, 278–281; 2010. P. 41, 59, 62, 67–68, 81–82, 141). Эта двухслойность позволяет объяснить, почему человек, наблюдающий на горизонте то, что выглядит как далёкое облако, может внезапно пережить смену восприятия и осознать, что облако на самом деле является вершинами горного хребта. Психологи и их последователи-философы, придерживающиеся идеи двухслойности, сказали бы, что сенсорные данные низшего уровня вызывались регулярными, стабильными внешними стимулами, которые оставались постоянными, и что изменилась лишь интерпретация сенсорных данных на более высоком уровне (Gurwitsch. 2009. Vol. 2. P. 209, 242).

Однако такая гипотеза не соответствует параметрам феноменологической редукции, которая не позволяет рассматривать состояния сознания в качестве каузальных продуктов внешнего мира. Кроме того, когда человек воспринимает, он не переживает два слоя – слой постоянных стимулов и слой интерпретационной реконфигурации, – а скорее перегруппирует и реструктурирует все части воспринимаемого в их отношениях друг с другом. Когда человек внезапно или постепенно начинает видеть, что то, что выглядело как низко висящее облако, на самом деле является горными вершинами, покрытыми снегом, части предстают в иных отношениях друг с другом (Gurwitsch. 2009. Vol. 2. P. 242; 2010. P. 3, 93, 101–102). Другими словами, отказываясь от гипотезы постоянства и двухслойного подхода при описании перцептивной ноэмы в том виде, в каком она являет себя, гештальтподход имплицитно соблюдает ограничения феноменологической редукции и в конце концов, сохраняя верность тому, что дано в опыте, оказывается более совершенной версией феноменологии (Gurwitsch. 2009. Vol. 1. P. 100, 101, 114, 116, 141-143, 214; 2010. P. 3, 49, 262).

Гурвич также отвергал представление Гуссерля о том, что ноэматический смысл поляризуется в направлении центральной ноэматической точки, как будто существует некая глубинная субстанция, сохраняющая случайные характеристики внутри ноэмы (Gurwitsch. 2009. Vol. 2. P. 202–205); сам Гурвич полагал, что ноэмы связаны своими (латеральными) отношениями друг с другом. Наконец, несмотря на параллелизм результатов гештальтпсихологии и анализа интенциональности посредством ноэтическо-ноэматических корреляций, Гурвич (Gurwitsch. 2009. Vol. 2. P. 117–118) подчёркивает разницу их методологий: эксперимент в гештальтпсихологии и рефлексия с помощью редукции в феноменологии.

Кроме того, Гурвич выступал против трансцендентального эго Гуссерля, отстаивая идею неэгологического сознания, структурированного как поле. Для Гурвича рефлексивный акт никогда не обнаруживает трансцендентального эго, а только акты и объекты и он не должен апеллировать к эго, если оно не дано феноменологически (Gurwitsch. 2009. Vol. 2. P. 240, 322, 327–328, 333). И хотя можно представить себе такое эго как идеальное ноэматическое единство, оно всё равно открыто для сомнений. Даже если никакое эго не парит над или под множественностью переживаний в качестве скрытой объединяющей «субстанции» (Gurwitsch. 2009. Vol. 2. P. 313, 332–333), неэгологическое сознание всё равно обладает единством в качестве цепочки психических состояний, претерпевающих непрерывную трансформацию и внутренне связанных друг с другом (Gurwitsch. 2009. Vol. 2. P. 306–317, 331). Как целое взаимосвязанных частей, сознание подобно гештальт-единству (Sokolowski. 1975. P. 9).

Гурвич постоянно указывает на более широкое поле, к которому относится любой тематический фокус. Например, рассуждения Р. Декарта о теле и разуме следует понимать в связи с его общей философией и исторической эпохой (Gurwitsch. 2009. Vol. 2. P. 228; 2010. P. 321, 331–332, 343). Также можно обращаться к краям, сопутствующим любой теме, которые могут не иметь отношения к тематическому полю темы и включать в себя течение времени, самосознание или непрерывные соматические процессы (Gurwitsch. 2010. P. 334–335, 399, 462–463, 474–475, 478).

Точно так же существование обретает реальность, когда занимает своё место в объективном пространстве-времени, которое служит «конститутивным принципом релевантности» перцептивного мира и всех повседневных действий (Gurwitsch. 2010. P. 394–395). К другим порядкам реальности относятся как миры воображения, конститутивными принципами релевантности в которых являются квазивремена различных воображаемых миров (Gurwitsch. 2010. P. 379), так и вневременные эйдетические области и математика (Gurwitsch. 2010. P. 380, 398). Наконец, как и Гуссерль, Гурвич стремился восстановить перцептивную активность жизненного мира и его данности, поступательно схватываемые через типы, понятия и эйдосы, – такая перцептивная база функционирует как протологика и генетический источник формальных и физико-математических наук (Gurwitsch. 2009. Vol. 1. P. 411–437; 1974. P. 142). Восстанавливая это сознание жизненного мира, забытое постгалилеевской наукой, Гурвич считал своей задачей противодействие антирационалистическим тенденциям (Gurwitsch. 2009. Vol. 2. P. 462–463), ставящим под угрозу телеологическое предназначение человечества (Gurwitsch. 2009. Vol. 2. P. 500–501), которого Гуссерль тоже пытался придерживаться с философской ответственностью, восхищавшей Гурвича.