Социоло́гия пра́ва Ве́бера, совокупность социолого-правовых концепций, разработанных в трудах М. Вебера. Социолого-правовая теория Вебера изложена главным образом в 3-м томе его посмертно опубликованной работы «Хозяйство и общество» (Вебер. 2018). По мнению Н. С. Тимашева, особое значение для последующего развития социолого-правовой науки имели рассуждения Вебера о способах, которыми детерминируются социальные действия, о способах ориентации действий, а также о способах гарантирования легитимности порядка и о причинах, по которым легитимная обязывающая сила атрибутируется порядку его участниками (Тимашев. 2021. С. 73). Позднейшие исследователи также подчёркивают важность вклада Вебера в основания социологии права (Albrow. 1975; Andrini. 2004).

Понятие права и принуждение

Для М. Вебера родовым по отношению к праву выступает понятие легитимного порядка. Порядок представляет собой «смысловое содержание социального отношения», выражающееся в «определённых максимах» (Вебер. 2016. С. 90), т. е. речь идёт о нормах, на которые ориентируются социальные действия. Как отмечает Вебер, можно «говорить о значимости порядка только в том случае, если ориентация на эти максимы имеет место… также и потому, что она "значима", т. е. рассматривается участниками как обязательная или служащая в качестве образца» (Вебер. 2016. С. 90). Иными словами, порядок значим (действителен), если соответствующие нормы фактически рассматриваются участниками социальных отношений как обязательные модели поведения.

Порядок должен называться правом (в отличие от конвенции), «если он внешне гарантирован вероятностью (физического или психического) принуждения путём действия штаба людей, специально предназначенного принуждать к соблюдению и карать за нарушение установленного порядка» (Вебер. 2016. С. 92). Ключевое значение в данном случае имеют понятия штаба и принуждения.

Штаб принуждения определяется М. Вебером как «группа людей, специально нацеленных на принуждение» (Вебер. 2016. С. 92) и понимается достаточно широко – таким штабом может быть не только суд, но и, например, род (в рамках кровной мести и т. п.), при условии существования «значимых порядков, определяющих способ его действия» (Вебер. 2016. С. 93).

Принуждение также понимается М. Вебером широко – к нему относится не только физическое принуждение, но и различные виды «мягкого принуждения», такие как «братское увещевание» и «цензорское порицание». Решающее значение здесь имеет то, что средство принуждения применяется именно штабом и по определённым правилам (Вебер. 2016. С. 93). К праву Вебер относит и нормы, связанные с принуждением лишь косвенно, такие как известные римскому праву leges imperfectae (законы, нарушение которых не делает акт ничтожным и не карается) и натуральные обязательства (обязательства, лишённые судебной защиты) (Вебер. 2016. С. 93–94).

Веберовское понимание права в целом коррелирует с пониманием права в юридической науке и подчёркивает такой аспект правовой сферы жизни общества, как эффективность действия юридических санкций.

Право и иные нормативные системы

Понятие права как порядка в концепции М. Вебера сопоставляется с понятием конвенции, которое, в свою очередь, отграничивается от понятия обычая.

Обычай является укоренившейся привычкой, которая представляет собой «фактически существующую вероятность регулярного воспроизведения установки социального действия… если и поскольку возможность её существования в определённом круге людей обеспечивается только самим фактом повторения» (Вебер. 2016. С. 88). Ключевое отличие обычая от права и конвенции состоит в том, что обычаю подчиняются и ожидают того же от других «добровольно – просто не задумываясь, удобства ради или по каким-то ещё причинам» (Вебер. 2016. С. 88). Иными словами, обычай не является обязывающим, «никто не "требует" его придерживаться» (Вебер. 2016. С. 88).

Конвенция, в значительной степени отождествляемая М. Вебером с моралью (Вебер. 2018. С. 32–33), представляет собой порядок, действительность которого «внешне гарантирована вероятностью в случае его нарушения столкнуться с (относительно) всеобщим и практически ощутимым неодобрением в определённом кругу лиц» (Вебер. 2016. С. 92). Отличие конвенции от обычая заключается в том, что она воспринимается определённой группой как действительная и «защищается от отклонений посредством неодобрения таковых» (Вебер. 2016. С. 92). От права же конвенция отличается отсутствием штаба, нацеленного на принуждение (Вебер. 2016. С. 92–93), т. е. реакция на отклонения от неё имеет децентрализованный характер. Таким образом, международное право и другие децентрализованные нормативные системы не являются правовыми в смысле концепции Вебера.

Различие между правом и конвенцией, по М. Веберу, не является абсолютным: функционально право и конвенция довольно близки (Вебер. 2018. С. 33–34). Вместе с тем Вебер вынужден противопоставить обычай и обычное право (правовой обычай), поскольку последнее защищается аппаратом принуждения (Вебер. 2018. С. 27, 30), а значит, не может быть отнесено ни к обычаю, ни к конвенции. Подобный подход к обычному праву известен в теоретической юриспруденции как теория санкционирования обычая – обычай приобретает правовое значение в силу принятия сувереном (государством) в лице правоприменительного органа решения о его санкции (допущении) (Austin. 1875. P. 22; Алексеев. 1981. С. 315; Явич. 1976. С. 113).

Нормативное регулирование как компонент действия

Важную роль в социологии права М. Вебера играет критика идей Р. Штаммлера (Штаммлер. 2010. С. 113) об особой организующей роли права. Веберовская критика теории Штаммлера в значительной степени может рассматриваться и как косвенная критика социолого-правовых подходов Л. И. Петражицкого (Петражицкий. 2000. С. 165–181) и П. А. Сорокина (Сорокин. 2018).

По мнению М. Вебера, Штаммлер неверно оценивает роль нормативной мотивации в человеческом поведении: «Вера в правовую или конвенциональную обязательность определённого поведения представляет собой с точки зрения социологии всего лишь superadditum, добавление, повышающее вероятность, с какой действующий индивид может рассчитывать на определённые результаты своего действия» (Вебер. 2018. С. 34–35). С точки зрения Вебера, право или конвенция не определяют поведение, а только влияют на его мотивы – субъект в своих действиях учитывает их благодаря предоставлению определённых гарантий. Но сами по себе мотивы совершения ожидаемых действий (гарантируемых правом или конвенцией) могут быть совершенно разными.

Другой аспект проблемы, на который обращает внимание М. Вебер, состоит в том, что никакая ситуация не может быть полностью урегулирована правом, более того, «часто именно ключевые вопросы правового порядка, в остальном крайне рационализированного, юридически вообще не урегулированы» (Вебер. 2018. С. 37). В качестве иллюстрации своей мысли Вебер приводит примеры пробелов в конституционном праве – отстранение королём всех министров без назначения новых и недостижение необходимого согласия по вопросу утверждения государственного бюджета (Вебер. 2018. С. 37). Вебер задаёт вопрос, почему такие пробелы не вызывают каких-либо проблем на практике, и отвечает на него путём указания на существование у соответствующих властных субъектов собственных интересов, исключающих практическую возможность такого рода проблем. Отсюда следует, что люди в своих ожиданиях относительно поведения других субъектов рассчитывают и могут рассчитывать не только и не столько на право, конвенцию и обычай, сколько на заинтересованность другого субъекта в ожидаемом поведении (Вебер. 2018. С. 37–38).

В конечном счёте М. Вебер делает вывод, что «нормативное регулирование – важный, однако всего лишь каузальный компонент консенсуального действия, а не его универсальная форма» (Вебер. 2018. С. 38). Таким образом, Вебер не считает нормативную мотивацию самодостаточной и полагает, что право способно только влиять на человеческое поведение, но не детерминировать его.