«Поли́тик», диалог Платона, где тема совершенного политика раскрывается в контексте описания всей человеческой ойкумены, а также обсуждения метода классификации сущего, пребывающего в области «видимого». Среди учёных-платоноведов существует консенсус по поводу того, что «Политик» относится к зрелому творчеству Платона. В «издании» диалогов Платона, которое осуществил Трасилл в 1 в. н. э., этот текст завершает вторую тетралогию («Кратил», «Теэтет», «Софист», «Политик»), что подчёркивает его методологическую роль в корпусе платоновских сочинений.

С точки зрения событий, описываемых в «Политике», диалог принадлежит к двум группам платоновских сочинений: «драматических» и «элейских». События в нём (как и в «Софисте») разворачиваются после предъявления Сократу обвинения со стороны Анита и Мелета. Далее драматический поворот судьбы Сократа вёл того на суд («Апология Сократа»), в тюрьму («Критон») и, наконец, на казнь («Федон»).

Структура элейских диалогов несколько более сложна. Три их них сюжетно-драматически связаны друг с другом: «Теэтет», где опровергаются антиэлеатские воззрения «эмпирицистски» настроенных античных философов, затем «Софист» и «Политик», в которых появляется некий пришелец из Элеи, становящийся протагонистом беседы (большой вопрос, правда, является ли он сам сторонником философии элеатов). В «Теэтете» припоминается «Парменид», т. е. событие встречи Сократа и Парменида 50 лет назад (хотя эта встреча, вероятно, литературная выдумка самого Платона), когда произошло посвящение Сократа в философского дело.

Отсутствие Сократа как главного персонажа диалога может быть вызвано тем, что данный текст располагается «на перекрестье» указанных групп диалогов. С одной стороны, Сократ находится под следствием и слово даётся другим – тем, кто способен рассудить, виновен он или ошибочно осуждается как софист, развращающий молодёжь (Blondell. 2002. P. 386–396). Недаром в «Политике» присутствует предсказание казни Сократа: «нельзя быть более мудрым, чем закон» (Политик. 299b–c). С другой – на пороге суда должна быть испытана сама философия: то дело, которому Сократ посвятил всю свою жизнь.

Главным персонажем «Политика», как и диалога «Софист», является некий житель Элеи, с которым Сократа познакомил Феодор Киренский. Как и в «Софисте», этот чужеземец не проявляет близости элейскому учению (насколько оно нам известно). Сократ вновь предпочитает остаться слушателем. Безмолвными свидетелями диалога являются Феодор Киренский и Теэтет Афинский (собеседник Чужеземца в «Софисте»). Пару элейцу составляет теперь Сократ Младший – юный тёзка великого философа, чья жизнь в дальнейшем была связана с Академией, но который умер явно до написания этого диалога.

Структура и общее содержание диалога

Композиция «Политика» напоминает образ «фронтонных диалогов» Платона, когда после некоторого ключевого момента, во время которого персонажи диалога переживают своего рода акт интеллектуальной интуиции и пытаются зафиксировать его в логосе, происходит возращение к исходной теме и расшифровка её в свете увиденного на вершине диалектического поиска. Основная проблема «Политика» заключается в том, что наиболее запоминающаяся часть диалога (миф о прямом и попятном вращении Космоса) таковой вершиной как раз не является, а наиболее важный, судя по всему, методологический момент «замаскирован» под рассуждения о длинных и кратких речах.

В связи с этим содержание данного текста распадается как минимум на пять крупных смысловых частей. Первая – зачин диалога, переходящий в попытку выяснить природу искусства политика через дихотомическое деление, главным критерием для которого становится образ политика как благого пастыря (Политик. 257а–268е). Основной вопрос заключается в том, как найти то «стадо», на которое направлено его искусство. Поскольку знание политика Чужеземцем из Элеи объявляется «чистым», не связанным ни с какими «ручными» навыками, оно направлено на управление не бездушной (как знание мастера-ремесленника), но одушевлённой природой. Платон устами Чужеземца последовательно именует это знание вскармливающим и излечивающим, по сути трактуя такое искусство как божественное. Путаница, возникшая при простом дихотомическом разделении всех видов живых существ, когда человек оказывается родственен виду свиней (Rosen. 1995. P. 43) (другая трактовка – родство виду пернатых – содержится в известном анекдоте о человеке Платона как «двуногом беспёром»), имеет ещё один смысл – противопоставление четвероногости неразумных животных двуногости человека не снимает с последнего подозрений в иррациональности его природы, на что Чужеземец указывает через парадокс несоизмеримости диагонали квадрата (как фигуры, относящейся к человеку) (Политик. 266а–с).

Всё это вынуждает Чужеземца осуществить резкую смену режима рассуждений и перейти ко второй смысловой части диалога: сказочному повествованию о прямом и попятном кругообращении Космоса (Политик. 269а–276а). Общий вывод одного из самых потрясающих мифологических рассказов в наследии Платона, посвящённого «веку Кроноса», когда боги непосредственно, подобно пастухам, управляли людьми, которые не имели собственности, не вели войн, не создавали государств и даже жили от старости к юности, быть может, даже не обладали логосом, заключается в том, что собеседники взяли слишком большой образец для поиска правителя. Такой образец для нашего века, «века Зевса», совершенно не подходит: великие боги удалились от людей и их пастырство осуществляется не непосредственно, но опосредованно – через общий строй космической жизни, который, впрочем, и сам постепенно деградирует.

Третья часть посвящена разбору ошибок и постепенному подходу ко второму, решающему контрапункту диалога (Политик. 274е–283с). Если искусство и знание политика в наше время невозможно свести к пастырству, а природа человека в наш век иррациональна и совсем не заключается в разумном послушании божественному разуму, то приходится отказаться от непосредственного руководства им со стороны правителя. Собеседники принимают, что политическое дело может осуществляться только на основе добровольности, иначе в политике будет господствовать тирания – прямое управление, которое в «век Кроноса» было благом, в «век Зевса» становится злом.

Следовательно, нужен иной образец, наиболее простой и очевидный, который позволяет понять дело и знание политика. Политика имеет прямое отношение к сфере видимого, поэтому здесь можно идти от уподобления парадигме, в отличие от вещей «высших», которые невозможно постигать от предпосылок-образцов (Политик. 285а). Но даже здесь нужно искать что-то простейшее: парадигмой для образцов может выступить грамматика (умение различать и соединять буквы у Платона является одной из наиболее «рабочих» метафор, проясняющих важнейшие методические вопросы). Такого рода разделением и соединением элементарных начал государственной жизни занят и политик, так что наиболее адекватным образцом Чужеземец из Элеи выбирает ткачество.

Это вполне объяснимо с той точки зрения, что в «век Зевса» человек вынужден сам заботиться о себе и предохраняться от всевозможных бед, отсутствовавших при прямом управлении со стороны богов. Недаром дальнейший путь диерезы связан с анализом того, к какому роду производительной деятельности человека, осуществляемой ради предохранения от претерпеваний, относится ткачество. Производится каталогизация всего, что только человек «мастерит или приобретает». Приняв, что ткачество представляет собой сплетение волокон, отличив его от всевозможных сопутствующих искусств, Чужеземец отмечает важность того, что в ткачестве используются два вида пряжи – крепко скрученная (основа) и «вялая» (уток). Это становится важной подсказкой для дальнейшего описания материала для Политика-ткача.

Однако в этот момент происходит неожиданное отступление, являющееся, по нашему мнению, не только отдельной, четвёртой частью данного текста, но и его сердцевинным методологическим моментом (Политик. 283d–285a). Чужеземец задаётся вопросом о том, не слишком ли длинные речи они ведут о ткачестве, что заставляет его и юного Сократа попытаться разобраться с природой меры – но не только как меры длины речи, но и меры как принципа существования и постижения вообще всего сущего. Отличив такую меру от математического выделения большего или меньшего, собеседники не просто осознают себя как более опытных диалектиков, но и оказываются способны применить подобное представление о мере к деятельности политика.

Последняя, пятая часть представляет собой завершение диеретического движения (Политик. 285b–311c), когда политическое искусство предстаёт во всей своей чистоте (Scodel. 1987. P. 151–167). Оно отделяется Чужеземцем от практик по созиданию и производству того, что необходимо человеку для жизни, от вспомогательных или служебных для государственного дела занятий, от военной, судебной и риторической деятельности. Определив, какие существуют виды политического строя и которые из них наиболее предпочтительны, Чужеземец указывает на материал для государственного ткачества – ἀνδρεῖος, «мужественные» (маскулинные), и κοσμιότητος, «уравновешенные» (феминные), типы душ, выступающие в качестве основы (первые) и утка (вторые) государственной ткани. Воспитание и взращивание нужного числа таких душ – суть «царского» искусства политика.

«Историософия» Платона

«Политик» – тот диалог Платона, который позволяет порассуждать – хотя бы условно – о некой «историософии» основателя Академии. Но если мы ограничимся формальным указанием на прямое и попятное обращение Космоса и беды, связанные с «нашим веком», «веком Зевса», то вся суть происходящего может быть сведена к двум банальным пунктам: 1) цикличности «исторического» процесса (в духе Эмпедокла), 2) деградации как свойства нашего времени (в духе Гесиода).

Однако всё не так прямолинейно. Едва ли мы можем говорить об «историцистском» пессимизме Платона. Во-первых, диалог явно пророчествует о возвращении Кроноса в «последние времена» и восстановлении правильного обращения Космоса (Политик. 273d–e). Во-вторых, и это более важно, деградация Космоса и всего того, что его наполняет, вовсе не является равномерно протекающим процессом. В области зримого (т. е. становления) нет ничего постоянного, поэтому вполне возможны «окна возможностей» (знаменитое греческое понятие «кайрос»), которые позволяют политику, обладающему знанием «царской науки», применить её (Márquez. 2012. P. 365). С этой точки зрения для Платона нет ничего предопределённого, а его мифологические циклы близости и удалённости божественного присутствия – лишь самые общие рамки, позволяющие говорить о современной эпохе как времени, когда нет непосредственности присутствия блага и возможно лишь опосредованное приближение к нему: через философию и эрос, через политику и мораль. 

Проблема истинной меры

Универсум «Политика» – мир, который представляет собой с познавательной точки зрения совокупность отображений неких парадигм, находящихся во взаимосвязи друг с другом. Эта связь заключается в том, например, что политика можно увидеть благодаря образцу ткача. Обратим снимание, что и пастух, и ткач – вполне привычные и понятные нам фигуры. Ткач не является «идеей» для политика, как пастух – для бога-демиурга. Возможно, Платон имеет в виду, что прямое видение искомого эйдоса невозможно, но возможно приближение к нему через нечто другое, обладающее простым и очевидным характером (но не заменяющее сам эйдос).

Таким образом, опытный диалектик обнаруживает подсказки-образцы для любого предмета, а диалектика в данном контексте – проверка выбора, подтверждение его точности. В отличие от идеального бытия, всё, что связано с космическим становлением, в каком-то смысле опосредовано друг другом и взаимозаменяемо. Недаром Чужеземец говорит: «Согласись, можно сказать, что все существующее является орудием того или другого, и это было бы убедительно» (Политик. 287d).

Однако подобный ход способен обернуться скептицизмом: не означает ли «взаимозаменяемость» всего в Космосе всеобщую относительность. Если всё относительно, то мы можем видеть лишь противоположности (большее и меньшее как таковые), но не различим то, что существует между ними. Тогда, как опасается Чужеземец, наше рассуждение уничтожает все искусства (Политик. 284а).

Чтобы решить эту проблему Платон вводит понятие нематематической меры. Благодаря ей мы способны постигать должное, своевременное, подобающее и т. д. (Политик. 284е). Поиск этой меры предполагает разложение всего исследуемого на роды и виды по существенным признакам, которые можно обнаружить, опираясь на точный пример (парадигму) (Kerch. 2008. P. 135–226).

Упражнения в диалектике оказываются подражанием демиургической деятельности со стороны богов, изображённой в «Тимее». Поскольку активность демиурга направлена на зримый мир, наши исследования подражают ему, – используя зримые парадигмы-примеры, мы приближаемся к его замыслу, обучаясь обнаруживать истинную меру во всём, на что направлена наша деятельность.

Политический проект диалога «Политик»

Платон является одним из предшественников меритократической модели государственного устройства. Сократ как главный персонаж его диалогов является живым примером подобного самовольного эксперта, не соглашающегося с тем, что наличное право и система законов есть высшее выражение государственной мудрости. Но подобных экспертов не может быть много – даже в Каллиполисе диалога «Государство», т. е. в ситуации, когда известно «брачное число» [число, которое позволяет определить наиболее благоприятные периоды для рождения совершенных людей (Государство. 546b–c)], их совсем немного. В «Политике» утверждается, что достойных царского знания людей ничтожно мало (292е).

Платон осуществляет сознательную архаизацию образа такого совершенного политика. Это выражается в том, что он, по мнению Чужеземца, будет покидать свой город, подобно врачу, оставляющему пациента после завершения сеанса лечения, и возвращаться, когда состояние пациента изменится. Платон ориентируется на таких законодателей, как Солон и Ликург, которые после созидания конституций покидали свои города, дабы их не могли склонить к изменению законодательства. Чужеземец же оставляет законы в качестве временного «рецепта»; после его возвращения они меняются, чтобы соответствовать новому состоянию душ граждан города (Политик. 295с).

Можно констатировать, что образ политика, стоящего над законами (точнее – конструирующего их) соответствует образу Сократа-майевта, «свободного» от знаний, однако формирующего их в душах собеседников. Это позволяет примирить диалог «Политик» и платоновские «Законы». В последних говорится о необходимости полного подчинения разработанной Афинянином конституции. Но Афинянин в «Законах» как раз выступает в роли такого царственного правителя, дающего рецепт для существования города, которому граждане Магнесии должны следовать до той поры, пока среди них не появится новый совершенный законодатель.

В некотором смысле функции Кроноса, возвращающегося в итоге к управлению Космосом, схожи с действиями совершенного политика, правление которого является исправлением, восстановлением ткани государственной реальности. Политика есть подражание божественному попечению, но не непосредственное, а опосредованное – если боги сами являются такого рода защитой, то политик сплетает ту гражданскую ткань, которая, с одной стороны, предохраняет государство от опасностей внутренних и внешних, с другой – сама и является сутью государственности (Ср. O'Meara. 2017).

Суть деятельности совершенного политика описывается Чужеземцем иначе, чем Сократом в «Государстве». Там государство строилось как экспликация человеческой души, со всеми её внутренними иерархиями, обнаруженными платоновским Сократом. Здесь ткань полиса формируется из двух типов душ, обладающих признаками маскулинной твёрдости и мужества и феминной красоты и пышности. Сочетание этих признаков (очевидным образом являющихся характеристиками души, а не полового диморфизма) делает государственную жизнь устойчивой.

Рецепция диалога

Богатство обсуждаемой тематики, касающейся классификации животного мира, а также форм и продуктов человеческой деятельности, стало причиной того, что в сирийской школе неоплатоников «Политика» отнесли к «физическим» диалогам Платона, а логический метод диерезы, который практикуют его участники, символически соотнесли с демиургией подлунной реальности (в «Тимее», напомним, описывается подробно лишь создание небесных сфер, а также человеческих существ, но не тот мир, в котором существуют и ведут практическую жизнь люди).

В Новое время диалог на долгое время отошёл на второй план, его трактовали порой лишь как иронию над формализмом методов других сократических школ. Определённый интерес к «Политику» наблюдается в последние десятилетия, после того как произошла очень важная ревизия отношения к платоновскому наследию. Ныне его восприятие в академической науке выстраивается не вокруг одного диалога, который принимается как доктринально центральный (таковыми в истории платонизма побывали «Тимей», «Парменид», «Государство»), но каждый из текстов становится предметом отдельного исследования. Поэтому сейчас для учёных Платон «Законов» или «Политика» – не менее важная тема, чем «Платон вообще».