Аскети́зм (от греч. ἀσϰητής – упражняющийся, тренирующийся, практикующийся), установка на добровольное ограничение потребностей, отказ от удовольствий и перенесение тягот ради достижения целей религиозного или морального характера. Практика аскетизма (аскеза) в самых различных культурах включает одни и те же моменты: ограничение себя в еде (пост), воздержание от сексуальных отношений (безбрачие, или целибат), уединение, молчание, в более крайних формах – нищета, бездомность (странничество), причинение себе боли (например, самобичевание) и т. п. При этом мотивы аскетизма могут быть различными: некоторые из них дополняют, некоторые исключают друг друга.

Аскетизм как источник сверхъестественных сил – представление, которое восходит к первобытной практике подготовки к шаманскому общению с духами при помощи голода, бессонницы и т. п. Этот мотив особенно характерен для индийской традиции тантризма (легенды об отшельниках, чрезвычайно изобретательных в самоистязаниях, посредством которых разжигается внутренний жар – тапас). Однако в теистических религиях мотив аскетизма как пути к чудотворству выступает либо в преобразованном виде (христианские легенды часто говорят об аскетах, получающих дар чудотворства, но это именно дар, а не выслуженная награда и тем более не механическое следствие аскезы), либо на бытовой периферии религиозного сознания.

Древняя мотивация аскетизма – идея удовлетворения, приносимого за свои или чужие грехи. Самые архаические культуры знают концепцию жертвы как наиболее сильнодействующего средства обеспечить благо общине, связать силы зла и восстановить порядок мироздания, поколебленный случаями нарушения религиозно-моральных запретов. По мере того как практика человеческих жертвоприношений исчезала в процессе культурного развития, возникала потребность в некоем эквиваленте жертвоприношения: например, в Древней Спарте юноши уже не умерщвлялись, но проливали свою кровь на алтарь Артемиды Ортии под бичами, и в назначении этого обряда ритуально-магический момент (перенесение боли как выкуп за общину) неотделим от морального (испытание стойкости юношей). В спиритуализированном осмыслении этот мотив мог быть без существенных изменений воспринят христианством; он особенно характерен для католической традиции (например, Санта-Роса из Лимы в начале 17 в. подвергала себя бичеванию три раза в день – за свои грехи, за грехи живых и умерших).

Мотив соблюдения ритуальной чистоты как условия выполнения сакральных функций, часто обосновывающий практику безбрачия, также является древним и повсеместно распространённым. Даже те религиозные традиции, для которых аскетизм не был характерен (например, греко-римское язычество или религия Ветхого Завета), требовали воздержания от брачных отношений перед совершением религиозных актов, когда человек «предстаёт» перед божеством; из этого легко было вывести, что люди, вся жизнь которых проходит в непрерывном контакте со святыней, должны оставаться безбрачными, как весталки в языческом Риме. По-видимому, таково же происхождение безбрачия ессеев: древнееврейский военный лагерь был местом, особо посвящённым Яхве и требовавшим ритуальной чистоты, и ессеи, ожидавшие эсхатологической священной войны, распространили на всю свою жизнь обязательства, связанные с сакральным положением призванного воина. Целибат обязателен для католического священника как для постоянного совершителя таинств, прежде всего мессы.

С этим мотивом тесно переплетаются некоторые другие, один из них – отрешение индивида от своих земных интересов ради дела, понимаемого как святое (например, проповеди веры): «Неженатый заботится о Господнем, как угодить Господу, а женатый заботится о мирском, как угодить жене» (1 Кор 7:32–33). Другой мотив – подготовка к мистическому переживанию, создание условий для медитации и экстаза. В теистических религиях и везде, где цель мистического пути – это личная встреча с Богом в любви, практика аскетизма – способ доказать свою любовь к Богу и предъявить в самой действенной форме просьбу об ответной любви. В католической мистике позднего Средневековья пафос аскетизма приобретает черты морали рыцаря, намеренно берущего на себя трудные подвиги во славу своего короля (Христа) и своей дамы (обычно Девы Марии, у Г. Сузо – Божественной Премудрости, Софии). С этим мотивом, как и с мотивом удовлетворения за свои и чужие грехи, связан мотив, специфический для христианства: стремление соучаствовать в искупительных страданиях Христа. Принимая на себя добровольные тяготы и терпеливо перенося невольные, верующий, по мистическому учению Нового Завета, во плоти своей «восполняет недостаток скорбей Христовых» (Кол 1:24). Это представление оттеснено в протестантизме тезисом об абсолютной исключительности единократной жертвы Христа на Голгофе (в связи с чем практика аскетизма закономерно уходит из жизни). Сострадание Христу как бы овеществляется в стигматах Франциска Ассизского и других католических аскетов; вся жизнь христианина мыслится проходящей как бы в Гефсиманском саду, где забыться в беспечности – значит предать Христа, который просит бодрствовать с Ним. Если подражание Христу в его бедности, характерное для русских странников и юродивых, как и для Франциска, не могло быть обязательным для всех, то Новый Завет требует от каждого христианина подражания Христу в его отказе от своей воли – послушании «даже до смерти, и смерти крестной» (Флп 2:7).

Общим для разных мировоззрений, как религиозных, так и философско-моралистических, является мотив аскетизма как освобождения, господствующий, например, в песнях буддийских монахов и монахинь («Тхерагатха» и «Тхеригатха»), известный греческой философии, особенно Антисфену и киникам, и находящий многочисленные отголоски в христианской традиции, позднее – переосмысленный в некоторых идеологических движениях Нового времени. Мотив этот получает различные акценты в зависимости от вопроса: свобода от чего и для чего имеется в виду? Это может быть свобода от собственного тела, а через это – от материального мира вообще; по буддийскому изречению, «нет несчастья большего, чем тело» (Дхаммапада. XV, 202). Для манихейства, видящего источник зла в соединении духовного света с пленившей его «тьмой» материи, аскетизм есть путь к желаемой диссоциации этих начал. Подобный негативизм в отношении к космосу вообще и к телу в частности мог иногда стимулировать наряду с аскетизмом допущение вольности нравов, как это было, например, в некоторых направлениях гностицизма: если тело – «тьма», которую нельзя ни просветить, ни очистить, то безразлично, что с ним происходит, между тем как нарушение табу морали, приличий и общественного порядка – своего рода аскетизм навыворот – желательно, поскольку обособляет «посвящённого» от мира и приближает цель – конечное разрушение основ космического бытия. Поздний вариант такой установки встречается в культуре декаданса (программа систематической денормализации воображения у А. Рембо и сюрреалистов), в практике некоторых направлений оккультизма, в жизни «коммун» хиппи, соединивших элементы аскетизма с вседозволенностью «сексуальной революции». Напротив, в христианстве уже не душа (как в платонизме или манихействе) должна быть освобождена от тела, но тело должно быть освобождено от гнездящегося в нём принципа своеволия – «плоти», чтобы стать «храмом Святого Духа» (1 Кор 6:19).