Шала́мов Варла́м Ти́хонович [5(18).6.1907, Вологда – 17.1.1982, Москва; похоронен на Кунцевском кладбище], русский прозаик и поэт.

Биографические сведения

Родился в семье православного священника Тихона Николаевича Шаламова (1868–1933) и Надежды Александровны Шаламовой (урождённая Воробьёва, 1869–1934). В 1914 г. поступил в Вологодскую мужскую гимназию, в 1923 г. окончил школу 2-й ступени. В 1924 г. уехал в Москву, работал дубильщиком на Кунцевском кожевенном заводе, в 1926 г. поступил в Московский университет на факультет советского права. Был близок оппозиционно настроенному студенчеству. В 1928 г. исключён из университета «за сокрытие социального происхождения» (цит. по: Есипов. 2012. С. 78). В 1929 г. арестован в подпольной типографии (находилась по адресу: г. Москва, ул. Сретенка, д. 26), печатавшей материалы, подавшие повод ОГПУ к открытию дела. Обвинение предъявлено по статье 58-10 Уголовного кодекса (УК) РСФСР («пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти»), осуждён по статье 35 Уголовного кодекса (УК) РСФСР как «социально вредный элемент» на 3 года исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ). Отбывал наказание в Вишерском исправительно-трудовом лагере (1929–1931). В 1931 г. освобождён с восстановлением в правах. После поездок в Москву и в Вологду, где он навестил близких, около 3 месяцев проработал в Вишере на Березниковском химкомбинате.

С 1932 г. в Москве. В 1930-е гг. сотрудничал в журналах «За ударничество», «За овладение техникой», «За промышленные кадры», печатался в журналах «Огонёк», «Колхозник», «Прожектор».

В 1937 г. вновь арестован, осуждён по статье 58-1 УК РСФСР за «контрреволюционную троцкистскую деятельность» (КРТД) и приговорён к 5 годам исправительно-трудового лагеря. Наказание отбывал на Колыме. В 1943 г., находясь в лагере, осуждён повторно по статье 58-10 ч. 2 УК РСФСР (Следственное дело № 125856, от 30 мая 1943). В 1946 г. благодаря усилиям врача А. М. Пантюхова (обстоятельства их знакомства Варламов описал в рассказе «Домино», 1959) был направлен на курсы фельдшеров. По окончании курсов работал фельдшером в больнице для заключённых «Левый берег» (расположена на левом берегу реки Колыма, в посёлке Дебин). С 1949 г. получил возможность записывать свои стихотворения, поскольку проживал в фельдшерском пункте (отдельной избушке) на ключе Дусканья. 13 октября 1951 г. досрочно освобождён (по зачётам рабочих дней), но из-за бюрократических проволочек и произвола местного начальства не получил возможности воспользоваться правом на бесплатную дорогу к месту жительства и потому вынужден был остаться на Колыме и работать в качестве вольнонаёмного (фельдшер лагерного пункта Кюбюминского дорожно-эксплуатационного участка) для того, чтобы купить билет в Москву.

В 1952 г. отправил тетради со своими стихотворениями (через знакомую – врача Е. А. Мамучашвили) Б. Л. Пастернаку, с которым вскоре завязалась переписка (прервалась в 1956 после ссоры Шаламова с О. В. Ивинской). В. Т. Шаламов посетил Пастернака 13 ноября 1953 г., на следующий день после возвращения в Москву.

До 1956 г., как бывший заключённый, проживал за 101 километром в Калининской (ныне Тверская) области, работал на Озерецко-Неплюевском торфопредприятии треста Центрторфстрой (Калининской области); агентом по снабжению на Решетниковском торфопредприятии (посёлок Туркмен, Калининской области). Писал стихотворения, существенная часть которых вошла в цикл «Колымские тетради», и прозу («Колымские рассказы»).

В 1956 г. реабилитирован по обвинениям 1937 г. и 1943 г., получил право проживания в Москве. Работал корреспондентом журнала «Москва», внештатным внутренним рецензентом журнала «Новый мир». В 1960-е гг. продолжал работу над циклом «Колымские тетради», «Колымскими рассказами», написал пьесу «Анна Ивановна» (1964), а также приступил к работе над главами автобиографических произведений – повести «Четвёртая Вологда», «Вишера. Антироман».

В 1962 г. познакомился с А. И. Солженицыным. Между ними завязалась переписка, которая продолжалась до 2-й половины 1960-х гг. Писатели поначалу поддерживали творческое общение, однако вскоре резко разошлись в трактовке лагерной темы и принципах её освещения.

В 1966 г. познакомился с сотрудницей Центрального государственного архива литературы и искусства И. П. Сиротинской, которой впоследствии завещал свой архив. Сиротинская была близким другом Шаламова и сыграла значительную роль в публикации его творческого наследия.

23 февраля 1972 г. в «Литературной газете» было опубликовано открытое письмо Шаламова, в котором он протестовал против не согласованной с ним публикации его рассказов на Западе и объяснял свою позицию (Шаламов В. В редакцию «Литературной газеты» // Литературная газета. 1972. № 8 (4346). С. 9). 1970-е гг. ознаменованы дальнейшей работой над «Колымскими рассказами» и автобиографическими текстами, пьесой «Вечерние беседы» (представлена в набросках), а также плодотворным поэтическим творчеством. В 1972 г. был принят в Союз писателей СССР.

С 25 мая 1979 г. находился в доме престарелых и инвалидов. Несмотря на тяжёлое состояние здоровья, продолжал сочинять стихи и вспоминал сочинённое ранее (тексты записывали навещавшие его И. П. Сиротинская, А. А. Морозов).

15 января 1982 г. был перевезён в интернат для психохроников после установления ошибочного, по свидетельству врача Е. В. Захаровой, диагноза «деменция» (члены медицинской комиссии задавали Шаламову вопросы, на которые он не ответил, поэтому был поставлен именно такой диагноз. Есть все основания полагать, что Шаламов не услышал вопросы, т. к. в тот период почти утратил слух).

Поскольку перевозка осуществлялась без предоставления пациенту тёплой одежды, заболел воспалением лёгких и спустя 2 дня умер. Отпевание состоялось в храме Святителя Николая в Кузнецах.

Первая жена (1934–1956) – Галина Игнатьевна Гудзь (1910–1986); дочь Елена Варламовна Шаламова (в замужестве Янушевская) (1935–1990); вторая жена (1956–1966) – Ольга Сергеевна Неклюдова.

Проза

Наибольшую известность получил цикл «Колымские рассказы» (1954–1973), который включает сборники «Колымские рассказы», «Левый берег», «Артист лопаты», «Очерки преступного мира», «Воскрешение лиственницы», «Перчатка, или КР-2». Произведения распространялись в самиздате. Первые отдельные издания «Колымских рассказов» появились в 1989 г. (например: Шаламов В. Т. Воскрешение лиственницы. Москва, 1989; Шаламов В. Т. Колымские рассказы. Магадан, 1989). Первое издание всех сборников «Колымских рассказов»: Шаламов В. Т. Колымские рассказы. Т. 1–2. Москва, 1992.

В «Колымских рассказах» автор преследовал прежде всего нравственную цель – достоверно отразить трагический лагерный опыт. Шаламов полагал, что в его текстах «нет ничего, что не было бы преодолением зла, торжеством добра, – если брать вопрос в большом плане, в плане искусства» (Шаламов В. Т. Собрание сочинений. Т. 5. Москва, 2013. С. 148). В основе поэтики лежит соединение художественного и документального, что соответствовало, в понимании Шаламова, принципам «новой прозы» (Шаламов. Т. 5. С. 144–160). Писатель утверждал, что восприятие его рассказов только лишь как документальных очерков было бы глубоко неправильным. Свою задачу он видел в «художественном исследовании страшной темы» (Шаламов. Т. 5. С. 147), но в то же время подчёркивал достоверность изображаемого и настаивал, что «любой факт в "КР" ["Колымские рассказы", – прим. ред.] неопровержим» (Шаламов. Т. 5. С. 147). Образ повествователя в рассказах, написанных от первого лица, предельно сближен с автором, а там, где изложение ведётся от третьего лица, главный герой (Андреев, Голубев, Крист) автобиографичен. Многие персонажи имеют реальные прототипы; по словам Шаламова, «всем убийцам» в его рассказах «дана настоящая фамилия» (Шаламов. Т. 5. С. 332).

В. Т. Шаламов воспринимал лагерь как абсолютное зло и категорически отрицал какую бы то ни было позитивную грань в подобном опыте. В «Колымских рассказах» показаны нечеловеческие условия лагерного существования, когда заключённый был игрушкой в руках начальства, страдал от голода, холода, болезней и побоев, вседозволенности уголовников («блатарей»). Жизнь заключённого была полностью обесценена; Шаламов характеризовал своих героев как «мучеников» (Шаламов. О прозе. 1965; Шаламов. Т. 5. С. 148). Фактически не имея никаких прав, заключённый располагал в качестве единственного ресурса лишь собственным телом и ради спасения жизни готов был причинять себе увечья или пойти на ненужную хирургическую операцию, чтобы избежать непосильного лагерного труда («Кусок мяса», «Сухим пайком», «Бизнесмен»).

Одна из важнейших художественных и нравственных задач «Колымских рассказов» – исследовать формы противостояния злу и растлению. Для автобиографического героя Шаламова спасительным было прежде всего поэтическое слово – «чужие любимые стихи, которые удивительным образом помнились там, где всё остальное было давно забыто, выброшено, изгнано из памяти. Единственное, что ещё не было подавлено усталостью, морозом, голодом и бесконечными унижениями» (Шаламов. Т. 1. 2013. С. 157). По свидетельству писателя, многие другие заключённые также обращались к поэзии как источнику душевных сил: «У каждого грамотного фельдшера, сослуживца по аду, оказывается блокнот, куда записываются случайными разноцветными чернилами чужие стихи – не цитаты из Гегеля или Евангелия, а именно стихи» (Шаламов. Т. 2. 2013. С. 413–414). Иные пути внутреннего противостояния, указанные в «Колымских рассказах», – религия, вера («Выходной день», «Апостол Павел» и др.), хотя сам Шаламов был убеждённым атеистом и утверждал, что «веру в Бога… потерял давно, лет в шесть» (Шаламов. Т. 4. 2013. С. 146). Для некоторых персонажей основой для противодействия стали выработавшиеся в долагерной жизни установки на готовность к сопротивлению во что бы то ни стало, даже ценой собственной жизни («Последний бой майора Пугачёва»).

Другие важнейшие вопросы: психология творчества и его смысл («По снегу», «Шерри-бренди», «Тропа», «Афинские ночи»), тема памяти и забвения («Прокуратор Иудеи», «Апостол Павел»), слово как основа существования и внутренней жизни человека («Сентенция»). Существенную роль в рассказах играет тема природного бытия в его соотношении с человеческим: натиск убивающей, «ненавидящей» человека природы («Воскрешение лиственницы»; Шаламов. Т. 2. 2013. С. 278), словно действующей «в сговоре с теми, кто послал нас сюда» («Детские картинки»; Шаламов. Т. 1. 2013. С. 106), изображается наряду с её благими интенциями. Так, символом надежды и обновления становится таёжный стланик, образ которого исключительно важен как в шаламовской прозе («Кант», «Стланик»), так и в поэзии («Стланик», «Я не лекарственные травы…»). В ряде рассказов находит отражение идея сопоставления человеческого мира (часто искажённого и лишённого базовых этических начал) и мира животных, которому принадлежит очевидный нравственный приоритет («Медведи», «Храбрые глаза», «Уроки любви», «Сука Тамара», «Белка»).

В стилистике «Колымских рассказов» В. Т. Шаламов наследует как реалистические, так и модернистские традиции, при этом сам писатель подчёркивал значение последних («Я учился не у Толстого, а у Белого, и в любом моём рассказе есть следы этой учёбы»; Шаламов. Т. 5. 2013. С. 322). В принципах организации повествовательной ткани прослеживается связь с традицией орнаментальной прозы (Кротова. 2023. С. 480–488).

Автобиографические произведения – повесть «Четвёртая Вологда» (1968–1971, изданы: Париж, 1985, Москва, 1988), «Вишера. Антироман» (вошедшие в состав произведения очерки «Вишера» и «Лагерная свадьба» написаны в начале 1960-х гг., основная часть текста – в 1970-е гг.; издано в 1989 г., переиздано с исправлениями: Шаламов. 2021) – посвящены соответственно раннему периоду жизни, проведённому в родном городе, и периоду отбывания первого лагерного срока. В «Четвёртой Вологде» многомерно раскрываются облик и дух северного города: на протяжении многих десятилетий в Вологде проживали политические ссыльные, поэтому «требования… к личному поведению были в Вологде выше, чем в любом другом русском городе» (Шаламов. Т. 4. 2013. С. 8). Шаламов подробно рассказывает о своей семье, взаимоотношениях с родителями, братьями и сёстрами, периоде обучения в школе и литературных увлечениях тех лет, вспоминает об особенно тяжёлых для его семьи революционных и послереволюционных годах: «Поток истинно народных крестьянских страстей бушевал по земле, и не было от него защиты. Именно по духовенству и пришёлся самый удар этих… страстей» (Шаламов. Т. 4. С. 115). «Вишера. Антироман» состоит из очерков, характеризующих устройство жизни Вишерского лагеря и его моральный климат, а также выявляющих внутренний облик автобиографического героя и его мировоззренческую позицию – «прежде всего быть честным человеком» (Шаламов. Т. 4. С. 183).

Корпус очерковой прозы В. Т. Шаламова составляют входящие в цикл «Колымские рассказы» «Очерки преступного мира», в которых исследуются социальные отношения в лагере; мемуарные произведения, обращённые к периоду до ареста («Москва 20–30-х годов»; «Двадцатые годы», «Маяковский мой и всеобщий» и др.), заключения после ареста 1937 г. («Бутырская тюрьма», 1961), колымскому времени (публикуются под редакторским названием «О Колыме», 1960–1970-е гг.).

Важную часть прозаического наследия представляют статьи, эссе и заметки литературоведческого характера, прежде всего работы, посвящённые проблеме предназначения искусства («Таблица умножения для молодых поэтов», 1964; «О правде в искусстве», конец 1950-х – начало 1960-х гг.; «Поход эпигонов», 1960-е гг., и др.); обоснованию принципов «новой прозы» [«О прозе», 1965; и черновые наброски к этому очерку, публикуемые под редакторским названием «О "новой прозе"»; «О моей прозе» (письмо к И. П. Сиротинской от 1971) и др.]; теоретическому осмыслению вопросов поэтического творчества. В. Т. Шаламов рассматривает феномен стиха как такового, его природу и сущность («Стихи – всеобщий язык», 1960-е гг.; «Стихи – это опыт», 1960-е гг.); вопрос о национальной природе поэзии («Национальные границы поэзии и свободный стих», 1960-е гг.); явление рифмы («Рифма», 1959–1961; «Рифмы», 1960-е гг.), которую определяет как «поисковый инструмент стиха» («Кое-что о моих стихах», 1969; Шаламов. Т. 5. 2013. С. 105); обосновывает собственный термин «поэтическая интонация» («Поэтическая интонация», 1963–1964; «Во власти чужой интонации», 1960-е гг., с правкой 1970-х гг.; «Таблица умножения для молодых поэтов», 1964), а также размышляет о творческом процессе («Кое-что о моих стихах»; «Свободная отдача», 1960-е гг.). Особый интерес представляют исследовательские очерки Шаламова, в которых он рассуждает о значимости звукового начала стиха, выделяя «фонетические классы» согласных, «опорные трезвучия» стиха и их «модуляции» [«Природа русского стиха», 1970-е гг.; «Звуковой повтор – поиск смысла (Заметки о стиховой гармонии)», середина 1970-х гг.], в чём сказывается преемственность Шаламова по отношению к традициям ЛЕФа и русского формализма. 

Поэтическое наследие

В. Т. Шаламов написал более 1200 стихотворений, его поэтическое творчество активно продолжалось вплоть до последних лет жизни. Наибольшую известность получил цикл «Колымские тетради (1937–1956)». Даты в названии имеют символическое значение: 1937 г. – пик репрессий, в 1956 г. состоялся ХХ съезд КПСС с докладом Н. С. Хрущёва о культе личности И. В. Сталина. В действительности же «Колымские тетради» записывались автором с 1949 г. по 1960-е гг. (цикл опубликован полностью в 1994). При жизни Шаламова были изданы сборники «Огниво» (1961), «Шелест листьев» (1964), «Дорога и судьба» (1967), «Московские облака» (1972), «Точка кипения» (1977); редактор всех сборников – В. С. Фогельсон.

Переводил (с подстрочника) поэзию: грузинскую (Т. Ю. Табидзе), осетинскую (Б. А. Муртазова), еврейскую (Х. И. Мальтинского). Наиболее полное издание поэтического наследия Шаламова представлено в серии «Новая библиотека поэта» (Шаламов. 2020).

В своей поэзии В. Т. Шаламов видел форму противостояния давлению и сопротивления злу. Важнейшие идейно-образные константы его поэтического мира: приверженность родной культуре и глубокая национальная укоренённость творчества («Мак», «Нет, не рука каменотёса…» и др.); нравственные смыслы как имманентное свойство искусства («Поэту», «Орудье высшего начала», «Поэзии», «Стихи – это стигматы…» и др.); поэзия как спасительное начало («Здесь первым искренним стихом…», «Он из окóн своей квартиры…», «Тело ноет знакомой болью…», «Стихи – это боль и защита от боли…» и др.) и как некий универсальный «код» мироздания, «всеобщий язык» («Сожми виски, не думай…», «Будь бы я немножко мистик…», «В годовом круговращенье…» и др.). Для Шаламова характерна вера в поэтическое слово как исток существования, поэзия в его восприятии уподоблялась религии; он утверждал: «кроме бога поэзии, никому более я не благодарен за мою судьбу» (Шаламов В. Т. Стихотворения и поэмы. Т. 1. Санкт-Петербург, 2020. С. 568). В стихотворениях нашло отражение его трагическое мировосприятие, причём трагический опыт понимается как основа подлинного искусства. Характерная для Шаламова модель мирочувствия наиболее репрезентативно представлена в цикле «Кипрей», где в результате диалектически выстроенного образного развития глубинное страдание и крайняя разочарованность преодолеваются верой поэта в свою творческую миссию (Кротова. 2023. С. 125–149).

Среди иных важнейших граней миропонимания, отражённых в поэзии В. Т. Шаламова: восприятие жизни как целостности («Мир отразился где-то в зеркалах…», «Не в пролитом море чернил…», «Чтоб торопиться умирать…», «Мне жизнь с лицом её подвижным…»), разновекторное осмысление мира природы – в качестве спасительного, концентрирующего в себе высшие благие силы бытия и совершенную красоту («И для того рассвет стремительный…», «Стланик», «В дожде сплетают нити света…», «Руинами зубчатых башен…»), но во многих случаях дисгармоничного и хаотического («Собаки бесшумно, как тени…», «Скользи, оленья нарта…», «Всё те же снега Аввакумова века…», «Мне жить остаться – нет надежды…», «Безобразен и бесцветен…»). В своих натурфилософских установках тесно связан с традицией Ф. И. Тютчева и в то же время полемичен по отношению к ней: Шаламов изображает природный мир предельно приближенным к человеку, наполненным человеческими эмоциями и страстями, деятельно включённым в человеческую жизнь («Я вовсе не бежал в природу…»; «Я жаловался дереву…», «Тайга», «В гремящую грозу умрёт глухой Бетховен…» и др.).

К ключевым смысловым аспектам поэзии Шаламова относятся также размышления о памяти (её нравственной функции, роли в процессе творчества), разработка поэтики телесности (человеческое тело и его страдание, природа как «телесная» сущность), философское осмысление символических образов (камня, света, времён года и др.).

Значимой частью поэтического наследия Шаламова является любовная лирика, отличающаяся богатством эмоциональных оттенков. Она объединяет страстную эмоциональность и утончённый аналитизм («Четвёртый час утра…», «Чем ты мучишь? Чем пугаешь?..», «В гулкую тишину…» и др.).

Художественная генеалогия В. Т. Шаламова-поэта включает широкий спектр литературных явлений. В своих произведениях он продолжает традиции Золотого века (А. С. Пушкин, Е. А. Боратынский, М. Ю. Лермонтов) и последующих десятилетий (Ф. И. Тютчев, А. А. Фет, Н. А. Некрасов), а также Серебряного века и 1-й четверти 20 столетия. Значимость творчества поэтов-модернистов для своего художественного формирования отмечал в очерках («Кое-что о моих стихах»; Шаламов. Т. 5. 2013. С. 95–100; «Поэт изнутри»; Шаламов. Т. 5. С. 165–167), записных книжках (Шаламов. Т. 5. С. 322–323), письмах [например, С. С. Лесневскому (декабрь 1968) // Шаламов. Т. 6. 2013. С. 570].

Мышление Шаламова тесно связано с художественными принципами символизма (особенно с поэтикой А. А. Блока) и акмеизма, понимаемого Шаламовым не только как художественное направление, но и как учение, «доктрина» (Шаламов. Т. 6. С. 409). Линии преемственности и взаимодействия прослеживаются как на уровне общих установок, так и в отношении творчества ведущих представителей этого направления – Н. С. Гумилёва, А. А. Ахматовой, О. Э. Мандельштама. В поэтическом мире Шаламова выявляется многоаспектная соотнесённость с творчеством Б. Л. Пастернака (который принадлежал к числу любимых поэтов Шаламова), М. И. Цветаевой, И. Ф. Анненского.

Активная публикация и изучение наследия Шаламова начались в СССР во 2-й половине 1980-х гг. и продолжились в России в последующие годы.