Наро́д русь в 970-х гг. – середи́не 11 в., очерк истории народа русь в 970-х гг. – середине 11 в.

Русь этого периода являлась уже вполне сложившимся по меркам Средневековья (Bouchard. 2001) народом со вполне выраженной идентичностью и специфическим набором форм демонстрации своего этнополитического и этнокультурного единства (Франклин. 2009. С. 183–387; Androščuk. 2013. P. 45–64; Стефанович. Новые подходы. 2018). Хотя группы и отдельные представители руси отличались высокой военной и торговой активностью, нет веских оснований считать, что представители этой общности были некой «торговой корпорацией» (Толочко. 2015), группой профессиональных воинов («дружиной»), только представителями военно-административного окружения князей-Рюриковичей. Более того, профессиональный военно-торговый компонент в структуре русской саморепрезентации в течение 2-й половины 10 – начала 11 вв. убывал и замещался новой этничностью, конструировавшейся на основе славянского языка и принадлежности к христианской конфессии, а также обитания в пределах определённой территории (Urbańczyk. 2014; Bouchard. 2015).

После Крещения Руси киевским князем Владимиром Святославичем (Назаренко. 2016; Щавелев. 2020. С. 403–408) русь быстро трансформировалась в новый христианский народ, а полития Рюриковичей стала типичным для Европы христианским королевством (Raffensperger. 2012), одновременно прочно войдя в культурную ойкумену и церковную организацию Византии (Оболенский. 1998). Несмотря на рудименты языческих плюралистических культов и верований, элита Древнерусского государства и, видимо, значительная часть его населения после крещения начали идентифицировать себя как христиане (Назаренко. 2020).

В послании 1008 г. германскому королю Генриху II миссионер Бруно Кверфуртский, посетивший Древнерусское государство, описывает его как типичное христианское королевство (лат. regnum), а его государя (лат. senior Ruzorum) князя Владимира Святославича – в качестве по-своему образцового христианского правителя (Epistola Bruninis. 1973. S. 98–100; Древняя Русь в свете зарубежных источников. 2010. C. 55–62).

Другой современник Владимира Святославича, Титмар Мерзебургский, описал его как хотя и безнравственного, но вполне типичного «короля» (лат. rex) христианской страны (Thietmarus Merseburgensis. 1935. S. 486, 488, 490; Назаренко. 1993. С. 131–205; Древняя Русь в свете зарубежных источников. 2010. C. 63–83).

В древнерусской «Памяти и похвале князю Владимиру», источником которой стал текст 2-й половины 990-х гг. о деяниях князя (видимо, это был «энкомий» или «прокламативная надпись»), подчёркивалось, что Владимир Святославич «крести и всю землю рускую от конца и до конца». Тема крещения и украшения церквами «всей русской земли» (городов и сёл) является центральной в этом тексте, а Владимир Святославич представлен как князь «всей Русской земли». Жители Древнерусского государства не названы каким-то специальным обозначением (демонимом), но в тексте вполне «читается» идея их общности как «новых христиан» и как подданных киевского князя, о благополучии и будущем спасении которых он заботится (Милютенко. 2008. С. 411–497; Шахматов. 2014. С. 338–349).

Аналогичная концепция отразилась в Уставе князя Владимира: князь «берёт» из Византии первого митрополита «на Кеєвъ и на всю Роус(ь)», десятину для церкви Пресвятой Богородицы собирают «въ всеи земли Рускои кнѧженьѧ». Действие устава распространялось на все города и другие населённые пункты, где жили христиане («гдѣ крестьѩнѣ соуть») (Древнерусские княжеские уставы. 1976. С. 15).

В середине 11 в. в «Слове о законе и благодати» митрополита Киевского Илариона Русская земля уже окончательно представлена в качестве христианского народа. В преамбуле этого текста эксплицитно обозначен «нашъ языкъ рускыи», а «страна Русь» хвалит своего крестителя и «великааго кагана нашеа земли» Владимира Святославича, который являлся потомком князей, испокон веку правивших в «Русской земле» (Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1. 1997. С. 26, 42, 44, 48). Сам Иларион назван в ранней летописной традиции «русином» [Полное собрание русских летописей. Т. 1. 1997. Стб. 155; Т. 2. 1998. Стб. 143; Т. 3. 2000. С. 16, 181], т. е. представителем руси.

«Древнейшая правда» (или «Правда Ярослава») 1-й половины 11 в. озаглавлена как «Правда роськая / рускаа», т. е. свод законов народа русь (Правда Русская. Т. 1. 1940. С. 70, 79; Зимин. 1999. С. 358). В ней жизнь представителя общности русь мужского пола («роусина») оценивалась в 40 гривен, аналогичный штраф полагался за изгоя и за «словенина» (Правда Русская. Т. 1. 1940. С. 70, 79; Т. 2. 1947. С. 32–42; Зимин. 1999. С. 358). Согласно этой статье, русин мог иметь социальный статус гридина (члена военного отряда князя или элитария более низкого статуса), купца, а также ябетника или мечника (княжеских порученцев-администраторов) (Лебедев. 1987). Этот текст хорошо показывает, что в формировавшемся Древнерусском государстве наряду с русью проживали люди иных общностей, прежде всего славяне, а также маргинальные элементы – изгои. Вопрос о том, что именно понимается под этнонимом «словенинъ», является предметом дискуссии (Петров. 2017). Однако в силу сложности интерпретации данного текста (Правда Русская. Т. 2. 1947. С. 32–42) однозначно считать, что в нём противопоставлена доминирующая «этносоциальная категория» русь и подчинённые ей славяне (массы славофонов), нельзя (Петров. 2017). С большей долей вероятности эта клаузула Русской правды отразила специфическую ситуацию Новгородской земли начала 11 в. (Зимин. 1999. С. 89–98), где русины выполняли определённые военно-административные функции и тем самым противопоставлялись местному населению – словенам.

Окончательно «мы-концепция» руси была сформирована в ранней летописной традиции – от «Древнейшего сказания» середины 11 в. до «Повести временных лет» (ПВЛ; Гиппиус. 2012; Guimon. 2021). Уже в «Предисловии» к Начальному своду рубежа 11–12 вв. (ПСРЛ. Т. 3. 2000. C. 103–104, 511–512; Гиппиус. 2010) идея о существовании народа русь, которым правят русские князья и который населяет Русскую землю, выражена вполне отчётливо (Стефанович. 2018. К вопросу). Эта идея усиливается мотивом «богоизбранности» Русской земли (страны) и эсхатологическими коннотациями (Гиппиус. 2010. С. 167–194; Стефанович. 2018. К вопросу). ПВЛ вобрала в себя устную мифоэпическую традицию древнерусской элиты и переработала её, трансформировав в письменную историю этого народа. В ней сочетались аутентичные фрагменты исторической памяти о прошлом и литературно-историографические конструкты, топосы, прежде всего библейские. Таким образом, авторы памятников раннего летописания одновременно и зафиксировали, и как бы «изобрели» этноисторическую традицию руси. Процесс отделения руси («своих») от иных народов («чужих») был не просто завершён, но и, пусть и весьма специфически, отрефлексирован (Лаушкин. 2019). В ранней летописной традиции этноним «русь» по своей семантике был весьма специфическим этнонимом-политонимом, обозначавшим и новую синтетическую общность Восточно-Европейской равнины, и политию Рюриковичей (Стефанович. 2018. К вопросу. С. 359–360; Вилкул. 2020. С. 155). В ПВЛ идея руси как христианского народа, исконно обитавшего в Русской земле (ПСРЛ Т. 1. 1997. С. 563, 683, 716, 727; Т. 2. 1998. С. XLV), представлена в ещё более развёрнутом и завершённом виде, чем в более ранних летописных сводах (Рогов. 1981; Стефанович. 2018. Идентичность; Стефанович. 2018. К вопросу; Вилкул. 2020).

Идентичность («этничность») руси строилась на самосознании (самоидентификации), которое разделяли так или иначе все представители этой общности (Рогов. 1982; Толстой. 1998; Живов. 2002). Вопросы, насколько такая самоидентификация с макрообщностью русь была распространена за пределами узкого круга интеллектуальной элиты («книжников»), насколько она была присуща всей политической элите и насколько она «дошла» до масс населения всего Древнерусского государства, в силу недостаточности источниковой базы продолжают оставаться предметом сложных научных дискуссий (Штыхов. 1997; Седов. 1999; Данилевский. 2001; Bouchard. 2001; Толочко. 2002; Толочко. 2005; Plokhy. 2006. P. 10–48; Моця. 2008. С. 166–188; Мельникова. 2019). Однако вполне очевидно, что русь обладала как «воображаемыми» элементами своего прокламируемого единства, так и объективными отличиями от других народов в материальной и духовной культуре. Кроме того, сравнительно-исторические и сравнительно-антропологические сопоставления (Шпирт. 2013; Стефанович. 2018. Новые подходы) позволяют предполагать, что, хотя носителями перформативных представлений об этноидентичности «варварских общностей» – системы ценностей и репрезентировавших их субкультурных элементов (т. н. ядра этнополитической традиции; нем. Traditionkern) были в основном элиты, не составлявшие большинства жителей контролировавшихся ими территорий, они вполне успешно по мере необходимости либо «навязывали» свою идентичность широким массам населения, либо, напротив, пресекали попытки присоединиться к ней или её «узурпировать».

Таким образом, к середине 11 в. произошла консолидация и окончательная самоидентификация руси в качестве отдельного «нового» христианского народа с самосознанием своей общности. Интегралами общности были литературный и вернакулярный (дифференциация которого не выходила за грань взаимопонимаемых диалектов) древнерусский язык; общая историческая память о славном прошлом (зафиксированная разными формами историописания); единая христианская церковная организация, входившая в систему Константинопольского патриархата; княжеская династия Рюриковичей, которая обладала монополией на высшую власть на территории Руси (Назаренко. 2020). Наконец, территория проживания руси также была объединена сложившейся во 2-й половине 10 – 1-й половине 11 вв. достаточно унифицированной археологической культурой (Макаров. 2012; Лесман. 2014) и сопутствовавшей ей системой устойчивых социально-экономических связей. На разных территориях и у разных социальных групп Древнерусского государства эти объединительные факторы могли действовать сильнее или слабее, но вся эта совокупность объективных признаков общности и субъективных представлений о своём единстве в итоге создавала основу для устойчивой консолидации его населения.