Клю́ев Никола́й Алексе́евич (10(22).10.1884, деревня Коштуги Вытегорского уезда Олонецкой губернии, ныне село Коштуги Вытегорского района Вологодской области – между 23.10.1937 и 25.10.1937, Томск), русский поэт, прозаик.

Из семьи старообрядцев поморского согласия. По линии матери «от Аввакумова кореня повёлся» (Клюев. 2003. С. 44). Образование получил в Вытегорской церковно-приходской школе, 2-классном городском училище, Петрозаводской фельдшерской школе. Мать-сказительница открыла ему богатое наследие своих духовных учителей: «Памятовала она несколько тысяч словесных гнёзд стихами и полууставно, знала Лебедя и Розу из Шестокрыла, Новый Маргарит – перевод с языка чёрных христиан, песнь искупителя Петра III, о христовых пришествиях из книги латинской удивительной, огненные письма протопопа Аввакума, индийское Евангелие и многое другое…» (Клюев. 2003. С. 30).

В юности Клюев дважды жил в Соловецкой обители, затем приобщился к секте «белых голубей – христов» и 2 года провёл «царём Давидом большого Золотого Корабля» (Клюев. 2003. С. 33), где приобрёл стихотворческий опыт. Покинув секту, Клюев много путешествовал по стране, благодаря чему открыл для себя «нетленные клады народного духа: слова, песни и молитвы» (Клюев. 2003. С. 35).

В 1904 г. стихи Клюева впервые опубликованы в петербургском альманахе «Новые поэты». Во время Революции 1905–1907 гг. Клюев распространял прокламации Всероссийского крестьянского союза, за что был арестован (1906). В 1908 г. вновь арестован за отказ от военной службы по религиозным мотивам. Революционные устремления Клюева были созвучны с его религиозными чаяниями Царства Божьего на земле, что соответствовало воззрениям голгофских христиан, с которыми Клюев сблизился в 1910 г. Голгофские христиане увидели в лирике Клюева выражение их идей о грядущем земном рае, готовности человека искупить грехи, пролить жертвенную кровь и тем самым, как писал их идеолог В. П. Свенцицкий («Человек – сын Божий», 1911), уподобиться Христу. Знакомство Клюева с голгофскими братством способствовало появлению его первого поэтического сборника «Сосен перезвон» (1911). Автором предисловия выступил В. Я. Брюсов. Сборник был посвящён А. А. Блоку; с 1907 г. поэты вели переписку; Блок писал матери 27 ноября 1907 г.: «Письмо Клюева окончательно открыло глаза» (Блок А. А. Собрание сочинений. Т. 8. Москва, 1963. С. 219). Мысли о народе и интеллигенции сближали их, но и отчуждали друг от друга.

Во второй книге Клюева – «Братские песни» (1912) – индивидуальность автора сочеталась с сектантским фольклором; по наблюдению Д. В. Философова, книга «напоминает "духовные стихи", сектантские "псалмы"» (Речь. 1912. № 199. С. 3). В рецензии Н. С. Гумилёва на «Братские песни» противопоставлялись сектантская ограниченность предисловия Свенцицкого и широкий диапазон поэзии Клюева; он писал: «Христос для Клюева – лейтмотив не только поэзии, но и жизни. Это не сектантство, отнюдь, это естественное устремление высокой души к Небесному Жениху…» (Аполлон. 1912. № 6. С. 53). Знакомство Клюева и Гумилёва состоялось в 1911 г.; в рецензии на «Сосен перезвон» Гумилёв предсказал расцвет эпического дара Клюева. Разрыв с голгофскими христианами и сближение с Гумилёвым способствовали сближению Клюева с «Цехом поэтов», в 1912 г. стихи Клюева опубликованы в издаваемом «Аполлоном» «Литературном альманахе» и первой книге журнала «Гиперборей».

В книге «Лесные были» (1913) религиозная мистика, горний мир, избяной быт обрели лирическое звучание, духовная требовательность сочеталась с плотской страстностью, словарь обогатился новыми метафорами, образы севернорусского фольклора гармонировали с поэтикой и мотивами святоотеческих текстов. Смерть матери в 1913 г. повлияла на душевное состояние Клюева, определила независимость его творческого выбора.

В октябре 1915 г. Клюев познакомился с С. А. Есениным; им были близки «новокрестьянские» поэты А. А. Ганин, П. И. Карпов, С. А. Клычков, А. В. Ширяевец, П. В. Орешин. Их всех объединяли темы крестьянского бытия в единстве с космическим миром, природы, обращение к народной мифологии, мечты о земном рае, обращение к Господу в своих произведениях.

В поэтическом сборнике «Мирские думы» (1916) религиозность автора сочеталась с натуралистической образностью, лексической и интонационной экспрессивностью. Связь мысли и звука в поэтическом цикле Клюева «Земля и железо» стала темой статьи Андрея Белого «Жезл Аарона» (Скифы. Сб. 1. Петроград, 1917. С. 155–212). По инициативе Р. В. Иванова-Разумника Клюев вошёл в число авторов сборников «Скифы» (1917, 1918). С участниками «скифской» группы (А. Белым, А. А. Блоком, В. Я. Брюсовым, С. А. Есениным, М. М. Пришвиным, А. М. Ремизовым и др.) его сблизила идея социальных и духовных перемен, мысль о религиозных основах Февральской и Октябрьской революций 1917 г. Однако он не разделял тревог «скифов» по поводу гибели культуры в огне народного гнева и полагал, что придёт новая культура, отвечающая запросам народа. Кроме того, он считал, что сам народ возродится в Коммуне. В «Песни Солнценосца» Клюев выразил веру в гармоничное будущее всех народов-братьев и апокатастасис. В стихах, составивших книгу Клюева «Медный кит» (1918), поэт воспевал Коммуну, трудового человека, обратившегося к Христу, и революцию крестьянина, зазвучала тема мести за жертвенную кровь.

В лирике Клюева 1919 г. выражен раскол между его утопическими надеждами и страхом перед разрухой и гибелью: «По мне Пролеткульт не заплачет, / И Смольный не сварит кутью. / Лишь вечность крестом обозначит / Предсмертную песню мою» (Клюев. 1999. С. 421). Клюев продолжал верить в «скифский» реванш и некое крестьянское государство («Четвёртый Рим», 1921), крестьянское мироустройство («Мать Суббота», 1922), высказывал евразийские идеи («Львиный хлеб», 1922), воспевал старообрядческие ценности. Л. Д. Троцкий увидел в поэзии Клюева образ «самостоятельного, сытого, избыточного, эгоистически-свободолюбивого» крестьянина (Правда. 1922. 5 октября. № 224. С. 2).

В послереволюционные годы насущным для Клюева стал вопрос о целеполагании творчества. Любимыми поэтами Клюева были царь Давид, Роман Сладкопевец, П. Верлен; он высоко ценил Аввакума – «первого поэта на Земле, глубиною глубже Данте и высотою выше Мильтона» (Клюев. 2003. С. 61); эстетически он выделял поэзию А. А. Ахматовой, М. А. Кузмина, прозу С. А. Клычкова. Его мировоззренческая аксиология опиралась на религиозные ценности, учения теологов и философов (труды Ф. Баадера, Я. Бёме, Р. Г. Лотце, И. Г. Фихте-младшего и др.). Размышляя о духовной ответственности поэта, Клюев, вслед за Бёме (его сочинение «Аврора, или Утренняя заря в восхождении», 1612), верил в онтологический смысл буквы, писал в стихотворении «Поддонной псалм» (1916): «Аз Бог Ведаю Глагол Добра – / Пять знаков чище серебра; / За ними вслед: Есть Жизнь Земли – / Три буквы – с златом корабли, / И напоследок знак Ѳита – / Змея без жала и хвоста…» (Клюев. 2003. С. 290). Его взгляд на слово развёрнут в мифологии поэтического сборника «Белой Индии» (между 1916 и 1918). Клюев упрекал Есенина в измене апостольскому предназначению поэта («Плач о Сергее Есенине», 1927), писал о Маяковском: «Злодей, чья флейта – позвоночник, / Булыжник уличный – построчник / Стихи мостить "в мотюх и в доску"» (Клюев. 2003. С. 630); считал, что в поэзии Н. С. Тихонова нет «словесного дерева» (Клюев. 2003. С. 69), и т. д.

Революционная утопия Н. А. Клюева сменилась осмыслением реальности. Его лирика конца 1920–1930-х гг. содержала вызов «рогатым хозяевам жизни» (Клюев. 2003. С. 542).

В 1934 г. Клюев создал поэтический цикл «Разруха», который содержит образы «беломорского смерть-канала», кровавого ливня, «пустых глазниц» России, умерших «святых градов», трубившего «колхоз, колхоз» ворона, кремлёвского «зловещего кота» и т. д. (Клюев. 2003. С. 629, 630). Судьбе крестьянства посвящены поэмы «Заозерье» (1926), «Деревня» (1926), «Погорельщина» (1928), «Песнь о великой матери» (1934). Тема поэм – гибель старообрядческого поморского мира. Поэт «весь ушёл в апокалиптическую тематику, и в этом достиг своей высоты» (Свиридов Г. В. Музыка как судьба. Москва, 2002. С. 262). Провидческий дар рассказчика, повествование о пришествии инфернальной силы, эсхатологические аллегории и символы отвечают жанру апокалиптики. Однако в Клычкове жива вера в окончательную победу над злом: «Но дивен Спас! Змею копытя, / За нас, пред ханом павших ниц, / Егорий вздыбет на граните / Наследье скифских кобылиц!» (Свиридов Г. В. Музыка как судьба. Москва, 2002. С. 779).

Французский литературовед Э. М. Райс считал, что Клюев, как иконописец, «сводил многообразие земного мира к знаку, к символу», при этом «его стихи воскрешают чёткость рисунка, прозрачность красок и неизреченную музыкальность линии Дионисиевой школы» (Райс. 1969. С. 108). Стиль Клюева восходит к плетению словес Епифания Премудрого. Вместе с тем он учёл опыт модернистов – А. Белый отметил сочетание «народной старины с утончениями версифик<ационной> техники ХХ века» (Белый. 1998. С. 650). Клюев создал идиостиль, выраженный в смелой тропеизации, экспрессивности и избыточности образов.

В творческом наследии Клюева особое место занимает жанр сновидений (1920–1930-е гг.). В сновидениях писателя святоотеческая традиция сочетается с интуитивными прозрениями автора, исповедальность ‒ с проповедническим максимализмом. В них доминируют темы предназначения поэта, смертного ужаса перед страшными испытаниями, материнского заступничества, спасительных икон; повторяющийся мотив – «адовы муки» Есенина. Картины истязания грешников родственны образам «Божественной комедии» Данте, старообрядческих икон Страшного суда. В целом сновидения Клюева отвечают специфике древнерусских видений, близки жанру духовного наставления.

2 февраля 1934 г. Н. А. Клюев арестован по обвинению в антисоветской агитации, распространении своих контрреволюционных произведений, в частности поэмы «Погорельщина», и сослан на 5 лет на поселение в посёлок Колпашево (Нарымский округ, Западно-Сибирский край, ныне город Томской области); по ходатайству друзей был переведён в Томск. В ссылке создал поэму «Кремль», в которой признал свои взгляды ошибочными.

23 марта 1936 г. поэт арестован по ложному обвинению в членстве в церковной контрреволюционной группировке, но 5 июля того же года освобождён по состоянию здоровья (инсульт, частичный паралич). 5 июня 1937 г. вновь арестован по ложному обвинению в сектантской и контрреволюционной деятельности. 13 октября 1937 г. особой тройкой УНКВД по Новосибирской области приговорён к расстрелу.