Социа́льная па́мять (коллективная память; историческая память), общие представления о прошлом, задающие рамки «знаниям» членов группы об истории и находящие выражение как в закреплённых схематизированных образах-репрезентациях (объективированная память), так и в социальной практике, или коллективных действиях (память в действии).

К объективированной памяти относятся исторические здания и их комплексы, кинопродукция, художественные произведения (исторические романы и научная фантастика), театральные постановки, живописные полотна, музыка, песенный фольклор, скульптура, а также памятники и памятные доски, особые места поминовений и кладбища с их мемориальным ландшафтом. Немалую роль играют исторические карты и топонимика. В поддержании памяти участвует и принятая в данном обществе хронология (христианская, мусульманская, индийская, иудейская, японская и др.) вместе со своеобразным календарём.

Такая память находит отражение в рекламе, марках, всевозможных этикетках, денежных знаках, гербах и даже в моделях одежды или причёсках. Определённую роль в поддержании памяти играют исторические ландшафты, а также представления о границах исторических территорий (ментальные карты). Возвращение религии в общественную жизнь ведёт к созданию особых версий прошлого, нередко идущих вразрез с представлениями светской науки. Нельзя забывать и о роли музеев и их экспозиций, дополняющих социальную память новыми ракурсами и интерпретациями. Все это – социальная память, запечатлённая в культурных реалиях и объектах, т. е. овеществлённая память.

Её эффективность связана с доступностью для масс населения (издательские тиражи, визуализация, различные способы тиражирования образов). Память, запечатлённая в плакатах и памятниках, которые постоянно попадаются на глаза, гораздо действеннее памяти, передаваемой печатными средствами. А художественные произведения (романы) и особенно фильмы в большей мере влияют на социальную память, чем исторические труды.

Овеществлённая память отличается пассивностью. Более активную роль играет иной вид социальной памяти, который проявляется в массовых действиях, в практиках коммеморации (память в действии). Это – одни из самых эффективных «культурных инструментов» памяти. Речь идёт, во-первых, о ежегодных светских и церковных праздниках, военных парадах, чествовании юбилеев великих людей и значимых исторических событий, юбилеях отдельных городов и республик, а также о регулярно повторяющихся ритуалах, как религиозных, так и светских. Во-вторых, это экскурсии и туристические поездки по памятным местам, и в-третьих, паломничества и религиозные церемонии (крестные ходы и др.). Сегодня к этому прибавляются исторические реконструкции, в том числе прошлых баталий. Но реконструкции – это разовые события, а ежегодные праздники и ритуалы предполагают постоянное повторение, что позволяет успешно навязывать общественности желательные образы прошлого.

Все это призвано закрепить в памяти людей определённым образом скомпонованную картину прошлого и чётко обозначить его ключевые моменты. Такие мероприятия заставляют людей вспоминать и эмоционально переживать знаковые исторические события, причём в той версии, которую этому дают организаторы, в частности государство, ежегодно организующее массовые праздники и публичные церемонии. Это обращено не только к непосредственным участникам праздников и ритуалов, а к гораздо более массовой аудитории, получающей сведения о происходящем из средств массовой информации, в особенности по телевидению или через Интернет.

Всплеск социальной памяти приходился на эпоху формирования национальных государств, когда для своей легитимации вновь образованным нациям требовался образ единой длительной национальной истории.

У всех народов имеется предел памяти, ниже которого события утрачивают оперативный смысл и воспринимаются как нечто фольклорное и малозначимое. В Западной Европе, в США и в Латинской Америке этот предел ограничивается двумя-тремя веками, а в других регионах мира он гораздо глубже. Ведь в постколониальном мире стремление власти к созданию национального единства требует представления о золотом веке, связанном с доколониальными «империями». В таких регионах древнее прошлое играет большую роль в формировании национальной идентичности и новой государственной символики.

Главным субъектом формирования и поддержания социальной памяти служит государство, в руках которого находятся и интересам которого служат мощные рычаги как её конструирования, так и контроля за ней. Это общеобразовательная школа, государственные музеи, исторические архивы и библиотеки, государственная символика, спонсированные государством каналы пропаганды (телевидение, кинопродукция, и др.) и, наконец, государственные праздники. При этом образ национальной (государственной) истории является продуктом деятельности и воображения среднего класса и интеллигенции и связанных с ними институтов (СМИ, школа, наука, художественное производство и др.). В зависимости от политического устройства государство может по-разному влиять на выстраивание картины прошлого: через систему всеобщего образования и образовательные стандарты, практики селекции и хранения информации, утверждение и финансирование государственных праздников, организацию особых ритуалов, свержение с пьедестала одних и установление других памятников и создание мемориальных комплексов, государственную поддержку деятельности тех или иных музеев. Государство играет огромную роль в отборе ключевых событий прошлого, которым «национальная история» придаёт особый смысл. Обозначив такое событие, государство делает всё, чтобы закрепить его в памяти общественности, причём в нужной для себя версии. Это событие входит в школьные учебники истории, освещается СМИ, отражается в произведениях искусства и внедряется в массовые представления с помощью кинопродукции и визуальной пропаганды.

Именно государство заботится о составлении стандартного списка знаковых исторических событий и значимых исторических личностей. Одни объявляются «героями» и память о них подлежит увековечиванию, другие – признаются «антигероями» и их имена либо вымарываются из книги памяти, либо, напротив, сохраняются в назидание потомкам в качестве негативного примера. В СССР такой список был выработан во 2-й половине 1930-х гг. и в неизменном виде дожил до распада страны. Но в новых постсоветских государствах он был подвергнут ревизии. При этом иной раз бывшие «антигерои» становятся «героями» и наоборот. Речь идет о сознательном создании «священной истории» с её особыми ритуалами и местами ликований и поминовений. Уничтожение или сохранение тех или иных памятников отражает политические и этнокультурные настроения людей.

В федеративном государстве субъектом конструирования и поддержания памяти является не только федеральный центр, но и автономии, где культивируется своя память и имеются свои праздники и памятные даты. Поэтому следует различать общенациональную и региональную/локальную память вместе с её особыми мемориальными комплексами.

Имеются и иные коллективные субъекты памяти. Это, во-первых, религиозные организации с их собственными мемориальными комплексами, ритуалами, праздниками и историческими нарративами, во-вторых, общественные организации (политические партии и движения, НКО), в-третьих, частные акторы (частные музеи, публичные лекции, веб-сайты и социальные сети, и др.). При наличии гражданского общества число разнообразных субъектов памяти возрастает, и создаётся полифония социальной памяти, превращающая былой монолог в оживлённый диалог.

Большую роль в организации социальной памяти играет селекция. Ведь далеко не вся информация о прошлом представляет ценность для людей, и по тем или иным причинам факты прошлого дифференцируются и просеиваются через своеобразное сито памяти. Историкам хорошо известна особенность социальной памяти крестьян, которые нередко хорошо помнили локальные события, но не помнили о событиях национального значения (войнах, революциях и др.).

Особый характер память приобретает в случае коллективной травмы, причем, чем глубже травма, тем большую роль воспоминания о прошлом влияют на восприятие настоящего. 

Формирование и устойчивость социальной памяти зависят от ряда факторов. Во-первых, знания, усвоенные в детстве, нередко оказывают глубокое влияние на индивида и затрудняют восприятие новой информации, в особенности той, которая расходится с такими знаниями. Во-вторых, в ряде случаев позицию индивида определяет история семьи: например, происходит ли он из семьи репрессированных или из семьи карателей, из семьи рабочих или из семьи фабрикантов. Нередко, хотя и далеко не всегда, индивид склонен искать оправдания действиям своих предков. В-третьих, большую роль играет групповая принадлежность, и многие склонны проявлять конформизм и отдавать приоритет той версии прошлого, которой придерживается их группа (этническая, религиозная, социальная, региональная и пр.). Представления, разделяемые группой, играют принципиально важную роль в формировании и поддержании идентичности. Причем позиция индивида может оказаться инструментальной, будучи основанной на тех или иных интересах, либо эмоциональной, связанной просто с членством в группе и стремлением (осознанным или неосознанным) к лояльности её ценностям.

Социальная память обладает высокой динамикой, интерес к прошлому не является постоянной величиной. Сменяющие друг друга поколения по-разному воспринимают одни и те же события прошлого, причем следует различать память о личном социальном опыте и воспоминания, полученные от взрослых или общества в целом. При этом большую роль играет как социально-политический контекст, в котором формируется такого рода память, так и особенности доминирующего в данный период исторического дискурса («исторического мифа»). От контекста, который меняется как во времени, так и в пространстве, в первую очередь зависит то, какой образ (позитивный или негативный, героический или приземлённый) принимает исторический персонаж или историческое событие и насколько они вообще значимы для социальной памяти. Контекст также определяет, какие именно исторические события считаются ключевыми.

Память имеет и гендерную составляющую. Вплоть до начала 20 в. творческая память о прошлом считалась атрибутом мужчин, а женщинам отводилась лишь роль образов этой памяти и её хранительниц. Места в индивидуальной истории женщинам не доставалось, и им приходилось довольствоваться ролью матери, жены или любовницы. В традиционных обществах с их патриархальностью и жёстким половым разделением труда встречались контрастные стереотипные образы «фемининности» и «маскулинности». В 19–20 вв. они иной раз применялись для характеристики различных государств. Но в эпоху постмодерна гендерная асимметрия постепенно исчезает; женщина чувствует себя много свободнее и освобождается от прежних стереотипов. Возникают более подвижные гендерные образы, и граница между ними стирается. И гендер теперь рассматривается как не социобиологический, а культурный концепт. В то же время женская память оказывается более цепкой, чем мужская; она фиксирует больше деталей. И, как заметила С. А. Алексиевич, в «женской» памяти война выглядит страшнее, чем в «мужской» (Алексиевич. 2017. С. 17).

Так как современный человек может одновременно быть членом нескольких разных групп, то он способен быть носителем сразу нескольких видов памяти. Хотя они могут противоречить друг другу, порождая когнитивный диссонанс, это вовсе не означает, что человек обязательно отвергает один образ прошлого и строго придерживается другого. Иной раз они самым парадоксальным образом уживаются друг с другом. «Когнитивный диссонанс» имеет прямое отношение к иррациональной стороне нашего сознания, порождающей негативную идентичность, чреватую разрушительными последствиями.

Проблема социальной памяти требует учёта фактора забвения, который ведёт к тому, что определённые факты или явления прошлого исключаются из социально приемлемого исторического нарратива и забываются.

Наконец, образ прошлого иной раз служит символическим языком, позволяющим обсуждать животрепещущие проблемы, по тем или иным причинам не достойные обсуждения или не подлежащие ему, с точки зрения общественности или властей.

Таким образом, социальная память выполняет множество функций: она формирует идентичность, создает почву для общественной консолидации или, напротив, для раскола, рисует образ должного политического устройства, напоминает о героизме предков и их моральных устоях, предлагает картину золотого века, подводит основу под политические союзы, конструирует образ врага и предлагает язык для обсуждения общественно значимых проблем. При этом она не сводится к какой-либо одной версии прошлого, а предлагает на выбор целый букет разнообразных версий.