Забве́ние (коллективная амнезия), процесс исключения определённых фактов или явлений прошлого из социально приемлемого исторического нарратива; это неизбежный процесс, сопутствующий социальной памяти. Тема забвения играет важную роль в современных исследованиях коллективной памяти.

Забвение как свойство социальной памяти

Забвение – это свойство не только отдельных индивидов, но и социальной памяти. Виды социального забвения бывают как позитивные, так и негативные. Порой забвение былых разногласий и конфликтов (особенно, например, гражданских войн) способствует возникновению или консолидации нации, как считал французский учёный Э. Ренан (Ренан. 1886). Ф. Ницше (Ницше. 1998) говорил о «созидательном забывании», имея в виду позитивную селекцию, производимую памятью.

Но встречается и разрушительное (негативное) забывание, ведущее к конфликтам и травмам. Доминирующее большинство может игнорировать вклад меньшинств в формирование нации. Историческая травма также может порождать забвение, связанное либо с самой травмой, либо с её неприемлемой интерпретацией. Речь идёт либо о позорных страницах истории, либо о сомнительных или трагических её страницах, либо о конфликтогенных моментах, либо о фактах, которые доставляют неудобство правящему режиму.

Обычно революция провозглашает разрыв с прежним режимом и стремится уничтожить память о нём. Тоталитарная власть тоже старается лишить людей памяти о прошлом. В таких случаях может помочь корректирующая роль этики памяти, возникшей во 2-й половине 20 в., что показала А. Ассман (Ассман. 2019). Но иногда забвение вызывается процессами деактуализации исторических событий. Бум памяти, наблюдавшийся с конца 20 в., сопровождался бумом забвения. И к «местам памяти» П. Нора добавлялись «места забвения» (Huyssen. 2003. P. 17–18).

Виды и техники забвения

П. Коннертон выделил семь различных видов забвения: 1) репрессивное вычёркивание из памяти (в виде наказания или возмездия); 2) предписанное забвение (в общественных интересах); 3) забвение ради формирования новой идентичности; 4) структурная амнезия (исключение того, что не вписывается в сложившуюся социальную структуру); 5) забвение как исключение избыточной информации; 6) забвение как отказ от устаревшей информации и, наконец; 7) забвение как замалчивание случаев унижения (Connerton. 2008. P. 59–71). К этому списку можно добавить замалчивание постыдного прошлого, несущего в себе опасность. Так, нацистские преступники скрывали своё прошлое.

Существует и забвение как акт милосердия, или амнистии, что П. Рикёр рассматривал как «институциональную форму амнезии» (Рикёр. 2004. С. 624–625). Он предупреждал, что так общество во имя своего единства отказывается от памяти о преступлениях, способной предохранить его от трагических ошибок в будущем (Рикёр. 2004. С. 629).

Рикёр отличал забвение от прощения: первое он связывал с памятью и верностью прошлому, а второе – с виновностью и примирением с прошлым («умиротворением памяти»). Он придавал большое значение «следу» (прошлого в памяти), различая письменный след (документальный), психический след (впечатление) и церебральный след (связанный с нейронаукой). Прочное забвение означает полное вытеснение прошлого из памяти, но след, пусть и глубоко запрятанный в подсознании, т. е. сохраняющийся на задворках памяти, даёт надежду на восстановление утраченной памяти в силу сохранения образа и его узнавания. Тогда речь идёт об обратимом забвении, или забвении-резерве. Рикёр указывал на манипуляции, допускаемые властями в их официальном историческом нарративе, мешающем людям самим рассказывать о себе и своём прошлом. Поэтому он призывал людей к тому, чтобы взять такой рассказ в свои руки.

А. Ассман выделяет следующие виды забвения: 1) автоматическое (регулярное обесценивание опыта прежних поколений и отбрасывание старых ценностей во имя прогресса); 2) сберегающее (в виде канона и архива); 3) селективное; 4) карающее и репрессивное (в наказание); 5) охранительное (совиновное молчание для защиты преступников); 6) конструктивное (для преодоления негативных обстоятельств и как основа для инноваций); 7) травматическое (на основе покаяния и признания вины). Первые три формы ценностно нейтральны, две следующие имеют негативный смысл, а две последние – позитивный.

Ассман также выделяет несколько техник забвения: стирание (радикальное забвение навсегда); прикрытие (удаление неприятной проблемы из сферы коммуникации); сокрытие (того, что вызывает чувство вины); умолчание (о тягостном событии); переписывание (по типу палимпсеста); игнорирование; нейтрализация (путём понижения значимости); отрицание и утрата (Ассман. 2019).

Забвение и его практики

По словам Ж. Ле Гоффа, в забвении обнаруживается «механизм манипулирования коллективной памятью» со стороны определённых классов, групп или индивидов (Ле Гофф. 2013. С. 82). Ещё в древности новые правители или новый правящий режим нередко стремились стереть из памяти народа воспоминания о своих предшественниках, а в Средние века Церковь заботилась об исключении памяти о недостойных. Революции обычно сопровождаются активной борьбой с памятью о прошлом режиме, ибо, как заметил филолог А. Хюссен, «не бывает освобождения без активного разрушения», выражающегося в вычёркивании из памяти (Huyssen. 2003. P. 2). Это включает, в частности, демонтаж монументов, связанных с прежним режимом, причём вместе с монументами уходит и память о тех, кого они изображали. Например, в социальной памяти не сохранился факт разрушения большевиками памятника генералу М. Д. Скобелеву, стоявшего на Тверской (Советской) площади Москвы, замены его сначала памятником Свободы, а затем – памятником князю Юрию Долгорукому. Похожие примеры можно найти и на рубеже 20–21 вв., когда переписывание истории сочеталось с разрушением памятников историческим деятелям, изменением топонимики, уничтожением культурного наследия и вандализмом на кладбищах. Это касалось и древнего прошлого, примером чего в первые десятилетия 21 в. служила деятельность исламских радикалов от Сирии и Ирака до Афганистана, целью которой было уничтожение памяти о доисламском прошлом.

Памятники прославляют победителей и замалчивают горе побеждённых. В ГДР на месте бывших концлагерей были созданы музеи, отражавшие ужасы нацистской практики, но игнорировавшие их использование советской администрацией для содержания немецких военнопленных. В СССР власти пытались свести на нет память о политических репрессиях советского времени. К началу 21 в. музеев, посвящённых ГУЛАГу, в России было очень мало, и своим возникновением они были обязаны не государству, а гражданским энтузиастам. Число таких музеев со временем сокращалось, как усложнялся и доступ к архивам. Зато государство спонсировало возведение памятников русским царям и князьям, которые устанавливались по всей России.

Другой пример – особенности официальной памяти о фельдмаршале А. В. Суворове: прославляются его героические военные победы, но замалчиваются его участие в подавлении пугачёвского бунта, выселение им запорожских казаков из Крыма на Кубань, жестокое усмирение ногайцев и борьба с польскими повстанцами.

Сами памятники и мемориальные комплексы способствуют забвению, ибо создают канон, отражающий одни стороны прошлого и умалчивающий о других. Ведь «открытая репрезентация всегда содержит и следы того, что не видно глазу» (Huyssen. 2003. P. 10). Это касается прежде всего войн и революций, которые, как замечал Коннертон, героизируются памятниками их участникам, тогда как грязь, кровь, убийства и варварские разрушения уходят на второй план, а о вдовах и калеках никто не вспоминает (Connerton. 2009. P. 29–30). Например, в постсоветской России памятники жертвам советского государственного террора, как правило, не делают акцента на пытках, казнях и идеологии, стоявшей за убийствами (Эткинд. 2018. С. 240). При этом «чем больше памятников, тем скорее они становятся невидимыми и тем проще становится забыть о прошлом», считает Хюссен (Huyssen. 2003. P. 32).

Ещё одним фактором забвения служит глобализация, ведущая к реконструкции облика городов и стирающая следы прошлой жизни (Huyssen. 2003. P. 97).

Власть и навязанное забвение

Чаще всего именно сверху – со стороны государства и политических элит – осуществляется давление, требующее забвения. Нередко это давление связано с попыткой государства снять с себя вину за неблаговидные дела. Так, в Бельгии до недавнего времени замалчивались жестокости колониального режима в Конго, а Турция официально не признаёт армянский геноцид 1915 г. Как пишет А. М. Эткинд, «государства не любят возводить монументы, свидетельствующие об их вине» (Эткинд. 2018. P. 234). Нередко власть идёт ещё дальше и требует помнить о том, что именно обществу следует забыть. В таком случае надо говорить не о забвении, а о замалчивании. Для этого используются мощные образовательные (школа) и информационные (ТВ, радио, газеты) каналы. Иногда этот государственный заказ обслуживается профессиональной интеллигенцией (историками, социологами, философами, творческой интеллигенцией и т. д.). Общество может разделять стремление к забвению, но может и сопротивляться. Во всём этом большую роль играет эмоционально-ценностный фактор, определяющий настроения и поведение общественности.

В ФРГ примером забвения во имя консолидации общества было табу на обсуждение нацистского прошлого в 1945–1960-х гг., когда в немецких школах не преподавали новейшую историю. То же самое тогда происходило и во Франции в отношении коллаборационизма и вишистского прошлого, когда голлисты и коммунисты навязывали обществу нарратив о «воюющей Франции» («миф о Сопротивлении») и всячески преуменьшали роль коллаборационизма. Хотя коллаборационисты во Франции и преследовались, эта кампания имела умеренный характер, а болезненных тем старались избегать (Rousso. 1991). В те годы и в ФРГ, и во Франции общество было солидарно с властями и соглашалось на акт забвения («синдром Виши») (Rousso. 1991). Но в 1970–1980-х гг. с навязанной амнезией и в ФРГ, и во Франции было покончено, произошёл «бунт памяти» и, опираясь на новые ценностные ориентации, общество в лице нового поколения отвергло прежний идеализированный образ прошлого (Бергер. 2012; Шеррер. 2012).

В то же время продвигаемое властями забвение бывает половинчатым. Например, в Вене переименовали ту часть кольцевой дороги, которая ранее носила имя бывшего градоначальника-антисемита К. Люегера, но не решились убрать его статую. Аналогичным образом в Берлине не решились убрать из Тиргартена статую композитора Р. Вагнера, но поместили её в такой уголок лесного массива, до которого нелегко добраться.

Замалчивание и его причины

Особой формой забвения является замалчивание. Как отмечал Д. Лоуэнтал, «нации уникальны не только тем, что они стремятся хранить в памяти, но и тем, что они хотят забыть» (Lowenthal. 1994. P. 50). Особенность такого забвения состоит в том, что нередко люди знают, о чём им следует молчать. Так, в течение 20–25 лет после Второй мировой войны не только жертвы Холокоста не хотели вспоминать о своём ужасном опыте, но и общество окружало их стеной молчания и их воспоминания никто не хотел публиковать. Причём это происходило не только в США и Европе, но даже и в Израиле. Тем более к замалчиванию прибегали виновники геноцида. В Японии многие военные преступления Японской империи не признаны до сих пор. Речь, например, идёт о вине за проституцию, к которой во время войны принуждали китайских и корейских женщин. А в демократической России стена молчания окружает ветеранов войн в Афганистане и Чечне.

В СССР властями умышленно стиралась память о депортированных народах и их истории. Например, во втором издании Большой советской энциклопедии (1949–1958) изначально отсутствовали статьи об этих народах. Такие статьи появились только в 1958 г. в дополнительном томе после их реабилитации (Шнирельман. 2006. С. 230, 255). А в 2017 г. в России власть понизила символический статус революции 1917 г., служившей в СССР фундаментом «мифа основания» (Малинова. 2017). В ЮАР во имя национального единства сознательно культивируется забвение эпохи апартеида.

Субъекты памяти, забвение и возвращение памяти

Следует различать действия, с одной стороны, правящей бюрократии, с другой – общественности, представленной политическими партиями и движениями, различными конфессиями, этническими группами, НКО и др. Например, российские коммунисты сохраняют почтительное отношение к Октябрьской революции. Но, как отмечал Рикёр, если взгляд нацелен на один аспект прошлого, то поневоле или сознательно упускается другой (Рикёр. 2004. С. 624). Ведь прошлое многообразно и противоречиво, что и создаёт возможность сознательных или неосознанных манипуляций путём умолчания.

Иногда репрессированная память даёт о себе знать в виде альтернативной истории. Примером могут служить мифы о чудотворной силе икон, якобы сыгравших ключевую роль в победе в Великой Отечественной войне (Шнирельман. 2017. С. 194–195). Всё это не позволяет «забытому прошлому» полностью исчезнуть. При кардинальной смене социальной или политической обстановки оно тут же возникает снова и иногда способно потеснить или даже вытеснить предшествующий доминирующий исторический дискурс. Так в постсоветской России вернулась память об исторической роли православия, о Первой мировой войне и её героях, а также о репрессиях и ужасах ГУЛАГа. А в странах Восточной Европы и в постсоветских государствах декоммунизация оживила память о былой истории, роль которой прежние власти десятилетиями пытались принижать. При этом менялись оценки: герои превращались в антигероев, и наоборот.

Речь может идти не только о недавнем прошлом. Так, до середины 1940-х гг. арабские историки, обращаясь к крестовым походам, писали только о «франках». Однако позже они стали использовать термин «крестовые походы» как эвфемизм для действий западных государств – тем самым проводилась параллель между 12–13 вв. и современностью (Gabrieli. 1962).

Особую проблему представляет память малочисленных коренных народов, долгие годы подвергавшихся дискриминации и стигматизации. Так, аборигены северо-востока Австралии до недавнего времени не хотели вспоминать о систематических попытках европейцев истребить их в начале 20 в. Они либо опасались об этом вспоминать, либо избегали коллективной травмы (Tonkin. 1992. С. 115).

Забвение – это широкая многоаспектная проблематика, представленная большим разнообразием форм и порождающая разные общественные практики. Эта тематика, связанная с высоким накалом эмоций, стала одним из главных направлений изучения социальной памяти в первые десятилетия 21 в.