Самопознание и аристотелевские реминисценции в диалоге «Алкивиад I». У Аристотеля знание себя связано с тем модусом существования, который свойствен именно человеку. Видящий чувствует, что он видит, тот, кто идёт, воспринимает, что он идёт; мы воспринимаем сам факт того, что воспринимаем. «Ведь "бытие" – это чувствование или мышление» (Аристотель. Никомахова этика. 1170a 33–1170b 1). Но, в отличие от Бога, человек не обладает совершенным знанием себя, следовательно, он не способен вести самодовлеющую жизнь. Ему необходимы друзья уже хотя бы потому, что он – «политическое», т. е. общественное, существо. Друг – как бы «второе я»: захотев увидеть себя, мы смотрим в зеркало, когда же желаем познать себя – взираем на друга (Аристотель. Большая этика. 1212b–1213a). 8-я и 9-я книги «Никомаховой этики» – это трактат о дружбе как необходимой составляющей человеческой деятельности. Дружба имеет рефлексивный характер: лучший друг – тот, кто способен дружить с самим собой, а это возможно лишь тогда, когда мы знаем себя. Подобные суждения присутствуют и в других сочинениях Аристотеля. В диалоге «Алкивиад I», с одной стороны, обсуждается та же тема. С другой, этот текст – реакция на аристотелевские представления о самопознании и самосознании, а не их предвосхищение (как это было бы в случае ранней датировки написания диалога).

Прежде всего Сократ в диалоге активно продвигает идею о том, что человек – это не совокупность души и тела, а именно душа. Тело же – всего лишь её инструмент и достояние. Различие души и тела как двух разных природ – один из центральных платоновских концептов. Но столь настойчивое сравнение в «Алкивиаде I» тела с инструментом, которым душа пользуется, кажется реакцией на аристотелевское «гилеморфическое» учение о человеке.

В связи с этим трактовка самопознания в диалоге «Алкивиад I» оказывается несколько иной, чем у Аристотеля. Во-первых, коренная проблема познания «самого себя» видится в исключительной сложности «увидеть», т. е. объективировать, искомый предмет. Наилучшим материалом («зеркалом») для этого, как и у Аристотеля, выбирается не какой-то физический объект, а Другой (его глаза, его душа). Но создатель (или создатели) диалога осознаёт, что здесь возникает парадокс: уловить (объективировать) себя мы можем лишь через такую же необъективированную сущность, которая также пытается постичь себя. Этот ход позволил в раннехристианское время внести в текст фрагмент, где место души друга занимает Бог как идеальное зеркало, в котором мы отражаемся. Бог – ещё более необъективируемая сущность, чем человеческая «самость».

Основная проблема этой части диалога заключается, таким образом, не в «открытии самости», а в поиске способов её постижения. Диалог «Алкивиад I» фиксирует, что задача самопознания сложнее, чем это полагал Аристотель. Единственным способом постижения себя становится процесс такого общения, когда самопознание осуществляют обе стороны. Оно требует полной открытости и доверия, превышающих даже то, что Аристотель называет дружбой. Дружба – социальная норма, здесь же речь об иерархически более высокой черте человеческого существа: его интеллекте (наличие которого отличает нас от других «общественных» животных).

Согласно Платону, как и согласно автору диалога «Алкивиад I», интеллектуальная деятельность напрямую связана с эросом (см. диалоги «Пир», «Федр»). Эрос лежит в основе общения, позволяющего осуществить акт самопознания. Он проявляется в заботе наставника, в его открытости, которая позволяет ученику постичь себя. Этот процесс оказывает обратное воздействие и на учителя, также постигающего самого себя. В данном контексте наставнический эрос «Алкивиада I» – ответ на концепт дружбы у Аристотеля, вполне вероятно актуальный во времена сколарха (главы Афинской академии) Полемона.