Мари́я Влади́мировна (Мария Владимировна Меньшая; в монашестве Марфа) [незадолго до 21.7.1561 – 13(23).6.1614, Троице-Сергиев монастырь], княжна старицкая (с 1566 дмитровская), королева Ливонии (с 12 апреля 1573). Из московских Рюриковичей. Дочь старицкого (с 1566 дмитровского) удельного князя Владимира Андреевича (от второго брака с княжной Е. Р. Одоевской). В кормовой книге Троице-Сергиева монастыря её имя фигурирует дважды: в групповом поминании с кормом всех князей старицких (под 14 июля ст. ст.) и отдельно с кормом вместе дочерью Евдокией (под 21 июля ст. ст.) [Кормовая книга Троице-Сергиева монастыря (ККТСМ). 2008. С. 233–234, 237]. 22 июля отмечается память святой равноапостольной Марии Магдалины. Можно предположить, что 21 июля 1561 г. Мария Владимировна была крещена во имя Марии Магдалины, а за несколько дней до этого она родилась. Возможно, при выборе крестильного имени дочери Владимир Андреевич последовал примеру царя Ивана IV Васильевича Грозного: в воскресенье 6 июля 1561 г. царский духовник протопоп Благовещенского собора Андрей (будущий митрополит Афанасий) «огласил» прибывшую в Москву кабардинскую княжну Гуашанэ (Кученей; будущую царицу Марию Темрюковну) «ко крещению» под именем Марии Магдалины (крещение состоялось 20 июля) [Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. 13, половина 2. 1906. С. 333].

Свадьба Марии Владимировны с королём Ливонии Магнусом

После смерти своей старшей единокровной сестры княжны Евфимии Владимировны (1571) Мария Владимировна стала невестой датского принца и короля Ливонии (по договору с Иваном IV от июня 1570) Магнуса. По распоряжению Ивана IV царевич Иван Иванович доставил невесту в Новгород (ныне Великий Новгород), туда же прибыли жёны бояр и окольничих, а с театра военных действий Ливонской войны 1558–1583 гг. (после в целом победной кампании осени 1572 – зимы 1572/1573) их мужья – воеводы в думных чинах, а также члены Государева двора (более 160 человек). Свадьба состоялась в воскресенье 12 апреля 1573 г. в царской резиденции на бывшей опричной территории на Торговой стороне на Большой Пробойной улице, недалеко к северу от улицы Фёдоров ручей. Ей был придан статус бракосочетания в царской семье, в том числе по последовательности торжественных церемоний и церковных служб. На свадьбе присутствовали царь Иван IV и царевич Иван Иванович; «в отца место» невесты был её единокровный старший брат удельный князь дмитровский Василий Владимирович, в «матери место» – супруга Василия, княгиня Мария Дмитриевна (урождённая княжна Мезецкая; её отец в связи с браком дочери получил окольничество и участвовал в свадебных торжествах), тысяцким был крещёный царевич Михаил Кайбулович (из астраханской ветви Чингисидов). Список «сидячих за столом бояр» открывал князь П. Т. Шейдяков (из родового клана Мангытов Ногайской Орды) – бывший опричник, вошедший в ближнее окружение царя не позднее 1570 г. [в 1571 обстоятельствами его крещения интересовались власти Османской империи; после взятия в январе 1573 Вейсенштейна (ныне г. Пайде, Эстония) он вместе с принцем Магнусом возглавлял поход объединённых сил на Каркус (ныне г. Каркси-Нуйа, мааконд Вильянди, Эстония) и его взятие]. Всего свадебный разряд зафиксировал участие более 10 бояр и окольничих как бывших опричников (в т. ч. князья П. Д. Пронский, В. Ю. Голицын), так и членов Боярской думы в земщине (в т. ч. князь И. Ф. Мстиславский, Н. Р. Юрьев), а также дьяков (из бывших опричных – С. Ф. Мишурин, П. Нардуков и др.; из земских – А. Я. Щелкалов, В. Я. Щелкалов, и др.). Общая идея порядка чинопоследования процедуры параллельного венчания скорее всего принадлежала царю, но её детальной проработкой занимались Мишурин (что отразилось в том числе в активном участии дьяка и его жены в свадебных назначениях: она несла «к постели» статусную кику; он нёс «к постели» чару с вином) при возможном участии А. Я. Щелкалова.

Марию Владимировну венчал в находившемся в 250–350 м от царской резиденции близ пересечения улиц Большая Пробойная и Фёдоров ручей храме Святого Димитрия Солунского священник по православному обряду, а принца Магнуса на паперти того же храма лютеранский пастор. Возможно, выбор этой церкви помимо территориальной близости был обусловлен наличием в ней второго престола во имя Усекновения главы Иоанна Предтечи (во имя которого был крещён Иван IV). Характер свадебных торжеств как бы символизировал включение Магнуса в состав царской семьи и закреплял не просто союзно-вассальные отношения между ним и Иваном IV, но и внутрисемейный характер их контактов.

Жизнь в Ливонии

Отсутствие у Магнуса постоянной резиденции, его сверхзанятость военными походами, политическими интригами и переговорами предопределили «полукочевой» образ жизни королевы Марии в Ливонии, которая (не всегда вместе с мужем) регулярно меняла своё местопребывание. В разное время она жила в замках и городах Каркус, Оберпален (ныне г. Пылтсамаа, мааконд Йыгева, Эстония), Донданген (ныне село Дундага, Латвия), Пильтен (ныне г. Пильтене, Вентспилсский край, Латвия). В конце 1578 – начале 1579 гг. состоялся окончательный переход Магнуса под протекторат Речи Посполитой, при этом Магнус не закрепил за собой на ленном праве ни одного из своих владений, оставляя таким образом жену и будущих детей без серьёзных средств к существованию в случае своей кончины. В 1580 г. в Пильтене Мария Владимировна родила дочь Евдокию (некоторые европейские генеалогические справочники усваивают ей вторую дочь – Марию, но никаких конкретных данных о ней не сообщается; русские источники знают только Евдокию).

После смерти мужа (18 марта 1583) королева в итоге приняла предложение польского короля Стефана Батория, переданное ей королевским посланником С. Косткой, о переезде из Пильтена в Рижский замок. Правда, вскоре выяснилось, что сумма годового денежного содержания из королевской казны весьма скромна. У короля, скорее всего, были планы использовать Марию Владимировну в политических целях в контексте своих будущих отношений с Русским государством, но их детали остаются неизвестными.

Русское правительство после смерти Ивана IV [18(28).3.1584] также предприняло шаги по установлению контактов с королевой с целью возвращения её с дочерью в Русское государство. В возвращении Марии Владимировны очень значимой была роль её троюродного брата – царя Фёдора Ивановича. Согласно дьяку Ивану Тимофееву, царь «по смерти мужа ея от тамо сущего нечестия приведе во свет сего благочестия, изыскав ю во свое паки наследие отчество» (Временник. 1951. С. 24). Реализацию царских намерений взял под контроль Б. Ф. Годунов, по поручению которого в 1585 г. английский купец и дипломат Дж. Горсей по дороге из Москвы в Лондон и обратно дважды посетил Марию Владимировну с разрешения наместника Стефана Батория в «Инфлянтах» кардинала Ежи Радзивилла. В итоге Горсей сумел уговорить королеву вернуться с дочерью в Русское государство, но не предложил конкретных шагов по реализации этого плана. Ситуация существенно изменилась после скоропостижной смерти Стефана Батория (12.12.1586) и затянувшихся выборов нового короля на сейме. Одним из кандидатов был царь Фёдор Иванович, представленный на сейме русскими послами. Возможно, по вопросу об официальном разрешении на выезд Марии Владимировны с дочерью русскими представителями с окружением нового короля Сигизмунда III (коронован 27 декабря 1587) была достигнута устная договорённость (её письменная фиксация неизвестна), по-видимому, на условии отказа королевы от любых претензий на какие-либо владения Магнуса в Ливонии. Сообщения источников и конспирологические версии, высказанные в литературе, о тайном побеге Марии Владимировны с дочерью из Рижского замка морем или по суше не могут быть приняты в силу их нереалистичности.

Возвращение на родину: от королевы Ливонии Марии Владимировны к королеве-старице Марфе

Мария Владимировна прибыла в Русское государство в начале лета 1588 г. с дочерью, небольшой свитой, движимой собственностью, в том числе с частью приданого [в 1597/1598, апреле 1599 и в 1608/1609 она дала в Троице-Сергиев монастырь серебряные чару и братину, два золотых креста с мощами святых; по мнению специалистов, эти вещи московского производства датируются серединой – 2-й половиной 16 в., и если это верно, то, скорее всего, они являлись частью её приданого: Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря (ВКТСМ). 1987. С. 30; Воронцова. 2014. С. 38–39]. Дата, указанная в Пискарёвском летописце, – 1585/1586 г. (ПСРЛ. Т. 34. 1978. С. 191) – ошибочна: в писцовом документе Подсосенского в честь Успения Пресвятой Богородицы женского монастыря за этот год она не упоминается [Писцовые книги Московского государства (ПКМГ). 1872. С. 246].

Первым местом пребывания Марии Владимировны стал московский Новодевичий в честь Смоленской иконы Божией Матери женский монастырь. Там произошло крещение Евдокии по православному обряду (видимо, вторичное); её крёстной матерью стала старица Леонида (Шереметева) – третья жена и вдова царевича Ивана Ивановича. Там же состоялся и монашеский постриг королевы с именем Марфа. Согласно Ивану Тимофееву, он был добровольным и состоялся в присутствии царя Фёдора Ивановича: «и по воли ея ону во мнишеска облек» (Временник. 1951. С. 24). С момента пострига и до кончины Мария Владимировна именовалась в официальных текстах «королевой Арцымагнусовой, дочерью князя Володимера Андреевича, старицей Марфой», в документации Троице-Сергиева монастыря с добавлением слова «государыня», в сокращённом виде – «государыня королева старица Марфа». Возможно, тогда же постриглись боярыни из её окружения. Как следует из контекста повторной жалованной вотчинной грамоты царя Михаила Фёдоровича, данной королеве-старице в 1613 г., в 1588 г. после пострига, но до отъезда из Москвы, она получила от царя Фёдора Ивановича уже на имя старицы Марфы жалованную вотчинную тарханную грамоту на суздальское дворцовое село Лежнево (ныне рабочий посёлок Ивановской области). Поскольку, по словам Марфы, грамота царя Фёдора Ивановича «утерялась» при разорении «литовскими людьми» Новодевичьего монастыря (вероятно, речь идёт о событиях осени 1611), то можно сделать вывод, что она хранилась в архиве обители и, соответственно, была получена королевой-старицей в момент нахождения в ней.

Определение конкретных условий жизни Марфы произошло, скорее всего, в конце июня – начале июля 1588 г., но его реализация затянулась до августа того же года. Выбор резиденции продиктовали родственные чувства царя («… сродство незабытни храня и отча еи недостатки исполняя») и привычные для него поездки в Троице-Сергиев монастырь («и в лавре общей некоей близ своего обыкшаго царскаго путешествия») (Временник. 1951. С. 24). Резиденцией королевы-старицы Марфы стал Подсосенский в честь Успения Пресвятой Богородицы женский монастырь, располагавшийся примерно в 7,5 км от Троице-Сергиева монастыря в его вотчине – селе Подсосенье, на берегу реки Торгоши, и являвшийся одним из 3 его женских филиалов. Окончательное устройство королевы-старицы на новом месте потребовало предварительных действий по определению численности (небольшой) и персонального состава её двора, по возведению строений для жизни новых для Подсосенья лиц и по конкретному определению источников материального обеспечения и королевы, и её двора с активным участием властей Троице-Сергиева монастыря.

По Ивану Тимофееву, в августе 1588 г. состоялась совместная поездка царя с частью своего двора и королевы-старицы Марфы с её обновлённым двором («… по своему их достоянию удовлив, посади во ограде словесных овец соводворитися, купно инокинь состадуяся: и ту назираше ю…»: Временник. 1951. С. 24). С учётом традиционной длительности царских путных шествий в Троице-Сергиев монастырь (свыше 60 км от Москвы, 3 дня) царь и королева-старица выехали из Москвы 2 или 3 августа, и уже на месте делались последние практические шаги по устройству королевы-старицы и её свиты. Одной из таких мер стала выдача послушной грамоты – практическая реализация более раннего акта с пожалованием в вотчину королеве-старице села Лежнево. Дата и место выдачи послушной грамоты (была адресована «всем крестьяном» села и предписывала им «слушать» Марфу, «пашню на нее пахать и доход давать, чем вас обложит») – 7(17) августа 1588 г., «у Троицы в Сергиеве монастыре» (Рыков. 2020. С. 41) – подтверждают точность информации Ивана Тимофеева и свидетельствуют о специальном выборе времени для поездки (7 августа ст. ст. – следующий день после празднования одного из двунадесятых праздников – Преображения Господня и середина Успенского поста).

Подсосенский монастырь жил по особножительному уставу, предполагавшему отсутствие общей трапезы, необязательность регулярных общих церковных служб, сохранение личной собственности у стариц, в том числе на кельи, земельные владения с крестьянами, а также наличие разного рода служителей и служительниц. Помимо личных доходов насельницы получали персональную ругу зерном (ржи, овса) и деньгами от государства, а также определённое материальное обеспечение от властей Троице-Сергиева монастыря: на территории одной из вотчин которого и располагалась Успенская обитель. Вотчина была крупной по размерам – село с тянувшими к нему сельцом и 5 деревнями, с 49 тяглыми дворами крестьян и 3 бобыльскими. В самом Подсосенье в 1593/1594 г. числилось 8 келий «стариц-черноризиц» [согласно духовной очень близкого к царской семье соборного старца Варсонофия (Якимова) 1595, в обители жили 22 старицы], 2 двора церковного причта, 6 крестьянских дворов и 1 бобыльский. В этой части описание воспроизвело социум женского монастыря до августа 1588 г. Вселение же королевы-старицы Марфы серьёзно нарушило прежнюю демографию и топографию поселения – «дети боярские и всякие дворовые люди» королевы-старицы заняли 12 нетяглых дворов (ПКМГ. 1872. С. 286; Введенская и Пятницкая церкви в Сергиевом посаде Московской губернии // Чтения общества истории и древностей российских. 1894. Кн. 4, отд. 3. С. 26).

18(28) марта 1589 г. умерла дочь королевы-старицы Евдокия, причиной чему, по всей видимости, послужили резкие перемены в образе жизни и длительные путешествия (ККТСМ. 2008. С. 181). Это событие дало повод царю Фёдору Ивановичу снова подчеркнуть своё близкородственное отношение к Марфе: сообщение о смерти было срочно доставлено в Москву и уже на следующий день, 19(29) марта, думный дьяк Дружина Петелин дал в казну Троице-Сергиева монастыря заупокойный вклад в 500 руб. (ставка для очень близких к царю лиц). Погребли Евдокию в Успенском соборе Троице-Сергиева монастыря (ВКТСМ. 1987. С. 30).

Двор королевы-старицы и его материальное обеспечение

Двор королевы-старицы должен был обеспечивать поступление различных доходов с её владений и соответственно удовлетворение её материальных и бытовых нужд. В свою очередь чины её двора существовали за счёт Марфы. Численный его состав точно неизвестен, но, видимо, ограничивался 25–30 персонами. Ближними боярынями-старицами Марфы были Ольга [Шейдякова; вероятно, дочь или близкая родственница князя П. Т. Шейдякова – участника свадьбы Марии Владимировны: Разрядная книга. 1982. С. 329–332], Феодора [Одоевская; вдова родного дяди королевы-старицы по матери, князя Н. Р. Одоевского; 10(20) октября 1590 она дала вклад 100 руб. в Троице-Сергиев монастырь; немногим позже получила от Марфы деревню Васильево Посниково в Кинельской волости Переславского (Переславль-Залесского) уезда в личное пользование: ВКТСМ. 1987. С. 108; ПКМГ. 1872. С. 816] и, возможно, воспитательница королевны Евдокии – старица Евфросиния [вступительный вклад в 20 руб. в монастырь за неё Марфа дала 23 марта (2 апреля) 1589, на пятый день после смерти дочери: ВКТСМ. 1987. С. 212]. В ризничном синодике 1609 г. Троице-Сергиева монастыря названы также «королевны старицы» – Мария и Евпраксия, там же упомянуты «королевин священноинок Кирилл» и дьячок «инок Дионисий».

В ризничном синодике 1609 г. также зафиксированы четверо «королевиных служителей» (Илларион, Алексей, Прокопий, Никифор). Известны имена двух хлебников королевы-старицы: «хлебник старец Иосиф» дал вклад 1(11) июня 1609 г. в монастырь (3 руб.), «королевин хлебник Кузьма» был пойман 29 июня (9 июля) или 30 июня (10 июля) сапежинцами при попытке доставить в Москву письма от находившихся в осаждённом монастыре людей (ВКТСМ. 1987. С. 199; Русский архив Яна Сапеги. 2012. № 168. С. 233). Более высокую ступень в окружении Марфы занимал её сытник (отвечал за хранение разного питья и подачу к столу разнообразных напитков) Константин Веглин, которого в 1599/1600 г. она «велела… постричь и пожаловала за него вкладу 10 руб.» (ВКТСМ. 1987. С. 218). Фамильное прозвище сытника (неизвестно русским памятникам 15 – середины 16 вв.) говорит, видимо, о его латышском происхождении (от латыш. vieglais – лёгкий, определённый). По всей вероятности, К. Веглин (латыш или онемеченный латыш) стал сытником королевы где-то в 1570–1580-х гг. и прибыл в её свите в Русское государство.

Материальная база существования королевы-старицы и её двора была, скорее всего, вполне достаточной. Разовые и притом существенные выплаты при поездках царя в Троице-Сергиев монастырь (их было после августа 1588 не менее двух или трёх) явно имели место. Согласно Ивану Тимофееву, Фёдор Иванович исполнял свой долг «сродства», «ю утешая часте своим свято пришествием, удовляя потребами… даже до дне смерти своея» (Временник. 1951. С. 24). Вряд ли такой способ пополнения средств Марфы (а оно не ограничивалось деньгами) исключал относительно регулярные поступления денег из государевой казны и натуральных продуктов из дворцовых сёл [по аналогии ругой старицам Подсосенского монастыря: сравни жалованную грамоту царя Бориса Фёдоровича Годунова от 26 ноября (6 декабря) 1598: Муханов. 1866. № 133. С. 202–203].

Одновременно статус королевы-старицы предполагал наличие у неё земельных владений на разных правовых основаниях. Крупнейшим из них стало село Лежнево (в начале 1620-х гг. в нём насчитывалось 143 крестьянских и 1 бобыльский двор, не было совсем пустых дворов) с развитым земледелием, а также торгово-ремесленной деятельностью, располагавшееся на пересечении сухопутных и речных коммуникаций на реке Ухтохме. Заметным владением королевы-старицы была и принадлежавшая ей на условных правах («а ныне за королевою Марфою Володимеровою») вотчина Троице-Сергиева монастыря – село Шарапово с 3 деревнями и 9 пустошами в Кинельской волости Переславского (Переславль-Залесского) уезда. Условный характер предполагал владение этой вотчиной до смерти Марфы или же до утери ею статуса «королевы-старицы» вследствие каких-либо социально-политических потрясений. Вотчина включала свыше 1311 га пахотных земель (в т. ч. перелог двух видов) и свыше 40 крестьянских дворов (ПКМГ. 1872. С. 812–814). Крестьяне Шарапова отвечали за поставку ко двору Марфы разнообразной натуральной продукции (молоко, масло, сыры, мясо, зерно), что подтверждается расположением села (примерно в 7,5 км от Троице-Сергиева монастыря) и, соответственно, транспортной доступностью (в том числе по реке Торгоша), типом монастырской вотчины (наличие «коровенного двора» и значительной доли владельческой запашки). Подобным же владением Марфы («а как ее не станет и та земля по прежнему в монастырь, к Троице») стало ещё одно принадлежавшее Троице-Сергиеву монастырю село – Новленское «по даче 107 году» (датируем её октябрём 1598 с учётом годового цикла аграрных работ и близких по времени выдачи Борисом Фёдоровичем Годуновым жалованной ружной и жалованной вотчинной грамот Подсосенскому монастырю: Российская государственная библиотека. Ф. 303. Писцовая книга № 569. Л. 25–26об.; Писцовая книга № 627. Л. 1–3об.; Муханов. 1866. № 133. С. 202–203). Новленское располагалось недалеко от Подсосенья, включало небольшую площадь окультуренных земель, в нём насчитывалось около 20 крестьянских дворов.

Какие-то доходы Марфа получала и с села Подсосенье: его территория была местом жительства королевы-старицы и по крайней мере значительной части её двора. Так, например, мельник – чернец Иона Редька – молол «на королевин обиход к Пречистой под Сосенки; а оброку с тое мелницы нейдет в монастырь ничего» (ПКМГ. 1872. С. 81). Видимо, мастер-портной в бобыльском дворе также обслуживал нужды королевы-старицы и членов её двора (ПКМГ. 1872. С. 286). Возможно, что в пользу Марфы шла какая-то часть натуральной ренты крестьян Подсосенья, отчислявшейся в пользу властей Троице-Сергиева монастыря. Дети боярские королевы-старицы получали дополнительные средства при исполнении административно-судебных функций от имени Марфы в принадлежавших ей сёлах.

Судьба королевы-старицы Марфы в Смутное время

Комфортное проживание в Подсосенье было, скорее всего, сильно осложнено масштабным голодом 1601–1603 гг. и связанным с ним началом Смуты. Особенную остроту ситуация приобрела летом 1608 г. после становления Тушинского лагеря во главе с Лжедмитрием II. Не позднее августа 1608 г. королева-старица укрылась в Троице-Сергиеве монастыре, где провела вместе с осаждёнными всё время обороны обители 1608–1610 гг. Подсосенье было сожжено. Не исключено, что это было сделано по приказу властей Троице-Сергиева монастыря в преддверии нападения на монастырь; также возможно, что оно уже в ходе военных действий было разграблено и уничтожено казаками. За время осады и сразу же после неё королева-старица утратила от 10 до 15 человек из своего двора (мужчин и женщин), умерших от болезней (цинга свирепствовала начиная с января – февраля 1609), или же от ран, полученных в боях. Скорее всего, именно Марфа дала в декабре 1609 г. вклад (20 руб.) по своём священнике Кирилле (ВКТСМ. 1987. С. 192).

В 1609 г. королева-старица оказалась замешана в возникшем в обители деле об «измене». Первый донос, связанный с ним, относится к февралю 1609 г. (в нём ещё речь шла о злоупотреблениях), но размах дело приобрело с марта – апреля. Одним из инициаторов стал первый воевода князь Г. Б. Долгоруков (из рода Долгоруковых), опиравшийся на возраставшее недовольство детей боярских, стрельцов, казаков размерами денежных выплат из казны монастыря и нормами продуктовых дач из монастырских запасов. Главными обвиняемыми стали казначей обители Иосиф (Девочкин-Кочергин), а также второй воевода А. И. Голохвастов и ряд соборных старцев – все они обвинялись в заговоре и тайном соглашении с Я. П. Сапегой с целью сдачи ему монастыря. Царь Василий Иванович Шуйский приказал Долгорукову провести розыск с применением пыток, что было грубейшим нарушением прав властей монастыря и всей монастырской братии в целом. В этой ситуации королева-старица выступила в защиту Иосифа вместе с архимандритом обители Иоасафом и Голохвастовым. Тогда и она была обвинена в отправке письма к Лжедмитрию II с признанием его царём и истинным сыном Ивана IV. Расследование не дало никаких позитивных для инициаторов дела результатов: казначей Иосиф был освобождён, ему вернули его деньги, которые он 11(21) июля того же года дал вкладом в обитель (130 руб. 16 алтын 4 деньги: ВКТСМ. 1987. С. 186). Дневник Я. П. Сапеги и так называемый Русский архив Яна Сапеги (перехваченная корреспонденция разных лиц из числа осаждённых), документы правления царя Василия Шуйского, материалы архива Тушинского лагеря не содержат даже косвенных указаний на существование такого заговора. Показателен вклад Марфы – 2 золотых креста с мощами к чудотворной иконе Живоначальной Троицы письма Андрея Рублёва (ВКТСМ. 1987. С. 30; ККТСМ. 2008. С. 343, 390), датируемый 1608/1609 г. Видимо, он был сделан в июле – августе, в условиях отражения самых масштабных приступов, а также завершения (к началу июля) расследования об «измене», в котором оказалась замешанной королева-старица.

Имя королевы-старицы фигурирует в январской грамоте 1612 г. боярского правительства в Москве («Семибоярщины») к властям и населению Ярославля, описывающей все «злодейские и безбожные» действия казаков под командованием И. М. Заруцкого, а также Первого ополчения 1611 г. Документ сверхэмоционально описывает «преступления» казаков при взятии Новодевичьего монастыря: казаки обитель «… взяли и церковь Божию разорили и образы обдирали и кололи поганским обычаем, и черниць и королеву княж Володимерову дочь Ондреевича и царя Борисову дочь Олгу, на которыхъ прежъ сего и зрети не смели, ограбили до нага, а иныхъ бедныхъ черниць и девиц грабили и на блуд имали» (Собрание государственных грамот и договоров. 1819. № 277. С. 584–585). Упоминание о королеве-старице и о её пребывании в Новодевичьем монастыре в этот период крайне сомнительно. По логике изложения описанные события относились к осени 1611 г., однако в конце сентября [не позднее 24 сентября (4 октября)] отряды казаков покинули монастырь, когда под Москвой появился корпус во главе с великим гетманом литовским Я. К. Ходкевичем, к которому присоединились отряды Я. П. Сапеги. Не знает факта пребывания Марфы в Новодевичьем монастыре и «Новый летописец» (ПСРЛ. Т. 14, половина 1. 1910. С. 113). Показательно, что составителям грамоты осталось неизвестно иноческое имя королевы. К тому же её вклад по своей ближайшей боярыне-старице Ольге (Шейдяковой) – жемчужное ожерелье стоимостью 170 руб. (ставка вклада для лиц высокого социального статуса) – относится именно к 7120 г. [1(11) сентября 1611 – 31 августа (10 сентября) 1612]. Запись о вкладе не имеет точной даты, но он точно был реализован в обители (ВКТСМ. 1987. С. 212).

Королева-старица оставалась в Троице-Сергиеве монастыре до своей смерти. В связи с утратой грамоты 1588 г. на село Лежнево Марфа лично принесла челобитье наречённому царю Михаилу Фёдоровичу Романову, который 28 апреля (8 мая) 1613 г. выдал ей аналогичную грамоту на «стану у Троицы в Сергиеве монастыре» при проезде в Москву для венчания на царство (Рыков. 2020. С. 42–43). Перед смертью королева-старица завещала село Лежнево Троице-Сергиеву монастырю в качестве вклада по себе [9(19) февраля 1623 царь Михаил Фёдорович распорядился выкупить село за 500 руб. в качестве вклада по королеве-старице: ВКТСМ. 1987. С. 30]. Во вкладной книге монастыря содержится запись от 17(27) июля 1614 г. о «взятии» 100 руб. «после государыни королевы старицы Марфы Володимеровны, что были поставлены в казне за ее печатью» (ВКТСМ. 1987. С. 30), которая даёт точное указание на год её кончины.

Похоронена в Успенском соборе Троице-Сергиева монастыря рядом с дочерью.