Цифрово́й активи́зм, деятельность группы или индивида, в ходе которой они обращаются к цифровым медиа и/или занимаются адвокацией вокруг вопросов, касающихся Интернета.

Сам термин «активизм» является двойственным, поскольку может подразумевать как низовую самоорганизацию групп людей, направленную на решение узких или локальных проблем (например, в отношении вопросов городской среды), так и радикальное, в том числе революционное действие. Термин «цифровой активизм» также несёт в себе эту двойственность, которая осложняется вопросом о его отличиях от офлайн-активизма. Помимо этого термина, изменения, которые Интернет привнёс в деятельность социальных активистов, могут описываться и другими понятиями – «киберактивизм», «интернет-активизм» и «онлайн-активизм».

Часто исследователи обращаются к понятию цифрового активизма, понимая Интернет как специфическое медиа, отличное от прочих. В этой связи возникают теории «радикальных» (Downing. 2000), «альтернативных» (Fuchs. 2010) и «тактических» (Raley. 2009) медиа. Поскольку исследователи предпочитают отличать эти понятия от цифрового активизма как такового, то ключевые вопросы для его определения – какие практики, истории, сообщества включаются в понятие цифрового активизма.

Тема цифрового активизма рассматривается преимущественно в рамках интернет-исследований (internet studies), исследований коллективной мобилизации и социальных движений (collective mobilization & social movements; CBSM), политической социологии, а также при изучении медиа и коммуникаций, хотя также появляется и в фокусе иных дисциплин (New Technologies and Social Movements ... 2015; Earl. 2019; Ilten. 2019). Изначально исследователи социальных движений и активизма интересовались влиянием информационно-коммуникационных технологий на центральные для них темы – вопросы коллективной мобилизации людей и ресурсов, идентичности, а также структурных возможностей для развития социальных движений.

Можно выделить как минимум три изменения, которые Интернет привнёс в активистскую деятельность (Della Porta. 2018; Earl. 2019). Во-первых, благодаря Интернету стало возможно значительно снизить издержки мобилизации в сравнении с тем, как она осуществлялась активистами и социальными движениями до Интернета. Во-вторых, цифровой активизм дал новое измерение старым тактикам политического действия (например, онлайн-петиции), но также добавил и новые тактики (DDoS-атаки). В-третьих, Интернет даёт новые возможности установления связей между индивидами и группами, часто опосредованные как логикой социальных медиа, так и особенностями инфраструктуры Интернета. В связи с этим теоретическую проблему начинают представлять вопросы идентичности и коллективности в контексте цифрового активизма, поскольку они требуют концептуализации таких изменений. Вопросы связаны как с ролью опосредования (например, насколько алгоритмы той или иной интернет-платформы способствуют или препятствуют мобилизации), так и осмысления тех отношений, которые порождаются инфраструктурой (например, кто остаётся исключён из цифрового активизма и почему).

Самые ранние движения и группы, которые можно отнести к цифровому активизму, появляются в 1990-х гг. Например, Сапатистская армия национального освобождения (САНО) в Мексике использовала в то время электронные доски объявлений (BBS) для организации протестов. В том числе благодаря Интернету общественная кампания, которую развернула САНО, позволила движению приобрести международную известность.

В конце 1980-х – начале 1990-х гг. вышло несколько манифестов разных активистских групп: «Манифест криптоанархизма» Тимоти Мэя (1988), «Декларация о независимости киберпространства» Джона Перри Барлоу (1992) и «Манифест шифропанка» Эрика Хьюза (1993). Эти и другие подобные тексты с интеллектуальной и идеологической точек зрения тематизировали роль Интернета в изменении старых форм политического действия и постулировали возможности для появления новых, при этом зачастую рассматривая Интернет как пространство особого рода, ставящее под сомнение нынешние институты рынка и государства.

Несмотря на то что чаще всего историю цифрового активизма начинают с 1990-х гг., существуют и альтернативные точки зрения на его датировку. К примеру, если считать частью цифрового активизма хактивизм, периодизацию необходимо вести с 1980-х гг., когда появляются первые хакерские группы и сообщества.

Ещё одну позицию по вопросу периодизации можно встретить у Требора Шольца, историка цифрового активизма, который ведёт его историю с 1970-х гг. – времени, когда американские учёные, работавшие над ARPANET, использовали внутреннюю почтовую сеть для обсуждения политических новостей и распространения информации, в том числе заявлений против войны во Вьетнаме (Scholz. 2010).

Иными словами, вопрос исторического отсчёта цифрового активизма неизбежно сопряжён с целым рядом трудных вопросов о границах определения понятия. Тем не менее многие исследователи сходятся в том, что в 2000–2010-х гг. цифровой активизм постепенно перестаёт быть маргинальным явлением, использующимся по преимуществу радикальными по методам или целям группами, и входит в «репертуар» более умеренных социальных движений, некоммерческих организаций и низовых групп. По мере распространения Интернета исследователи изучали как активизм, который возник в цифровой среде изначально (born digital; например, хэштег-активизм вроде движения #MeToo в соцсетях), так и то, каким образом уже существующие активистские движения, группы и организации меняют свою деятельность из-за Интернета и благодаря ему.

Особенно активно тема взаимоотношений между Интернетом, активизмом и социальными движениями начала привлекать академическое и общественное внимание после событий «Захвати Уолл-стрит» и «Арабской весны» (Earl. 2019). Дальнейшие дискуссии о цифровом активизме зачастую затрагивали вопрос о его эффективности по сравнению с офлайновыми формами активизма.

Решение вопроса об этих взаимоотношениях зачастую зависит от дисциплинарной принадлежности исследователей. Если исследователи активизма и социальных движений долгое время предлагали объяснения вроде «с активизмом случился X, потому что оказал влияние Интернет», то в рамках интернет-исследований и изучения медиа такие объяснения будут с большой вероятностью трактоваться как техноцентричные и технодетерминистские, не учитывающие взаимовлияние активизма и цифровых технологий, а также социальные факторы, участвующие в создании и поддержании цифрового активизма.

Как пример междисциплинарной дискуссии о цифровом активизме можно привести понятие «коннективное действие» (connective action). Исследователи У. Беннетт и А. Сегерберг ввели это понятие с целью подчеркнуть, чем коллективные действия в Интернете отличаются от офлайновых эквивалентов (Bennett. 2012). Особенно это касается двух аспектов. Во-первых, динамика коллективных действий в социальных сетях даёт пользователям возможность наделять свои действия собственными уникальными значениями, а не ориентироваться на какие-либо организации для установления связей между индивидами и общественными движениями. Во-вторых, формальные группы становятся не так важны для мобилизации, поскольку коннективное действие характеризуется возможностью для индивидов объединяться без посреднической организации. Аналогично в концепциях «сетевого коллективного действия» (networked collective action) или «толпы индивидов» (crowds of individuals, см. Juris. 2012) подчёркивается изменение благодаря Интернету как старых и традиционных, так и новейших социальных движений. Подобные оценки оспариваются учёными, которые обращают внимание на то, как Интернет и социальные медиа выступают в качестве самостоятельных акторов, структурируя взаимодействие между своими пользователями.

Следовательно, недостаток концепции коннективного действия и других подобных концепций – тенденция преуменьшать то, как алгоритмы и устройство платформ, социальных медиа и других интернет-ресурсов задают возможности и ограничения цифрового активизма (Gillespie. 2014). Это значит, что теория коннективного действия не учитывает специфику организации активистской деятельности на платформах, которым присуща собственная логика. Й. ван Дейк и Т. Поэлл (Dijck. 2013. P. 3) утверждают, что платформы навязывают пользователям специфические «стратегии, механизмы и экономику», т. е. взаимодействие пользователей завязано на логике социальных медиа. Такая логика, которая управляется принципами программируемости, популярности, связности и датафикации, является определяющей для понимания постоянно меняющейся динамики и стратегий коллективных действий в Сети. Программируемость здесь понимается как способность платформы социальных сетей запускать и направлять творческий или коммуникативный вклад пользователей, в свою очередь связность отсылает к тому, как платформа связывает контент с пользовательской активностью и рекламой. Популярность определяется как набор алгоритмических и социально-экономических механизмов, оценивающих действия пользователя (например, через лайки и репосты), а датафикация обозначает полагание на большие наборы данных и их анализ в режиме реального времени. Все эти общие черты социальных платформ, выделенные Й. ван Дейк и Т. Поэллом, в том числе влияют на устройство цифрового активизма.

Стефания Милан продолжает критику предпосылок, лежащих в основе концепции коннективного действия, поскольку эта концепция рассматривает коллективную организацию в социальных сетях как горизонтальную деятельность, осуществляемую в отсутствие лидера (Milan. 2015). Вместо этого Милан предлагает концепцию «облачного протеста», которая указывает на «особый тип мобилизации, в центре которой находятся индивиды и их потребности, идентичности и тела» (Milan. 2015. P. 8).

В академической литературе и публичных дебатах остро стоит также вопрос о том, насколько цифровой активизм является эффективным по сравнению с его офлайн-аналогами. В публичных дискуссиях часто фигурирует аргумент, что цифровой активизм менее обременителен и даёт ложное чувство участия в процессах социальных изменений. В таких случаях, чтобы обозначить пренебрежительное отношение к цифровому активизму как типу политического действия, используются термины «слэктивизм» (slacktivism, от slack – ленивый, вялый) и «кликтивизм» (clictivism, от click – кликать, нажимать на клавиши).

Академические дебаты о соотношении онлайн- и офлайн- активизма не позволяют сделать однозначный вывод об эффективности того или другого. Во-первых, сегодня исследователи всё чаще подчёркивают взаимосвязанность онлайна и офлайна и заявляют, что провести между ними границу проблематично. Во-вторых, они говорят о разных степенях вовлечённости людей в активизм, который появляется на пересечении онлайна и офлайна. К примеру, на цифровой активизм иногда переносят известную типологию Лестера Милбрата, которая изначально относилась к типам политического действия. Дж. Джордж и Д. Лейднер предлагают классификацию политических действий в цифровом активизме, разделяя «зрительские», «транзитные» и «гладиаторские» активности (George. 2019). Это позволяет им дифференцировать степени погружённости в цифровой политический активизм.