«L'esprit de Caliostro»: почему 4(15) декабря 1773 императрица Екатерина II написала Г. А. Потёмкину первое письмо? Во время русско-турецкой войны 1768–1774 гг., 4(15) декабря 1773 г., императрица Екатерина II собственноручно написала генерал-поручику Г. А. Потёмкину (с 1787 – Г. А. Потёмкин-Таврический), командовавшему резервным корпусом в составе 1-й российской армии, письмо с просьбой беречь свою жизнь (издавалось неоднократно, впервые: Лебедев. 1863. С. 109; текст на русском языке, датирован, с постскриптумом).

В литературе со 2-й половины 19 в. принято видеть в этом первом письме Екатерины II Г. А. Потёмкину своеобразное приглашение стать фаворитом. Так, полковник П. С. Лебедев высказал мнение, что Григорий Александрович «понял одному ему известный смысл этого письма», поскольку в 1760-х гг., общаясь с императрицей, научился «читать, как говорится, между строк» (Лебедев. 1863. С. 109–110). Лебедева поддержали Я. К. Грот, упомянувший, что Потёмкин «из турецкой армии… был вызван письмом Екатерины от 4-го декабря 1773 г.» (Сборник Императорского Русского исторического общества. Т. 13. Санкт-Петербург, 1874. С. 395. Примеч. 1), и генерал-майор Н. Ф. Дубровин, отметивший, что Потёмкину, знавшему «образ мыслей императрицы», «по свойственной ему проницательности, нетрудно было понять с какою целью было написано письмо» (Дубровин. 1884. С. 404–405). Одновременно М. И. Семевский назвал послание государыни «подорожной Потемкина на его пути к почестям» ([Семевский]. 1875. С. 501). Этот образ спустя век использовал советский писатель В. С. Пикуль в популярном романе «Фаворит» в главе «Шестой – прямо с фронта!», вложив слово подорожная в уста командующего 1-й армией генерал-фельдмаршала графа П. А. Румянцева (с 1775 – П. А. Румянцев-Задунайский):

Сомнения Потёмкина разрешил опытный Румянцев:

– Какое ж это письмо? Это, братец мой, подорожная от Фокшан до Питерсбурха…

Не отказываются от выводов исследователей 19 в. и современные историки. Так, Н. И. Павленко считал, будто бы Г. А. Потёмкин «получил от императрицы долгожданное письмо» и отправился в столицу «на крыльях радужных надежд, предчувствуя близость осуществления своих самых дерзких мечтаний…» (Павленко. 1999. С. 363, 364), О. И. Елисеева, размышляя о письме, пришла к следующему заключению: хотя «эта игра» государыни «была рассчитана на очень понятливых людей», «Григорий Александрович понял» (Елисеева. 2005. С. 120), а Н. Ю. Болотина охарактеризовала «любопытное послание» как верно понятый Потёмкиным «призыв» (или вызов «из армии»), пробудивший в нём «прежние надежды на благоволение императрицы», а также «немалые почести и высокие должности» (ср.: Болотина. 2006. С. 113, 117, 471).

Рассуждая о причинах написания письма, с 1900-х гг., начиная со статьи в сборнике биографий кавалергардов (Светлейший Князь … 1904. С. 102) и работы А. М. Ловягина (в двух редакциях, одна из них издана в «Русском биографическом словаре»; см.: Ловягин. Потемкин … 1905. С. 652; Ловягин. Григорий Александрович Потемкин. 1905. С. 13), исследователи апеллируют также к «Чистосердечной исповеди», которая не была известна П. С. Лебедеву и его коллегам в 19 в. (курсив наш. – М. З.):

…а того не знали[,] что мы писмецом сюда призвали неприметно его, – однакоже с таким внутренним намерением[,] чтоб не вовсе слепо по приезде его поступать[,] но – разбирать[,] есть ли в нем склонность[,] о которой мне Брюсша сказывала, что давно многие подозревали, то есть та[,] которая я желаю[,] чтоб он имел.

Согласно данному сочинению, написанному от имени государыни во 2-й четверти 19 в., на решение Екатерины II якобы повлияла её близкая подруга – графиня П. А. Брюс, младшая сестра П. А. Румянцева, а значит, как заметил, хотя и с оговоркой «по-видимому», Я. Л. Барсков, генерал-фельдмаршал «при помощи сестры подготовил "случай" Потёмкина» (Барсков. [1919]. С. 232; см., например, одно из последних упоминаний: Бахарева. 2020. С. 10).

Версию о тайном расчёте Екатерины II косвенно как будто подтверждают несколько любовных записочек императрицы Г. А. Потёмкину, в которых упоминаются «l'esprit» («дух»), «l'esprit de Caliostro» («дух Калиостро») и даже «les esprits de Caliostro» («ду́хи Калиостро») (Екатерина II и Г. А. Потемкин. 1997. № 5. С. 7; № 7. С. 8; № 6. С. 8; № 9. С. 8). Из контекста этих записочек и из записки самого Потёмкина, приглашавшего императрицу прогуляться с «l'esprit de Caliostro» в Нижнем парке в Петергофе (ныне город в составе Санкт-Петербурга) на берегу Финского залива (Екатерина II и Г. А. Потемкин. 1997. № 35. С. 19), ясно: так Екатерина II называла Григория Александровича. Если датировать эти записочки началом 1774 г., как это сделал В. С. Лопатин, то шутливое прозвище определённо следовало бы связать с событиями русско-турецкой войны 1768–1774 гг.: своим письмом Екатерина II «вызвала» адресата к Императорскому двору, подобно тому как европейский авантюрист Алессандро Калиостро «вызывал» «духов». Тем не менее это не так, поскольку записочки с упоминанием Калиостро могли возникнуть не ранее лета – осени 1779 г. (ср.: Екатерина II и Г. А. Потемкин. 1997. № 441. С. 97), когда авантюрист оказался в Санкт-Петербурге и стал известен Екатерине II.

Ситуацию помогает понять ещё одно, также издававшееся неоднократно (впервые в 1807) собственноручное письмо императрицы – П. А. Румянцеву; оно было написано на второй день после письма Г. А. Потёмкину – 6(17) декабря 1773 г. (Переписка императрицы Екатерины … 1807. № 16. С. 68–73; П. А. Румянцев. 1953. № 349. С. 693–695).

В Царское Село (ныне г. Пушкин в составе Санкт-Петербурга) 14(25) ноября 1773 г. прибыл генерал-поручик князь Ю. В. Долгоруков с донесением П. А. Румянцева от 28 октября (8 ноября) (Переписка императрицы Екатерины … 1807. № 15. С. 59–67). Будучи уполномоченным генерал-фельдмаршалом подробнее «словесно донести» государыне о делах на фронте («положении здешнем») (Переписка императрицы Екатерины II с разными особами. 1807. № 15. С. 66–67), князь, в частности, рассказал ей о Г. А. Потёмкине, упражнявшемся «киданием бомб» в турецкую крепость Силистрия (ныне г. Силистра, Болгария), «а генерал-поручик Глебов к нему в сикурс», т. е. на помощь, «отправлен» (Переписка императрицы Екатерины … 1807. № 16. С. 68–69). Долгоруков уверил императрицу: «дней чрез шесть» она узнает об «успехе сих предприятий» (Переписка императрицы Екатерины … 1807. № 16. С. 69). Но через 2 недели, 29 ноября (10 декабря), от Румянцева императрица получила лишь неприятные известия, причём о Силистрии в его реляции от 16(27) ноября не было ни слова (П. А. Румянцев. 1953. № 347. С. 682–684). Екатерина II сомневалась в успехе осады («ни малейшей не полагать надежды на бомбардираду, которою город не возмется, ниже большой ему вред не причинится»), и молчание Румянцева по этому вопросу оставило её в «глубоком неведении», а мысли – в «произвольном волнении» (Переписка императрицы Екатерины … 1807. № 16. С. 69). На замечание Екатерины II Румянцев отреагировал немного нервно, оправдываясь в реляции от 14(25) декабря за умолчание о ситуации вокруг турецкой крепости:

Что до Силистрии… <…> …не оставалось мне уже доносить вашему императорскому величеству, чтоб генерал-порутчик Потемкин мог одною своею частью добывать тот город, в котором неприятель засел в больших силах, и сколь способна тут ему оборона, нам то известно из испытания в начале кампании, а притом ему, Потемкину, к переправе не было уже и судов, ибо с своей части должен он был ссудить оными…

Письмо Григорию Александровичу императрица написала не сразу после получения не удовлетворившей её реляции, а на пятый день, возможно рассчитывая на поступление в ближайшее время новых сведений. Екатерина II понимала всю опасность и бесполезность военных действий в районе Силистрии и, не подозревая, что генерал-поручик со своим корпусом по приказу П. А. Румянцева уже ушёл на зимние квартиры [в соответствии с ордером генерал-фельдмаршала от 7(18) ноября (П. А. Румянцев. 1953. № 345. С. 680–681)], искренне попросила одного из молодых талантливых генералов, которого в 1762 г. она произвела в офицеры за активное участие в её возведении на престол, в данных обстоятельствах избегать напрасного риска и одновременно выразила ему своё полное доверие вне зависимости от результата осады. В этом поступке Екатерины II проявились два принятых ею как монархом принципа – постоянно лично участвовать во внутренней и во внешней политике, вникая не только в суть событий, но и в отдельные детали (поэтому она нередко писала генералам, губернаторам, дипломатическим представителям по самым разным поводам), и стремление беречь людей при ведении военных действий, а не достигать успеха любой ценой.

Г. А. Потёмкин, давно любивший Екатерину II (воспринял ли он с определённой надеждой, которую ему приписывали многие исследователи 19–21 вв., письмо государыни, сказать невозможно), во время перерыва в боевых действиях, наступившего до весны 1774 г., покинул расположение войск на Дунайском театре военных действий. Взяв отпуск, не ранее 11(22) января 1774 г. Потёмкин из столицы Молдавского княжества г. Яссы (ныне в Румынии) отправился в Москву к матери [отметим, что туда же, например, поехали исправляющий должность генерал-квартирмейстера 1-й армии генерал-майор М. В. Муромцев и подчинённые Григорию Александровичу – генерал-майор А. В. Суворов (навестив отца, он неожиданно для себя женился) и подполковник Ярославского пехотного полка В. И. Левашов (из рода Левашовых)], а затем в Санкт-Петербург, чтобы непосредственно засвидетельствовать своё почтение беспокоившейся за него императрице (по словам самого Григория Александровича, он собирался пробыть в столице 5 недель «для собственной своей надобности»; см. текст ордера Потёмкина подчинённым ему отрядам запорожских казаков от 5(16) января 1774: Лопатин. 2018. С. 152–153).

Екатерина II, не нашедшая счастья в отношениях с камергером А. С. Васильчиковым (из рода Васильчиковых) после тяжёлого для неё расставания с графом Г. Г. Орловым, вновь встретившись с Г. А. Потёмкиным спустя 3 года, ответила на его давнее чувство – влюбилась в него «без ума и без памяти» (Екатерина II и Г. А. Потемкин. 1997. № 37. С. 19). Завершающим аккордом истории о попытке осадить в 1773 г. Силистрию стало шутливое предложение императрицы, сделанное Григорию Александровичу весной 1774 г.:

Добро, ищи лукавство хотя со свечой, хотя с фонарем в любви моей к тебе. Естьли найдешь, окроме любви чистой самой первой статьи, я дозволяю тебе все прочее класть вместо заряда в пушки и выстрелить по Силистрии…

Вскоре думая о своей личной судьбе, Екатерина II ужаснулась тому, что с ней могло бы произойти как с женщиной, если бы ещё год он оставался вдали или оказался бы не таким мужчиной, какого она хотела видеть с собой рядом. Слова Екатерины II о «великой страсти» к Григорию Александровичу, охватившей её благодаря его «пожданью», т. е. многолетнему ожиданию (Екатерина II и Г. А. Потемкин. 1997. № 54. С. 26), подтверждают совершенно внезапное для них обоих начало не только любовных, но и близких отношений.

Об этой неожиданной для неё самой личной перемене императрица сообщала и в письме барону Ф. М. фон Гримму от 14(25) июля 1774 г., доверительно вспоминая о недавнем появлении нового фаворита, чему он оказался свидетелем (курсив и перевод наши. – М. З.):

…je me suis éloignée de certain excellent, mais très ennuyeux citoyen, qui a été tout de suite remplacé, je ne sais pas trop comment, par un des plus grands, des plus drôles et des plus amusants originaux de ce siècle de fer.

…я отдалилась от некоего прекрасного, но очень скучного гражданина, которого тотчас же заменил, я даже не знаю как, один из величайших, забавнейших и занимательнейших оригиналов нашего железного века.