«Литерату́ра зелёного а́да» (исп. Literatura del infierno verde), течение в латиноамериканской прозе 1-й половины 20 в. Представлена произведениями, схожими по месту действия (сельва), сюжетостроению и ряду устойчивых мотивов. Её корни уходят в документальную литературу эпохи конкисты. В хрониках, реляциях и других документах того времени был создан образ латиноамериканского леса как враждебного человеку инфернального пространства и намечен мотив поглощения человека сельвой. Таковы фрагменты хроники Б. Диаса дель Кастильо «Правдивая история завоевания Новой Испании» («Historia verdadera de la conquista de la Nueva España», 1632, русский перевод 2000) и писем Э. Кортеса, описывающих экспедицию в Гондурас. На формирование литературного течения оказали воздействие и некоторые произведения современных европейских авторов, прежде всего роман Дж. Конрада «Сердце тьмы» («Heart of darkness», 1902, русский перевод 1926).

Название течению дал сборник рассказов бразильского писателя А. Ранжела «Зелёный ад» («Inferno verde», 1908). За ним последовал роман боливийского прозаика Х. Мендосы (1874–1939) «Варварские страницы» («Páginas bárbaras», 1914), действие которого происходит в каучуконосной области на северо-востоке Боливии. Главный герой, Вердуго, врач военного гарнизона, влюбляется в Ракель, которая вместе с отцом, добытчиком каучука, скрывается в сельве, спасаясь от рабского труда и вечных долгов хозяину. Когда приходит приказ о передислокации гарнизона, Вердуго бежит вместе с дядей Ракели в сельву, ведомый не столько любовью, сколько притягательной силой сельвы; там он присоединяется к дикому племени индейцев араона. Заложенная в основу романа оппозиция «варварство – цивилизация» (см. в статье Сармьенто Доминго Фаустино) разрешается трагически: писатель показывает процесс одичания цивилизованного человека. Этот роман предвосхитил типовой сюжет и те исходные мотивы «литературы зелёного ада», которые на более высоком художествен­ном уровне позднее воплотил X. Э. Ривера в знаменитом романе «Пучина» («La vorágine», 1924, русский перевод 1935).

Колумбийский прозаик С. Урибе Пьедраита (1897–1951) в романе «Тоа» («Toá», 1933) следует сюжетно-образной системе произведения Риверы: молодой городской врач, направленный из столицы вглубь сельвы с инспекцией, постепенно сливается с природным варварским миром и становится его неотторжимой частицей.

Сходный сюжет развивается в романе гватемальского писателя Ф. Эрреры (1895–1968) «Тигр» («El tigre», 1934), события которого преломляются через восприятие различных персонажей и не подчиняются хронологической последовательности, отчего возникает впечатление застывшего или цикличного времени природного, внеисторического мира, который поглощает соприкоснувшегося с ним человека. Врач Луис приезжает из города в тропический район с намерением «цивилизовать» сельву, но капитулирует перед варварским миром, приобщаясь к «виоленсии»: под властью мистического наваждения он насилует незнакомую женщину в сельве. В конечном итоге Луис гибнет в неравной борьбе с природным миром.

В несколько ином преломлении типовой сюжет «литературы зелёного ада» представлен в романе «Гринга» («La gringa», 1935) гватемальского прозаика К. Уайльда Оспины (1891–1956). Любовь Магды, олицетворяющей стихию «варварства», к носителю «цивилизации» Эдуардо Баркосу пробуждает её затаённую женственность. Однако конфликт разрешается не в пользу цивилизации: Эдуардо испытывает на себе неодолимый магический «зов сельвы» и покоряется «варварскому» пространству. Оба героя изменяются, движутся навстречу друг другу, чтобы слиться в любовном акте в сакральном пространстве сельвы и тем самым воссоединиться с землёй.

Показательным произведением «литературы зелёного ада» стал роман Р. Гальегоса «Канайма» («Canaima», 1935, русский перевод 1959). В нём сельва предстаёт как девственное, беспредельное и хаотичное пространство; акцентируется её связь с мотивами неизведанности и тайны. Представители «литературы зелёного ада» интерпретировали сельву в анимистическом ключе как одухотворённое существо, наделённое неодолимой сатанинской силой и притягательностью. Сельва выступает в обличье колдуньи, дьяволицы, сводящей человека с ума, она «словно подменяет человека, развивает в нём самые низменные инстинкты» (Ривера. 1956. С. 139), «оказывает на него своё губительное околдовывающее влияние» (Гальегос. 1959. С. 179), «помрачает разум» (Алегрия. 1970. С. 381). В результате сельва поглощает человека как физически (в романах Х. Э. Риверы, К. Уайльда Оспины, Ф. Эрреры, в рассказах О. Кироги), так и морально (в романах Р. Гальегоса, С. Урибе Пьедраиты, Х. Мендосы), оборачиваясь для него трясиной, тюрьмой, адом.

Вид сельвы в Коста-Рике. 2006. Фото: seliaymiwell, flickr.com. CC BY-NC 2.0Вид сельвы в Коста-Рике. 2006. Фото: seliaymiwell, flickr.com. CC BY-NC 2.0Сельва враждебна только по отношению к герою-чужаку. Для укоренённого жителя, индейца, она является родным домом, убежищем, органичной средой, поэтому во многих произведениях открыто звучит мотив «самозащиты» сельвы от вторжения незваных гостей, который придаёт многозначность негативным образам и трактовкам, т. к. фактически утверждает некое высшее «право» леса на месть пришельцам. Таким образом, в гибели героя повинен рок, толкнувший его в сельву. Мотивы рока, фатума акцентируются в «Пучине» Х. Э. Риверы и в других романах. Типовой сюжет «литературы зелёного ада» отражает первичный опыт освоения Америки, когда чужаки вторгались в девственный неизведанный мир, и фактически воспроизводит древний мифологический сюжет: проникновение непосвящённого в святилище и неотвратимо следующее за этим наказание.

Характерная особенность образа сельвы в «литературе зелёного ада» – его контрастная амбивалентность, выраженная ёмкой формулой Риверы: «вещая сельва, враждебная сельва» (Ривера. 1956. С. 115). Описания латиноамериканского леса, сколь бы нарочито тягостными они ни были, неизменно сопровождаются мотивами благоговейного преклонения перед его мощью и красотой, которые выдают отношение к сельве как к сакральному пространству, на что указывает и образ тысячеколонного храма в «Канайме» Гальегоса.

Сакрализация образа сельвы имеет прочные традиции в латиноамериканской литературе. Возможно, одним из первых эту модель утвердил Р. Дарио в сборнике «Песни жизни и надежды» («Cantos de la vida y esperanza», 1905), в котором троекратное повторение образа священной сельвы воспринимается как магическая формула, заклинание.

Вслед за Дарио эту формулу воспринял и стереотипизировал Х. С. Чокано: в его лирике сельва предстаёт как преимущественное место обитания поэта с его «дикой музой», присутствие которых дополнительно освящает лесное пространство. В этом смысле закономерно устойчивое отождествление сельвы с пещерой (поэтическая эпопея Пабло Неруды «Всеобщая песнь», «Canto general», 1950). Храмовый сакрализованный характер леса также выражен  в стихотворении «Лесное скерцо» («Scherzo de la selva») из сборника «Скерцо» («Scherzos», 1932) Ф. Тамайо:

Мой лес, печальный, певучий!

В твоём зелёном затоне,

в твоей пещере дремучей

мой голос, как эхо, тонет,

теряется, словно в храме.

И свет и скорбь в твоей кроне,

ушедшей в вечность корнями.

Как и пещера, сельва становится местом обитания отшельников, святых, убежищем героев, выражающих дух подлинности.

Многие произведения латиноамериканской литературы, не принадлежащие однозначно к «литературе зелёного ада» по сюжетостроению, нередко воспроизводят её мотивы: романы «Путь в Эльдорадо» («El camino de Eldorado», 1947) А. Услара Пьетри, «Лопе де Агирре, Князь свободы» («Lope de Aguirre, el Príncipe de la libertad», 1979) М. Отеро Сильвы, «Золотая змея» («La serpiente de oro», 1935) С. Алегрии, «Зелёный дом» («La casa verde», 1966) М. Варгаса Льосы, «Маисовые люди» («Los hombres de maíz», 1949) и «Ураган» («El viento fuerte», 1950) М. А. Астуриаса, «Потерянные следы» («Los pasos perdidos», 1953) А. Карпентьера и др.