«Филосо́фские иссле́дования» («Philosophische Untersuchungen»), главное произведение «позднего» Л. Витгенштейна, опубликованное посмертно в 1953 г. По свидетельству самого автора, работа над сочинением началась в 1929 г. В 1945 г. Витгенштейн планировал опубликовать работу, но отказался от этого плана. В предполагаемом предисловии Витгенштейн в качестве главной теоретической проблемы сочинения выводил проблему значения. Он также отмечал, что его книга «Логико-философский трактат» (1921) содержит серьёзные ошибки.

Произведение состоит из двух частей, имеющих разную структуру: 1-я часть содержит 693 параграфа (пронумерованных положения); более поздняя 2-я часть – 14 глав.

Труд Витгенштейна посвящён теоретическим проблемам, которые возникают при оперировании обыденным (естественным) языком. Витгенштейн отходит от созданной им в «Логико-философском трактате» теории идеального логического языка в сторону теории плюрализма языковых игр.

В начале сочинения Витгенштейн вводит понятие «языковая игра». Языковые игры – это частные языки, употребляемые соответствующим сообществом. Витгенштейн проводит аналогию с детьми, которые учатся говорить, осваивая «примитивный» язык. При этом он переходит от объектной модели языка к символической; все языковые игры устанавливают внутри себя индивидуальные синтаксические и семантические критерии, которые могут различаться от языка к языку.

Символическая картина словесного образа становится основополагающей. Когда мастер на стройке командует: «Плита!», эта команда приобретает смысл, который присутствует в слове в «свёрнутом» виде. Витгенштейн доказывает, что это сокращённая версия фразы «Подай мне плиту». Такая команда исключительно перформативна по своей сути. Витгенштейн подчёркивает, что существуют односложные фразы, которые оказываются «сокращённой записью» ситуаций практики. Значение слов отсылает к практическому пониманию членов сообщества.

Символические представления позднего Витгенштейна проникают столь глубоко, что размывают даже логическую структуру суждения. Изучая русский язык, Витгенштейн заинтересовался отсутствием в этом языке употребления глагола-связки «есть» в настоящем времени. Он писал: «В русском языке вместо "Камень есть красный" говорится "Камень красный"; ощущают ли говорящие на этом языке отсутствие глагола-связки "есть" или же мысленно добавляют её к смыслу предложения?» (Витгенштейн. 1994. § 20. С. 88). Здесь связка мысленно не добавляется. «Красный» является цветом, который «соприсутствует» камню, накладывается на его природу, т. е. существует по принципу смежности, а не предикации.

Эпистемологическая картина языка позднего Витгенштейна оказывается сложной, лишённой однозначности. Слова начинают описывать объекты разными способами; и даже в рамках отдельной языковой игры эти способы не удаётся свести к единству.

Витгенштейн считал, что логические аналитики ошибаются, стремясь как можно точнее определить значение слова. На самом деле это не только понятие, релятивное по отношению к каждой языковой игре. Существуют случаи, когда значение отсутствует совсем, если понимать под значением «соотнесение с предметом». Приводя примеры таких языковых случаев, Витгенштейн писал: «Воды! Прочь! Ой! На помощь! Прекрасно! Нет! Неужели ты всё ещё склонен называть эти слова "наименованиями" предметов?» (Витгенштейн. 1994. § 27. С. 91–92). Витгенштейн совершил здесь открытие в области анализа языка, убедительно доказав, что «прямое соответствие» и «объективные слова» не являются единственной основой обыденного языка. Но вместе с тем можно спорить с Витгенштейном относительно его убеждения в полном отсутствии связи между смыслом фразы «Воды!» и реальной водой. Скорее всего, тут присутствует метафора, косвенно указывающая если не на воду, то, по крайней мере, на годную для питья жидкость.     

Анализируя или просто употребляя различные языки, мы можем видеть не только их различия, но и сходства. Альтернативные системы языкового выражения, соприкасающиеся в определённых точках, Витгенштейн объясняет при помощи теории «семейных сходств». Задача лингвистического анализа, по Витгенштейну, – установить общий «язык-предок» и выявить связи с этим языком. Существует ли предок всех языков? На этот вопрос Витгенштейн нигде не даёт прямого ответа, вероятно, считая его «метафизическим», недоступным анализу.

Витгенштейн полагает, что слово, наряду с собственным значением, имеет ещё и контекстуальное значение, т. е. совокупность всех возможных употреблений в языке. Буквальное значение слова постепенно заменяется контекстуальным значением. Принцип контекстуальности по своей сути символичен и трудно поддаётся формализации. Это вызывает серьёзную озабоченность Витгенштейна. Будучи лингвистическим образованием, контекст оказывается по своей сути нелогичным. Целостная структура языка ускользает от логического понимания. В этом смысле контекст пребывает, а не изобретается. В некотором смысле контекст даже вынуждает нас понимать определённым образом, лишает нас возможности произвольных истолкований. «Нас берёт в плен картина. И мы не можем выйти за её пределы, ибо она заключена в нашем языке и тот как бы нещадно повторяет её нам», – считает Витгенштейн (Витгенштейн. 1994. § 115. С. 128). Философия, в конечном счёте, лишь описывает действительное употребление языка.   

Постулируя наличие правил в любой языковой игре, Витгенштейн не утверждает того, что в ходе анализа языковой игры их можно точно выявить или определить. Он приводит пример с дорожным указателем. Это пример правила, которое иногда оставляет место сомнению, а иногда нет. В этой связи Витгенштейн выводит парадокс, который в современной аналитической философии получил наименование «скептицизма относительно правила» (rule-skepticism). Витгенштейн писал: «Наш парадокс был таким: ни один образ действий не мог бы определяться каким-то правилом, поскольку любой образ действий можно привести в соответствие с этим правилом. Ответом служило: если всё можно привести в соответствие с данным правилом, то всё может быть приведено и в противоречие с этим правилом. Поэтому тут не было бы ни соответствия, ни противоречия» (Витгенштейн. 1994. § 201. С. 163). Витгенштейн даёт два способа избежать этого парадокса. Во-первых, «следование правилу» – это практика, а не ментальное действие. Выехав на шоссе и увидев указатель со стрелкой направо, мы должны поехать направо, если, конечно, хотим приехать, куда нам надо. Поэтому правило здесь устанавливает определённый порядок действий. Во-вторых, «следование правилу» – это социальный феномен, поэтому мы не можем его произвольно изменить.

Одной из главных черт методологии анализа обыденного языка выступает отказ от разделения на внешние объекты и внутренние «картины», или образы объектов. Когда мы смотрим на небо и говорим: «Оно синее», мы не именуем ощущение, а говорим о небе так, как если бы это сказал другой человек. Витгенштейн считал, что мы должны отбросить «анализ ощущений» как «устаревший» эпистемологический вопрос и заняться анализом языка, который используется для наименования чувственных образов. Дело не в том, адекватны ли наши ощущения или нет, а в том, как мы можем выразить их содержание в языке. Анализ высказываний об ощущениях, по Витгенштейну, возможен только в лингвистических, а не в психологических или физических терминах: на самом деле у нас нет никаких долингвистических образов или чувственных данных. Мы говорим, называем вещи и только затем что-то узнаём о них. Здесь Витгенштейн прибегает к знаменитому примеру с «ЗУ-головой» – картинкой, которая изображает голову утки, а в перевёрнутом виде выглядит, как голова зайца («уткозаяц»). Видеть в уткозайце одно или другое – значит следовать «определяющим» критериям, задающим значение слова.

Труд Витгенштейна «Философские исследования» породил обширную комментаторскую литературу (в том числе и в России), а также послужил исходным трудом для формирования направления лингвистической философии.