До́вид Кнут (настоящие имя, отчество, фамилия Давид Миронович Фиксман) [10(23).9.1900, Оргеев, близ Кишинёва – 15.2.1955, Тель-Авив], русский поэт, прозаик.

Детство и юность провёл в Кишинёве. Отец – владелец бакалейной лавки Меир (Мирон) Фиксман (ум. 1932), мать – Хая Фиксман (урождённая Кнут, ум. 1930).

С 1914 г. публиковал стихи в газетах «Бессарабский вестник», «Бессарабия», «Свободная мысль», в 1918 г. редактировал журнал «Молодая мысль». Впоследствии в СССР не печатался, за исключением стихотворений «В поле» и «Джок» в журнале «Недра» (1924. Кн. 4. С. 262–263); подборки избранных произведений впервые опубликованы лишь в 1990-х гг. [Вестник еврейской культуры. № 4 (1). 1990. С. 16–20; Знамя. № 2. 1991. С. 193–200].

После аннексии Бессарабии Румынией (1918) решил сменить «новое и малопривлекавшее… отечество на Париж» («Маргиналии к истории литературы» // Кнут. 1997. Т. 1. С. 259), куда переехал с семьёй в 1920 г. Кнута сопровождал художник Ари (Аркадий Миронович) Лошаков [Ary (Arcadie) Lochakow, 1892–1941], в 1923 г. Лошаков написал портрет поэта и его жены – «Le poète David Knout et sa femme» (находится в Музее искусства и истории иудаизма, Париж).

В 1924 г. окончил химический факультет Каннского университета (инженер-химик), работал на сахароваренном заводе (тема вынужденного заводского труда появляется в стихотворениях «Мой час», «Покорность»), владел дешёвым рестораном в Латинском квартале, мастерской по раскраске тканей, служил велосипедистом-рассыльным и др.

Участник литературно-художественного объединения творческой молодёжи «Гатарапак» (в 1921 избран вице-председателем). В 1922 г. вместе с поэтом Б. Б. Божневым организовал «Выставку Тринадцати», в которой приняли участие художники, объединившиеся вокруг редакции журнала «Удар» (1922–1924), и поэты А. С. Гингер, Г. С. Евангулов, В. С. Познер, А. М. Юлиус и другие; с докладом о парижской группе русских поэтов выступил К. В. Мочульский (Новая русская книга. 1922. № 9. С. 33). Участвовал в литературных объединениях «Через», «Перекрёсток». Посещал литературно-философский салон «Зелёная лампа», на третьем заседании (1 марта 1927) при обсуждении доклада 3. Н. Гиппиус «Русская литература в изгнании» спровоцировал полемику, назвав Париж новой литературной столицей России: «…близко время, когда всем будет ясно, что столица русской литературы не Москва, а Париж» (Новый корабль. 1927. № 2. С. 42). В дальнейшем на эту фразу неоднократно ссылались в статьях, посвящённых эмигрантской литературе, например М. Л. Слоним в «Литературном дневнике» («...что бы ни говорили Кнуты, Париж остаётся не столицей, а уездом русской литературы» // Воля России. 1928. № 7. С. 64), Г. В. Адамович в статье «О литературе в эмиграции» (Последние новости. 1931. № 3732. С. 2.) и др.

Печатался в журналах «Благонамеренный», «Воля России», «Звено»; совместно с Н. Н. Берберовой, Ю. К. Терапиано и В. Б. Фохтом издавал журнал «Новый дом» (1926–1927. № 1–3).

Бодрая и жизнеутверждающая тональность поэтики, переходящая в торжественный глас библейского пророка; сцены, насыщенные эротизмом, «семитической святостью деторождения и плодородия» (Зновско-Боровский Е. А. Парижские поэты // Воля России. 1926. № 1. С. 161), резко контрастировали с трагическими, «упадочными» настроениями, преобладавшими в произведениях эмигрантской молодёжи. «Религиозное восприятие мира и в нём самом соединение "бедного и грубого тела" – добавлю, весьма чувственного – с "весёлой душой" по-особому выделяли его и, естественно, подчёркивали своеобразие его Музы» (Бахрах А. В. По памяти, по записям. Париж, 1980. С. 125).

В 1925 г. вступил в парижский Союз молодых поэтов и писателей, на вечере 20 июня того же года представил стихотворный сборник «Моих тысячелетий» (вступительное слово Ю. К. Терапиано), названный по финальным строкам стихотворения «Я, Довид-Ари бен-Меир…»:

Я,
Довид-Ари бен-Меир,

Тысячелетия бродившее вино,

Остановился на песке путей,

Чтобы сказать вам, братья, слово

Про тяжкий груз любови и тоски –

Блаженный груз моих тысячелетий.

Необычное название сборника зачастую вызывало недоумение: «...эти слова, стоящие в родительном падеже, звучат варваризмом, недопустимым в книге русских стихов» [Н. Н. Берберова (под псевдонимом Ивелич). Отклики // Звено. 1925. № 128. С. 4]; «...сколько его не убеждали, что такое заглавие не совсем понятно и вдобавок звучит не по-русски, он упёрся, словно повторяя "так я стою и не могу иначе"» (Бахрах А. В. По памяти, по записям. Париж, 1980. С. 125) и др.

Сборник включает 21 стихотворение. Интонационно и тематически он разделён на две части: в первой поэт предстаёт хранителем национальной памяти, наследником ветхозаветной истории еврейского народа, «в нём звучит голос тысячелетий, голос библейского Израиля...» (Федотов Г. П. О парижской поэзии // Федотов Г. П. Собрание сочинений. Москва, 1996–2004. Т. 9. С. 23); вторая часть посвящена современности – поэтическая тональность снижается, однако неизменными остаются ощущение божественного присутствия и вера в особую миссию поэта, оказавшегося «в Париже 20 в. перед той же тайной мира, перед бездной человеческих страданий» (там же). По мнению филолога Ф. П. Фёдорова, в сборнике отразился опыт общения Кнута с авангардистской молодёжью Парижа 1920-х гг.: «ветхозаветный мифологизм Кнута воплощён в структурах, позволяющих говорить о "левоавангардистской" ориентации поэта», стихотворная метрика имитирует «стихосложение Ветхого Завета, прежде всего Книги Песни Песней» (Федоров. 2005. С. 70, 71). Кнуту посвящён «Акростих» А. С. Гингера (1920, включён в сборник «Свора верных», 1922), воспроизводящий особенности поэтики Кнута; первые буквы строчек слагаются в посвящение: ПОЭТУ ФИКСМАНУ. В израильском архиве Кнута среди неопубликованных материалов найден акростих (дата написания неизвестна), заглавные буквы которого складываются в посвящение – ПОЭТУ ШУРЕ ГИНГЕРУ (см.: Гингер А. С. Стихотворительное одержанье: Стихи, проза, статьи, письма. В 2-х т. 2013; Т. 2. С. 356–364).

Сборник «Моих тысячелетий» горячо приветствовал В. Ф. Ходасевич, распознавший талант молодого поэта и во многом повлиявший на его дальнейшее творчество; многократные встречи с Кнутом зафиксированы в Камер-фурьерском журнале. О «миссионерстве» Ходасевича, распахнувшем «перед молодёжью двери в литературу», Кнут с благодарностью писал в очерке «С Ходасевичем, Мережковским и Гиппиус» (Кнут Д. Собрание сочинений в 2 т. Т. 1. Иерусалим, 1997. С. 273).

«Вторая книга стихов» (1928) укрепила репутацию Кнута как мастера, искусно сочетающего «полуязыческую радость бытия» (Цетлин М. О. Довид Кнут. Вторая книга стихов. – Париж, 1928 // Современные записки. 1928. № 35. С. 537) с бытом эмигрантского Парижа. Включает 33 произведения, из них 2 – поэмы («Ковчег», «Испытание»); отличается от первого сборника обращением к классической силлаботонике, более нейтральным словарём. Сборник высоко оценил Ю. К. Терапиано: «шаг вперёд», «самая оригинальная и свежая» книга, «Кнут многое преодолел, углубился в себя, перешёл от внешнего к внутреннему» и др. (Новый корабль. 1928. № 3. С. 62–63). Однако повышенное внимание и критику рецензентов вызвала языковая сторона поэзии Кнута: «Язык Кнута не чужд резких ошибок <…> Его подстерегают опасности бесформенности, отсутствия меры» (Цетлин М. О. Довид Кнут... 1928. С. 538). В. В. Набоков отмечал «крепкий стих, слегка нарочитую библейскую грубоватость, здоровую жадность до всего земного», а также «необыкновенную склонность… ступать, посреди хорошего стихотворения, в глубокую лужу безвкусицы. <…> Нет такта, нет слуха у Кнута» (Набоков В. В. Собрание сочинений русского периода. Столетие со дня рождения, 1899–1999. В 5 т. Санкт-Петербург, 2009. Т. 2. С. 655). Гораздо резче высказывался М. Л. Слоним: он уличал поэта в самоповторах («шумное и пёстрое мелькание», напоминающее «бег на месте»), «некультурности стиха» и отсутствии мастерства («нет у него настоящего чутья языка», допускает «комические сочетания слов», прозаизмы, поэтические шаблоны и т. д.). Рецензия завершалась неутешительным вердиктом: «…многословие и суесловие, какая-то приподнятость без всякой вышины, крик без пафоса, вообще "много шуму из ничего"» (Воля России. 1928. № 7. С. 73, 74).

В 1929 г. Кнут выпустил небольшую книгу стихов «Сатир» (1929, 100 экземпляров без имени автора на титульном листе; с пометой «Copyright by D. Knout»), в которой в полной мере отразил способ постижения мира как телесно-физической субстанции: сборник изобиловал эротическими откровениями и «пикантными» деталями. Обойдён вниманием критики; рецензент рижской газеты «Сегодня» (1929. № 122. С. 8) отнёс стихи к порнографии: «после ряда очень удачных, красиво-острых строф» читателя оглушают «махровой похабщиной в стиле Баркова».

Сборник «Парижские ночи» (1932), по мнению Ю. К. Терапиано, лучшая книга Довида Кнута, в которой поэт достигает «сосредоточенности и глубины чувства» [Терапиано. 1987. С. 225]. В. Ф. Ходасевич отметил стремление поэта к языковому и стилевому совершенству: «лёгкость, с которою прежде стремился он просто запечатлеть на бумаге своё "волнение", сменяется тяжестью сознательного художественного творчества» (Возрождение. 1932. № 2494. С. 3). В книгу вошли 20 стихотворений, опубликованных ранее в журналах «Воля России», «Современные записки», «Числа» и т. д. На первый план выходят трагические переживания современного человека: сиротство, бесприютность, одиночество в толпе («Восходят сотни солнц, но холодно от них, / Проходят люди, но не видно человека»; Кнут Д. Парижские ночи. Париж, 1932. С. 31), появляется мотив богооставленности («Над заброшенным миром – смертоносный покой»; Там же. С. 30). На контрасте с зыбкими и одинокими парижскими ночами монументальным и подлинно соборным («Как будто нет их шествию начала, / Как будто нет ему конца...»; Там же. С. 36) предстаёт обряд еврейских похорон, где сквозь бытовые подробности проступает величественный образ вечности. «Кишинёвские похороны» (впервые опубликовано под названием «Воспоминание» в журнале «Современные записки», 1930. Кн. 41. С. 170–172) – одно из наиболее известных и признанных произведений поэта: «лучшее своё стихотворение он посвятил Кишинёву, еврейскому, но и русскому, с воспоминаниями о молодом изгнаннике – Пушкине, который там задумал "Евгения Онегина". Потрясает его описание еврейских похорон и многие запомнили две строки этих очень удавшихся белых стихов: "Особенный, еврейско-русский воздух... Блажен, кто им когда-либо дышал"» (Иваск Ю. П. «Поэзия "старой" эмиграции» // Русская литература в эмиграции. Питтсбург, 1972. С. 60). Стихотворение получило высокие оценки эмигрантской литературной критики: «несомненная эстетическая реальность» (Бицилли П. М. Довид Кнут. «Парижские ночи» // Числа. 1932. Кн. 6. С. 257); «подлинно-прекрасное откровение русско-еврейской музы» (Федотов Г. П. О парижской поэзии // Собрание сочинений : в 12 т. Т. 9. 2004. С. 24) и др.

Четвёртая книга стихов «Насущная любовь» (1938) во многом развивала мотивы сборника «Парижские ночи». П. М. Бицилли высоко оценил проявление в стихах «нового гуманизма» как реакции на охватившую мир бесчеловечность и модную в недавнем прошлом сверхчеловечность (Современные записки. 1938. № 67. С. 451), однако отметил риторичность и назидательность некоторых произведений. Г. В. Адамович подчеркнул взаимосвязанность мотивов, позволяющую читать сборник «как повесть или роман», назидательность расценил как сознательный приём «для спасения "угнетаемых ценностей"» («Последние новости». 1936–1940 / Георгий Адамович. Санкт-Петербург : Алетейя, 2018. С. 417).

В 1930-х гг. публиковал прозу: рассказы «Ложь» (Последние новости. 1933. № 4309), «Джунгли» (Последние новости. 1938. № 6396), «Дама из Монте-Карло» (Русские записки. 1938. № 12) и др. Детство в Бессарабии запечатлел в цикле «кишинёвских» рассказов, «своего рода физиологических очерках, картинах городских еврейских нравов» (Федоров. 2005. С. 29), объединённых главным героем – подростком Мончиком Крутоголовом (Речь. 1930. № 15–16; Встречи. 1934. № 1; Последние новости. 1932. 1936–1937). Период опытов в прозе совпал с тяготением к повествовательности в лирике (нарративная композиция, сюжетность, белый стих и др.).

В 1937 г. на борту парусника Еврейской морской лиги «Сарра Алеф» совершил поездку в Палестину; год спустя опубликовал путевые заметки «Альбом путешественника» («Русские записки». 1938. № 5, 7); Палестине посвящён цикл «Прародина» («Избранные стихи», 1949). Первое стихотворение, переведённое на иврит, – «Я не умру» («Ха-Арец», 15 сентября 1937, перевод А. Шлионского); впоследствии стихи Кнута переводили на иврит Л. Гольдберг, Н. Альтерман, Э. Зусман и др. В газете «Ха-Арец» опубликована литературоведческая статья «Безделицы для погрома» (1938, 4 марта) с жёсткой критикой творчества Луи-Фердинанда Селина; в 1953 г. серия статей об эмигрантской литературе: «Русский Монпарнас во Франции» (26 июня), «Опыт "Гатарапака"» (10 июля), «Иван Бунин в быту» (9 октября), «Встреча с Алексеем Ремизовым» (23 октября), «Константин Бальмонт» (25 декабря) и др.

В 1939 г. издавал еженедельную газету Affirmation («Утверждение»), направленную на пробуждение еврейского самосознания. Принял участие в 21-м Сионистском конгрессе (Женева, 16–25 августа, 1939).

1 сентября 1939 г. мобилизован во французскую армию, находился в казармах Мортье (Париж), в боевых действиях участия не принимал. За день до капитуляции Франции и сдачи Парижа бежал с А. А. Скрябиной и тремя её детьми от первых двух браков в Тулузу, где в 1942 г. основал подпольную организацию Bnei David («Потомки Давида»), переименованную в 1944 г. в Еврейскую боевую организацию (Organisation Juive de Combat); этот период описал в книге «Contribution à l’histoire de la Résistance Juive en France 1940–1944» (1947). Идеологические и организационные принципы деятельности Еврейского сопротивления изложил в брошюре «Que faire?» (1942). В конце 1942 г., спасаясь от слежки, перебрался в Швейцарию. А. А. Скрябина осталась в Тулузе, где в 1944 г. была убита коллаборационистами.

В 1946 г. редактор журнала Le monde Juif («Еврейский мир»). В 1947 г. перевёл на французский язык для молодёжного французско-еврейского театра пьесу Макса Цвейга (1892–1992) «Davidia» (1939, в переводе Кнута «La Colline de la Vie»). Действие пьесы разворачивается в коммуне в Верхней Галилее, основанной Иосифом Трумпельдором (1880–1920), активистом, создавшим отряды еврейской самообороны для защиты Тель-Хая от арабских банд. Выбор именно этого произведения для перевода во многом отражал мировоззренческие и политические идеалы Кнута.

Трагедия Второй мировой войны 1939–1945 гг. повлияла на творческую судьбу поэта, в письме Р. С. Чеквер (от 3 января 1946) признавался: «Стихов не пишу больше – не могу. Вначале мешала работа ("резистанс"), а потом – (до сих пор) дела и дни моих соплеменников да то, что я знаю ныне о человеке и об его способностях» (Stanford Slavic Studies. Vol. 4. № 2. Р. 377). Сборник «Избранные стихи» (1949), в который вошли только ранее изданные произведения, некоторые – в переработанных редакциях, стал своего рода подведением итогов и подтверждением поэтической немоты последних лет.

С 1949 г. в Израиле. Скончался от опухоли мозга. А. В. Барах усматривал причины, ускорившие смерть поэта, в его душевном состоянии: «…внешние причины не вполне совпадают с внутренними, с теми, которые не в силах установить ни один врач. Ведь недаром Кнут до конца дней оставался поэтом, даже если он больше не писал» (Бахрах А. В. По памяти, по записям. Париж, 1980. С. 129).

Был трижды женат. Первая жена Сара (Сура) Мееровна Грабойс (развелись в 1933), вторая жена (1940–1944) – А. А. Скрябина (урождённая Шлёцер; дочь композитора А. Н. Скрябина, в замужестве Сарра Кнут), третья жена (1948–1955) – Виргиния Шаровская (в замужестве Лия Кнут).