Марина Цветаева в Музыкальном училище Зограф-Плаксиной. М. И. Цветаева (Муся, как её называли в детстве) поступила в младшие классы Общедоступного музыкального училища В. Ю. Зограф-Плаксиной в возрасте 6 лет. «Первый музыкальный год» запомнился ей сильнейшим слушательским впечатлением, о котором спустя почти сорок лет она напишет в очерке «Мой Пушкин» (1937). Мать взяла Мусю на рождественский публичный вечер (так назывались концерты, где учащиеся выступали перед публикой). После сцен из «Русалки» А. С. Даргомыжского и «Рогнеды» А. Н. Серова исполнялась 3-я картина оперы П. И. Чайковского «Евгений Онегин». Сцена объяснения Онегина и Татьяны потрясла маленькую Марину – к недоумению и даже возмущению матери: «Ни одному ребёнку мира из всего виденного бы не понравилось "Татьяна и Онегин", все бы предпочли "Русалку", потому что – сказка, понятное. Прямо не знаю, что мне с ней делать!!!» (цит. по: Цветаева М. И. Мой Пушкин // Цветаева М. И. Проза. Москва, 1989. С. 32). Но Марине так открылась любовь: «Я не в Онегина влюбилась, а в Онегина и Татьяну (и, может быть, в Татьяну немножко больше), в них обоих вместе, в любовь» (Цветаева М. И. Мой Пушкин. С. 32–33).

Примерно через год семилетняя Марина, занимавшаяся в классе фортепиано у основательницы училища В. Ю. Зограф-Плаксиной, уже сама выступала в ученическом концерте. В зале сидела её младшая сестра А. И. Цветаева (Ася), и в её воспоминаниях о том вечере вновь присутствует слово «влюблённость». «Когда я увидела её на эстраде, с распущенными по плечам русыми волосами, собранными надо лбом, под бант, в платье в мелкую зелёную, чёрную и белую клеточку, со спокойным, как будто ленивым достоинством сидевшую, как взрослая, за роялем и, не обращая внимания на зал, глядевшую на клавиши; когда я услыхала её игру и всеобщую похвалу ей – сердце раскрылось такой нежностью к старшей подруге игр… что я иначе не могу назвать моё чувство в тот вечер, как состоянием влюблённости… Я не понимала, как до сих пор не видела её такой, не восхищалась и не гордилась ею. Старшие потом говорили, что, равнодушная к залу, чувствуя только рояль и себя, она начала было привычно считать вслух: "…раз и два, и" – но, увидев знаки Валентины Юрьевны [Зограф-Плаксиной] или мамы, стала играть без счёта» (Цветаева А. И. Воспоминания. Москва, 2012. С. 12).

Музыкальные способности Марины были «праздник для мамы, страстного музыканта и прекрасной пианистки» (Цветаева А. И. Воспоминания. С. 12). «Кроме большой руки, у меня оказался ещё "полный, сильный удар" и "для такой маленькой девочки удивительно-одушевлённое туше"» (Цветаева М. И. Мать и музыка // Цветаева М. И. Проза. Москва, 1989. С. 60). Мария Александровна Цветаева (в девичестве Мейн) училась у Н. А. Муромцевой, любимой ученицы Н. Г. Рубинштейна. Запрет отца не позволил ей осуществить мечту о концертной деятельности, зато дома она играла каждый вечер: Бетховен, Моцарт, Шопен, Шуман, Григ… Музыкой занимались обе её дочери, но природный талант отличал только старшую, и она начала всерьёз готовить Марину к музыкальному поприщу. Сохранилось несколько открыток, посланных М. А. Цветаевой В. Ю. Зограф-Плаксиной. Они свидетельствуют о том, что дома мать занималась с Мариной сама: «очень мало успели мы с Мусей сделать за праздники, а потому явиться совсем стыдно. Постараемся к пятнице приготовиться» (Письма М. А. Цветаевой В. Ю. Зограф-Плаксиной / публ. Н. Б. Шаинян // Дом-музей Марины Цветаевой).

В 1902 г. у М. А. Цветаевой был обнаружен туберкулёз, и вся семья на три года уехала в Европу для её лечения. После смерти матери (1906) Марина постепенно перестала играть. «Жила бы мать дальше – я бы, наверное, кончила Консерваторию и вышла бы неплохим пианистом – ибо данные были. Но было другое: заданное…» (Цветаева М. И. Мать и музыка. С. 83). Музыка для Марины обернулась Лирикой.