Безгосуда́рственность, термин, введённый Дж. Скоттом вместо понятия варварство для обозначения не только «догосударственных» сообществ, но и любых форм «бегства от государства», которые были доступны социальным сообществам до середины 20 в.

С 1970-х гг. Дж. Скотт изучал эволюцию властных отношений в сельских сообществах Бирмы, Вьетнама, Малайзии и Индонезии. Лейтмотивом его работ стало описание способов, с помощью которых в прежние исторические эпохи люди пытались выйти из-под влияния государства. Сначала это были миграции на территории, недоступные для государственного контроля в силу сложных рельефных и/или природно-климатических условий, а затем целенаправленное сохранение безгосударственности с помощью разных жизненных практик: выращивание культур, которые не требуют оседлого образа жизни, отказ от создания крупных постоянных поселений, рассеивание по огромной территории (включая кочевые формы жизни), поддержание «гибкой/гибридной» этнической идентичности и подвижной социальной структуры, использование обыденных/некодифицированных систем права, подчинение только харизматическим (в веберовском смысле) лидерам и эгалитаризм, сохранение в основном бесписьменной культуры – т. е. все те формы социальной, культурной и экономической организации, которые позволяли быстро переформатировать историю и «генеалогию» локальных сообществ так, чтобы адаптироваться к изменениям условий жизни «между» государствами и избегать подчинения им.

Смысл понятия

Скотт вводит понятие безгосударственности, чтобы разработать особую аналитическую «оптику» (антропологического типа) и «деконструировать» доминирующий в современной науке цивилизационный дискурс о варварстве/дикости. По мнению Скотта, с помощью таких обозначений этот дискурс маскирует (называя безгосударственные жизненные практики экологически и культурно детерминированными), этнизирует (используя понятие «племени» для обозначения тех сообществ, которые государство не может контролировать и облагать налогами) и стигматизирует (как примитивную, наивную, отсталую, доцивилизованную, реликтную, некультурную) безгосударственность, отказывая ей в статусе ценностно-рационального (в веберовском смысле) и добровольного выбора. Скотт утверждает, что не изобрёл ничего нового и оригинального, а лишь соединил в единый исторический рисунок давно известные и не им открытые исторические факты, и его теория имеет объяснительный потенциал лишь для периода до Второй мировой войны – того условного момента, когда современные государства смогли окончательно изменить в свою пользу стратегический баланс сил с безгосударственными сообществами. Для Скотта это не примитивные группы, отбившиеся от магистральной линии цивилизационного развития, а «сознательные варвары», противостоявшие поглощению окружающими государствами и отказывавшиеся от аналогичных государственным форм организации культуры, экономики и власти. Соответственно, понятие безгосударственности обозначает многообразие моделей социальности и их цикличные переходы друг в друга.

В этом смысле целенаправленная и принципиально-активная безгосударственность оказывается синонимом анархизма. «Примитивные» форматы жизни (скотоводство, собирательство, подсечно-огневое земледелие, сегментарная система родства и т. д.) нередко выступали не первичными этапами человеческой жизни, а формами «вторичной адаптации» и «самоварваризации», которые использовались для избегания поглощения государством (хотя жизнь «в тени государств» не исключала имитационных и паразитических квазигосударственных форм у безгосударственных народов). На протяжении большей части человеческой истории огромное неконтролируемое пространство вокруг недолговечных государств представляло для них постоянную угрозу. Живущие здесь безгосударственные сообщества не только отрицали государственный контроль, устанавливали собственные правила (прежде всего торгово-обменного) взаимодействия с государствами и периодически сметали их с лица земли, но и постоянно искушали подданных государств безгосударственным образом жизни – без налоговой кабалы, воинской и трудовой повинностей, губительных эпидемий и т. п.

По мнению Скотта, вопреки доминирующему цивилизационному нарративу, государственное состояние не имело исторически вневременного характера – на протяжении столетий люди жили то в государствах, то без них, и безгосударственность была цикличной и обратимой. Чередование периодов строительства и разрушения государств привело к формированию безгосударственной периферии, которая состояла в равной степени из беглецов от государств и кочевников. В качестве примера Скотт рассматривает Зомию – «осколочную территорию» вне государств (объединение осколков государственного строительства) на границах материковой Юго-Восточной Азии, Китая, Индии и Бангладеш (примерно 2,5 млн квадратных километров, от 80 до 100 млн человек, сотни этнических групп и наречий) (Michaud. 2006. P. 5; Schendel. 2002). Подобные безгосударственные зоны возникали везде, где экспансия государств и империй, работорговля и войны, природные катаклизмы и эпидемии вынуждали многочисленные группы людей искать убежища в труднодоступных районах (на Амазонке, в высокогорьях Латинской Америки и Африки, на Балканах и Кавказе и т. д.) – создавать безгосударственное мозаичное смешение языков и культур на основе сходства хозяйственных практик, моделей расселения и мобильности, а также принципов эгалитаризма (политического, социального и гендерного). Используя преимущества географической изоляции от центральных районов суверенных держав, безгосударственные зоны успешно противостояли проектам национального и государственного строительства тех стран, на территории которых находились, что прослеживается и после 2-й мировой войны, когда Зомия стала ареной сепаратистских восстаний, борьбы за права коренных народов, милленаристских движений и региональных вооружённых конфликтов, прекратив симбиотические отношения с равнинными государствами, благодаря которым на протяжении столетий «непостижимым образом оставалась полностью свободной от государства» (Deleuze. 1987. P. 360; Clastres. 1987).

Скотт отказывается называть безгосударственные сообщества, сознательно выбравшие жизнь за пределами государств (в частности, в Зомии), «вторичным примитивизмом», потому что их повседневное существование, социальная организация, хозяйственные практики, территориальное расселение, структуры управления и многие элементы культуры далеки от архаических. Они искусно проектировались, чтобы одновременно предотвращать поглощение безгосударственных сообществ близлежащими государствами и минимизировать шансы формирования здесь структур власти, аналогичных государственным: правила наследования, генеалогические ветви, модели лидерства, структуры домохозяйств и, возможно, даже уровень грамотности менялись целенаправленно.

Замена понятия варварства (как остаточного явления) безгосударственностью (как сознательным выбором) позволяет Скотту предложить новую модель исторического развития. Общепринятая версия социальной эволюции человеческой цивилизации основана на строгой временно́й периодизации – от собирательства к подсечно-огневому земледелию (или скотоводству), далее к оседлому и ирригационному земледелию, затем к деревушкам, сёлам, городам и столичным центрам. Скотт определяет каждую из перечисленных «стадий» как особый набор вариантов социальности и типов взаимоотношений с государством, зависящий от стратегических соображений, т. е. безгосударственность и государственность – это не последовательные стадии социальной эволюции, а «близнецы», возникшие примерно в одно время и связанные тесными неустранимыми узами симбиоза-противостояния. Первые классические государства в истории человечества были окружены безгосударственными территориями и сообществами, ставшими важным торговым партнёром государств, убежищем от государственных институций и власти, зоной относительного равенства и интенсивной территориальной мобильности, поставщиком рабов и граждан для близлежащих государств, источником гибридной идентичности, нередко зеркально отражавшей идентичность граждан государств.

Рецепция и критика

По признанию Скотта, его модель имеет временное ограничение – работает до середины 20 в., после чего национальное государство становится, по сути, базовым и единственно возможным вариантом суверенитета. Сегодня в принципе исчезли большие, никем не контролируемые или раздираемые противоречиями слабых держав территории и народы, не относимые ни к чьей юрисдикции (за исключением отдельных регионов на периферии военно-политических конфликтов). Исходя из практических соображений, национальные государства стремились к этому, затрачивая все имеющиеся ресурсы: создавая военизированные пограничные посты, перемещая лояльное население ближе к границам и замещая им вытесняемое отсюда «нелояльное», развивая на приграничных территориях оседлое земледелие и транспортное сообщение, вводя миграционный учет. Эти действия имели не только политический, но и экономический смысл: прежде игнорировавшиеся и считавшиеся бесполезными земли, куда вытеснялись безгосударственные народы, стали жизненно необходимы развитой капиталистической экономике как богатые природными ресурсами, поэтому все современные государства стремятся жёстко контролировать свою территорию вплоть до самых отдалённых границ – прежде неуправляемых периферий и их безгосударственных жителей.

Однако признанное самим автором ограничение – не единственное, и в целом концептуальные построения Скотта воспринимаются неоднозначно. С одной стороны, его работы высоко ценятся как основанные на качественной, «интерпретативной» и междисциплинарной методологии и продолжительной полевой антропологической работе, в ходе которой он изучал местные языки и старался вжиться в повседневные местные условия. Результаты полевых наблюдений Скотт публиковал не в виде доскональных и буквальных описаний локальных сообществ, а предлагая оригинальные концептуальные форматы их анализа в качестве типичных примеров той безгосударственности, которая расширяет наши представления о возможных способах социальной организации. Свои аналитические построения Скотт не усложнял терминологически, а подкреплял яркими примерами, придающими его работам художественное измерение. Впрочем, последнее не приводило к конструированию романтизированно-пасторальных описаний безгосударственных сообществ – Скотт воспринимает их как активных рациональных акторов, сопротивляющихся государственному контролю с помощью повседневных «орудий слабых» и использующих искусные ритуальные «фасады», чтобы демонстрировать якобы подчинение власть предержащим.

С другой стороны, работы Скотта критикуются за те же «упрощения», которые он считал принципиальными ограничениями «государственного видения». По его мнению, многие «благие намерения» государства (прежде всего реформаторские) проваливаются (реализуются в виде, далёком от задуманного), потому что слишком «упрощены» (схематичны), не учитывают реалии повседневной жизни и исходят из посылки о её структурной простоте (Scott. 1997). Критики концептуальных построений Скотта считают, что он предлагает не менее масштабные «упрощения», создавая абстрактный идеал рационального, предприимчивого, активного «хорошего простого человека», который на протяжении большей части истории конструировал удобные для себя формы социальной жизни, самоустраняясь в неудобные для контроля государства географические зоны (Никулин. 2017; Guttman. 1993; Tauger. 1999; Stimson. 2000; Тулаева. 2008; Roy. 2019 и др.).

По мнению критиков, столь же упрощенно представлен в концепции Скотта антагонист безгосударственности – государство: тотальное, технократически-бездушное, деспотичное, позиционирующее себя как естественное и прогрессистское, озабоченное только вопросами производственной интенсификации и социально-политической модернизации, решающее эти вопросы посредством упрощенчески-проектной деятельности, исходя из утопической веры в покорение природы, безграничные возможности собственного контроля и своё право устанавливать идеалы и принципы социальной организации. Гиперболизация этих упрощений Скотта (Scott. 2009; 2014) позволяет сторонникам теории безгосударственности называть его анархистом, однако Скотт не признает основную идею ортодоксального анархизма: что государство является абсолютным злом, которое должно быть и будет уничтожено. В своих многочисленных интервью Скотт неизменно подчёркивает принципиальную невозможность упразднения государства (Schuessler. 2012).

Критическое восприятие работ Скотта имеет своего рода временно́е измерение: наиболее неоднозначно, но с перевесом критических оценок были встречены его последние работы («Искусство безгосударственной жизни» и «Против зерна»). Скотта упрекали в географическом детерминизме (не вполне обоснованно, поскольку ландшафт помогает укрыться от государства отчасти даже сегодня), слишком широких обобщениях на основе недостаточных антропологических данных (исторический и географический разброс примеров столь широк, что фактические ошибки неизбежны), обрывочных объяснениях политических и экономических основ жизни безгосударственных сообществ (несколько чрезмерный акцент сделан на социокультурном и религиозно-духовном своеобразии) и провокационно-гиперболизированных примерах, призванных не обосновать его точку зрения, а убедить читателя в её неоспоримой правильности (однозначно не наблюдается).