«Тео́рия официа́льной наро́дности», одна из наиболее распространённых исторических концепций, трактующих развитие России во 2-й четверти 19 в. Понятие «народность официальная» введено в научный оборот А. Н. Пыпиным в серии его статей в начале 1870-х гг. В нём он обобщил не отмеченное «историческим прогрессом» консервативное начало как в идейной жизни русского общества, так и во внутренней и внешней политике правительства в царствование императора Николая I.

Возникновение концепции

Идеологом «официальной народности» Пыпин назвал товарища министра (1832–1833) и министра (1833–1849) народного просвещения графа (с 1846) С. С. Уварова, высказавшего мысль о том, что в молодых поколениях необходимо соединить «образование правильное, основательное, необходимое в нашем веке, с глубоким убеждением и с теплою верой в истинно Русские охранительные начала православия, самодержавия и народности» [Отчёт по обозрению Московского университета (1832) // Дополнение к сборнику постановлений по Министерству народного просвещения. 1803–1864. СПб., 1867. Cтб. 348], и ставил задачу учредить в России «народное воспитание, соответствующее нашему порядку вещей и не чуждое Европейского духа» [Всеподданнейший доклад С. С. Уварова «О некоторых общих началах, могущих служить руководством при управлении Министерством народного просвещения» от 19 ноября (1 декабря) 1833 // Государственный исторический музей. Отдел письменных источников. Ф. 17. Оп. 1. Д. 38. Л. 13]. Главным предшественником идей Уварова Пыпин назвал Н. М. Карамзина, а к последователям Уварова отнёс Ф. В. Булгарина, Н. И. Греча, О. И. Сенковского, С. П. Шевырёва, М. П. Погодина, а также зрелого А. С. Пушкина и позднего Н. В. Гоголя. Действие идейной системы «официальной народности» Пыпин видел в стремлении к централизации и бюрократизации управления, распространении административной опеки на все области общественной и церковной жизни, в тенденции к ограничению инициативы и общественной самодеятельности, в усилении церковной дисциплины, укреплении сословных начал в образовании, ужесточении цензуры, ограничении свободы научной критики. Консервативная идейность, по мнению Пыпина, стремится к социально-политическому застою. Таким образом, Пыпин, исходя из либеральных представлений 2-й половины 19 в., тенденциозно интерпретировал содержание подготовленных Уваровым «Отчёта по обозрению Московского университета» от 4(16) декабря 1832 г., доклада «Десятилетие министерства народного просвещения. 1833–1843» и др. Между тем сам Уваров считал, что «народность не заставляет идти назад или останавливаться; она не требует неподвижности (здесь и далее курсив Уварова – М. Ш.) в идеях» (Десятилетие Министерства народного просвещения, 1833–1843. Санкт-Петербург, 1864. С. 3), но вызывает неприязненное отношение носителей «либеральных» и «мистических» идей к Министерству народного просвещения за то, что оно «считало Россию возмужалою и достойною идти не позади, а по крайней мере рядом с прочими европейскими национальностями» (Десятилетие Министерства народного просвещения. С. 107).

Исследования в 20 в.

Термин «теория официальной народности» широко вошёл в отечественную историографию с начала 20 в., однако его содержание трактовалось неоднозначно. С. А. Венгеров поддержал трактовку Пыпина, назвав её «освещением теории ''официальной народности''», тем самым впервые употребив термин «теория официальной народности» (Венгеров С. А. Пыпин А. Н. // Энциклопедический словарь. Т. 25а. Санкт-Петербург, 1898. С. 894). А. А. Корнилов полагал, что «официальная народность» не оказала воздействия на общественную мысль России 1830–1840-х гг., а её адепты из числа университетских профессоров не оставили никакого следа в умах студенчества. А. Е. Пресняков трактовал «народность» из уваровской триады как казённый официальный национализм. М. А. Полиевктов ограничивал применение триады областью народного просвещения, печати и отчасти – ведомства православного исповедания. В 1920-х гг. новый взгляд предложил философ Г. Г. Шпет, который усмотрел в обращении к теме народности влияние немецкого романтизма, указав на сходство идей Уварова с политическим учением его современника – немецкого историка Г. Лудена. В советской историографии утвердилось толкование «официальной народности» как интегральной идейной основы внутренней или всей политики империи Николая I, при этом умалялись или выглядели как несущественные для конечных выводов мировоззренческие различия между Уваровым, Погодиным и Шевырёвым, политикой ведомства народного просвещения и деятельностью Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, возглавлявшегося графом А. Х. Бенкендорфом. Наряду с этим присутствовало отрицание какого-либо влияния «официальной народности» на общественную мысль 1830–1840-х гг. (С. Б. Окунь), трактовки «народности» как крепостного права (С. С. Дмитриев); «официальная народность» расценивалась как идейная основа не только политики, но и всего «непрогрессивного» в культуре – прозы М. Н. Загоскина, драматургии Н. В. Кукольника, музыки А. Ф. Львова, архитектуры К. А. Тона и т. п. (В. В. Познанский).

На рубеже 1980–1990-х гг. в отечественных работах по истории литературы и общественного движения «теория официальной народности» применялась в привычном толковании: подчёркивалось глубокое воздействие официальной идеологии на общественное сознание, особенно в 1830-х гг. (Н. И. Цимбаев), уваровская триада рассматривалась как мощное и эффективное орудие самодержавия в идейной борьбе и как указание для практической деятельности ведомства народного просвещения и органов цензуры (А. А. Левандовский). Однако тогда же появилась тенденция к переоценке значения «теории официальной народности» для дальнейших исследований: концепция Пыпина отвергалась как бездоказательная (среди доводов – мысль, что современники не могли воспринимать и не воспринимали уваровскую триаду так, как спустя 40 лет её трактовал Пыпин; она была только своеобразной «теорией официальной педагогики»), утверждалось, что русским обществом того времени владело стремление к некоей культурной и творческой самостоятельности перед лицом Запада, власти в 1840-х гг. отказались от идеи народности, а истинными и последовательными выразителями её пафоса являлись славянофилы (Н. И. Казаков). В работах 1990-х гг. отмечалось, что значение деятельности М. П. Погодина и С. П. Шевырёва нельзя сводить к «квасному патриотизму», шовинизму, представлениям о патриархальной пассивности народа и т. п., т. к. эти профессора сыграли важную роль в становлении русской истории и истории русской литературы как университетских дисциплин, стремились «обезопасить русское просвещение от некритического восприятия Запада и привить университетской молодёжи уважение к собственным корням» (Петров. 1995. С. 4). Одновременно сложившиеся в научной литературе представления об «официальной народности» расценивались как миф, созданный Пыпиным, но не имеющий отношения к Уварову (В. А. Кошелев). Высказывалось мнение, что «теория официальной народности» как устоявшееся понятие теряет под собой почву, не объясняет, а скрадывает или запутывает взаимосвязанные, но не совпадающие явления: это понятие нельзя отождествлять ни с мировоззрением Уварова в его эволюции, ни со сформулированной им триадой как вектором внутренней политики самодержавия, ни с консервативными концепциями своеобразия русского исторического пути 1830-х гг. Предлагалось отказаться от дальнейшего употребления этого понятия в научных исследованиях (М. М. Шевченко). В новейшей исследовательской литературе присутствует понимание того, что «как концепт "официальная народность" обедняет внутреннее содержание идеологии и политики правительства в области просвещения» при императоре Николае I (Удалов. 2018. С. 17).